Мои друзья головорезы - Андрей Михайлович Дышев
Едва не заорав от боли, я незаметно, насколько незаметно это можно было сделать, опустил обе руки под стол, схватил атласную ляжку Вики и, приподняв ее, выдернул свою ногу. Стол качнулся, звякнув бокалами.
– Телефон я потерял, – сдавленным голосом ответил я, пробуя пошевелить пальцами ноги. – Когда ты послал вдогон за мной свору…
– Да откуда я знал, что передаю телефон не Цончику, а Вацуре! – перебил меня Тарасов. – Ты понимаешь, что тебя давно уже не должно быть! Ты по всем замыслам уже давно расчлененный покойник! У тебя всего лишь отсрочка от приговора! Тебе не жить, Вацура!! И никто тебе не поможет – ни Жорж, ни милиция, ни…
Он осекся и вздрогнул, когда дверь в столовую внезапно открылась, и я успел заметить, что в этом доме Тарасов все же чувствовал себя не в своей тарелке.
В столовую быстро вошел вьетнамец, закрыл за собой дверь и черной эбонитовой статуей замер перед нами. Его смуглое, скуластое лицо, как всегда, ничего не выражало, но я интуитивно почувствовал, что слугу привело сюда нечто из ряда вон выходящее.
– Господа! – негромко произнес он. – Я вынужден задержать вас здесь до прибытия службы безопасности и милиции… Кто-то из вас убил моего хозяина.
14
Первое, что я понял: ситуация настолько непредвиденна, что прогнозировать ее развитие – пустое занятие. Мы все одновременно издали что-то вроде возгласа удивления. Вика, кинув короткий, недвусмысленный взгляд на мужа, привстала из-за стола, и несколько фужеров на тонких ножках грохнулись на тарелки. Тарасов, приоткрыв рот, тяжелой поступью шагнул к вьетнамцу, словно намеревался размазать его по стене. Я же вообще не смог шелохнуться, чувствуя, как ноги сковала свинцовая тяжесть.
Кто-то из нас убил Жоржа! Черт возьми, неужели толстяк скончался от удара кофейником по затылку? Не может этого быть! Я всего лишь оглушил его, на голове не было даже крови! Какой ужас, если он все же откинул копыта от моего удара!
В совершенно подавленном состоянии я уставился в пустую тарелку, дно которой было расписано дамой в пышных одеждах, млеющей в объятиях молодого повесы. Именно сейчас я сделал любопытное открытие: оказывается, я начисто терял способность бороться, спасать себя, юлить, лгать, если чувствовал, что неправ, что должен понести наказание. Мои руки безвольно легли на стол, готовые быть скованными стальными браслетами. Я мог бы без всякого усилия над собой встать и сознаться в убийстве, если бы лично убедился, что именно я отправил Жоржа на тот свет.
– Что значит – кто-то из нас? – повышая голос, спросил Тарасов вьетнамца. – Нельзя ли конкретнее? Здесь не так много людей!
– Не уверена, что эта конкретность пойдет кому-то из нас на пользу, – негромко вставила Вика, аккуратно промакивая губы салфеткой и любуясь на отпечатавшиеся вишневые баранки.
– Вы правы, – ответил вьетнамец Тарасову. – Если бы один из вас сознался, то избавил бы остальных от неприятного ожидания милиции.
– Что вы нас пугаете милицией! – вскрикнул Тарасов. – Кого вы вызвали? В какое отделение звонили? Дайте мне телефон, я сейчас сам поговорю с начальником уголовного розыска!
– Это уже слишком, Паша, – едва разжимая губы, произнесла Вика.
По-моему, Вика была уверена, что Жоржа хлопнул ее муж. Моя инфантильная и легко ранимая совесть бунтовала так, что я ощущал во всем теле едва ли не физическую боль. Еще этот безэмоциональный, с голосом автоответчика, вьетнамец прожигал меня своим острым взглядом. Он догадывался или же знал наверняка, что произошло здесь после того, как Жорж отправил его встречать Тарасова?
– Что вы на меня уставились? – спросил я, поднимаясь из-за стола. – Что вы призываете нас к покаянию, как священник грешников? Вас что, не обучили манерам поведения? Вы не способны четко доложить, что произошло с вашим хозяином?
Вьетнамец с легкостью выдержал мою контратаку. Он учтиво склонил голову и ответил вопросом:
– Разве вы не знаете лучше меня, что с ним произошло?
Это уже был прямой выпад. Значит, вьетнамец видел, как я тащил волоком Жоржа по коридору. Словно подкошенный, я снова сел на стул и схватился за графин с вином. Некстати Вика пришла мне на помощь:
– А причем здесь он? – спросила она голосом властной и любвеобильной дамы. – Что за намеки? Этот господин вообще не выходил из столовой. Я этому свидетель.
Никогда раньше я не видел, чтобы женщина так прямолинейно защищала чужого мужчину и при этом топила своего собственного мужа.
– Этот господин выходил из столовой еще до того, как вы сюда зашли, – пояснил вьетнамец.
– Да мало ли кто болтался…
– Хватит! – не выдержал я, перебивая Вику. Она оказывала мне дурную услугу. Я вовсе не был намерен упираться и снимать с себя вину. – Сделайте милость, отведите нас… э-э-э… к телу, черт вас возьми!
– В самом деле! – поддержал меня Тарасов, чувствуя, что с него спадает подозрение. – Мы должны убедиться, что вы говорите правду.
– Пожалуйста, – ответил вьетнамец и открыл дверь. В его голосе отчетливо звучало злорадство.
Тарасов первым направился к выходу. Вика, медленно поднявшись из-за стола, глянула на спину мужа и вполголоса обронила:
– Идиот!
Я промолчал. Из столовой я вышел вслед за Викой. Когда поравнялся с вьетнамцем, мне показалось, что по его губам пробежала усмешка.
Как все глупо получилось, думал я, идя на ватных ногах по коридору, словно под конвоем в зал суда. Следователя, который будет вести дело, ожидают авгиевы конюшни. С первой же минуты допроса я должен убедить его в том, что это убийство по неосторожности, что я хотел всего лишь оглушить Жоржа. А вот когда он поинтересуется мотивами моего поступка, то придется очень долго рассказывать о том, как я из Вацуры превратился в Цончика, как охотился сам на себя, как водил за нос Тарасова и Жоржа, а потом оказался между ними, словно под прессом, и не было другого выхода, как обезвредить одного из них…
Я невольно вздохнул. Обязательно всплывут и кейс с золотом, и бомба, и Влад, и события, произошедшие на автостоянке, и все это закроет от меня светлое небо надолго-надолго.
Вьетнамец обогнал нас, подошел к хорошо знакомой мне двери и взялся за ручку. Я покосился на Вику. Трудно было поверить в то, что эта дамочка не понимала, какой компромат откроется сейчас взору ее мужа. Не заметить на будуарном столике косметику жены мог только слепой. И все же Вика оставалась совершенно спокойной, и на ее лице отражалось лишь слабое раздражение, словно все происходящее она воспринимала, как отвратительную
