Евгений Сухов - Убить Петра Великого
Из дома, кланяясь, выбежали слуги. Потом, соблюдая достоинство, вышла из-за спины челяди хозяйка, в платье которой вцепилось два отрока. Один совсем маленький, полутора лет, другому было лет пять; он смотрел хмуро, настороженно, явно ожидая от гостей каких-то пакостей.
Из-под цветастого бордового платка хозяйки не выбивалась даже случайная прядь, а ровная узорчатая кайма широкой полосой закрывала выпуклый лоб. Лицо узкое, глаза чуть раскосые, кожа чистая и белая, как кусок льда. Засмотрелся князь Ромодановский на такую красу и невольно отвел взгляд, натолкнувшись на откровенную неприязнь. Чего только люди о нем не болтают! Наверное говорят, что он на завтрак младенцами питается.
Федор Юрьевич отметил, что на лице молодухи не было привычных белил, и его губы, вопреки воле, растянулись в благодушной улыбке.
— Как звать? — спросил князь хозяйку.
— Лукерьей величать.
— Да уйми ты этого пса, — негромко приказал Ромодановский.
Подскочивший отрок ухватил пса за ошейник и увел в сарай, придавив раскачивающуюся дверь поленом. Проявляя сердитый нрав, кобель еще некоторое время недовольно брехал, просунув морду в проем, а потом угомонился.
Князь Ромодановский придирчивым взглядом осмотрел добротное хозяйство. Забор сколочен из двухсотлетних дубов, двор выложен кирпичом. Есть чем подивить. С тоской подумал о том, что у него двор будет поплоше, а изба на целую крышу пониже. Конюшня не столь велика, а ведь он князь, не чета какому-то окольничему!
Из хором высыпали домочадцы и, сгрудившись перед Федором Юрьевичем, с опаской дожидались его слов.
Три дочери окольничего, такие же скуластые как и отец, стояли немного в стороне, опустив глаза. Младшенькая, глазастая, с босыми ногами, тоже как будто дожидалась княжеского слова.
— Значит, не знаете, где хозяин? — припустив в голос строгости, спросил Ромодановский.
Глянув на пятилетнюю дивчину, почувствовал, что его голос чуток сдал. Чем-то эта белобрысая егоза напоминала его младшенькую…
У крыльца, поскидав с головы малахаи, стояли слуги, тоже напряженно дожидаясь слов князя. Беспечно выглядели только стрельцы, рассматривающие добротные постройки.
И тут Федор Юрьевич почувствовал несказанную обиду. Не по чину окольничий живет! Ему бы скамеечку под ноги государя подставлять, когда он на лошадь взбирается, а не терема мурованные возводить! Одним все, а другим, стало быть, ничего! Вон и жена у него какая красавица, вот с такой бы сладость познать!
— Стрельцы! — посуровел голос князя. — Вот что… Давай их всех в приказ. Пусть у меня побудут, пока окольничий не объявится.
Стрельцы невольно переглянулись: не ослышались ли? Не случалось такого прежде, чтобы слуг государевых в заложники брать.
Переламывая смятение стрельцов, князь Федор Юрьевич заорал пуще прежнего:
— Чего дурнями стоите?! Или государеву слову надумали перечить!
И, заложив руки за спину, князь затопал со двора, грузно переваливаясь.
Молодой стрелец, стоявший рядом с хозяйкой, почесав пятерней пробившийся на щеках золотой пушок, едва ли не попросил:
— Пойдем, матушка… А там, глядишь, и обойдется.
Подхватив младшенькую за руку, хозяйка, подняв красивую голову, направилась следом.
* * *— Дело у меня к тебе есть большое, Марфа, только тебе и могу доверить, — затаенным голосом произнесла государыня, посмотрев на приближенную боярыню Голицыну.
— Евдокия, о чем угодно проси, все для тебя сделаю. Неужто сомневаешься?
— Не сомневаюсь, подруженька, — отозвалась царица, — иначе бы и не просила. Степан Глебов приехал, повидаться хочет. Весточку мне прислал.
— Вот оно как! — всплеснула руками боярыня.
— Письмо у меня есть… к нему. Уж ты не подведи, Марфушка, в руки передай! — протянула Евдокия Федоровна небольшой лист бумаги, прошитый нитками. — Здесь или мое счастье или… моя погибель. А уж тебе самой решать. На словах вот что скажи: в следующее воскресенье пойду с мамками на богомолье. — Помедлив малость, добавила: — Пусть дожидается меня в Богоявленском монастыре.
Боярыня боязливо вытянула листок бумаги, запрятала его в рукав.
— Можешь на меня положиться, матушка. В руки Степану передам! — Покачав головой, добавила горько: — Ох, окаянный, чего же он такую бабу рассудка лишает!
Государыня так и не могла рассудить, к кому были обращены горестные слова: не то к Петру, съехавшему к очередной любаве, не то к дружку ее молодости Степушке Глебову.
Глава 15 ПРЕЛЮБОДЕЯНИЕ
В намеченный день Евдокия Федоровна решила проехаться по святым местам, в которых думала вымолить прощение за возможные провинности (была бы церковь, а грехи всегда отыщутся!).
Первым на ее пути был Богоявленский монастырь, расположенный близ подмосковного села Топорково. До божьей обители государыня шагала в сопровождении многих мамок и стариц. Останавливалась ненадолго, и то лишь для того, чтобы утолить жажду, передохнуть малость, а затем вновь шла далее по раскисшей земле в сторону храма.
Перед самым селом царица остановилась надолго.
У плетня ее поджидали калеки и сироты. Чтобы не обидеть никого из подошедших, государыня жаловала каждому мелкую монетку. В Богоявленском монастыре царица рассчитывала пробыть три дня: в первый день сходить в баньку, а потом помолиться вместе с сестрами.
Степан Глебов прибыл в село заблаговременно, получив коротенькое письмецо. На постой остановился у молодой солдатки, лишившейся мужа в первом турецком походе. Время в ожидании тянулось медленно. Единственным развлечением оказались брага, которую Глебов поглощал без меры, да гостеприимная хозяйка, во всем потакавшая важному гостю.
Лежа на печи, приятно было наблюдать за тем, как хозяйка хлопочет по дому, стряпает пироги. Приятность состояла еще и в том, что со всех сторон баба была кругла — для глаза отрада и для ладони веселье. А потом Степан Глебов щедро оплачивал ей за гостеприимство, будоража истомившуюся плоть до ранних петухов.
Несмотря на сдобные формы, хозяйка окольничему виделась пресным кушаньем, напрочь лишенным каких бы то ни было пряностей. Иное дело — пышнотелая государыня, от одного взгляда которой оторопь берет. Можно только подозревать, какая сладость его ожидает, когда царица на мягких перинах раскинется.
— Ты бы щей положила, Настюшка, — слез с печи окольничий, — желудок совсем подводит.
— Сейчас, Степан Григорьевич. Тебе пироги с луком или потрохами?
Поскреб Глебов пятерней затылок и принял нелегкое решение:
— Пожалуй, лучше с потрохами.
Глянув в окно, он увидел, как к Богоявленскому монастырю нестройной колонной, вытянувшись на добрые полверсты, топали старицы, а в самом центре плотной толпой шествовали мамки. Государыню отсюда не рассмотреть, мамки, натянув пестрые платки, прятали ее фигуру даже от случайного взгляда.
Со всех сторон колонну охраняли стрельцы с бердышами и немилосердно теснили зевак. Выход царевны больше напоминал скорбную процессию. Величаво господствовала тишина, только временами где-то в самом конце хода приглушенно тявкали собаки, но тут же умолкали, будто устыдившись собственной дерзости.
Пустые кареты ехали позади. Впереди три десятка конников прокладывали через сбежавшуюся толпу дорогу.
В иные времена ход обставлялся с большим торжеством. Впереди скакали скоморохи, привлекая внимание, играли свирели, стучали барабаны. Только одних возков набиралось до сотни штук. С каждым пройденным километром ход становился все более многолюдным. В него, как ручьи в полноводную реку, вливались жители с окрестных деревень.
В сей раз все выглядело по-другому.
Царевна совершала покаянный ход по монастырям, в каждом из которых рассчитывала просить божьей милости. Одна из мамок, пряча государыню от дурного взгляда, несла в руках расправленный платок. Запнувшись, баба едва не упала, руки колыхнулись, и через образовавшуюся брешь Степан Глебов сумел рассмотреть покаянно склонившуюся государыню. Уже в следующую секунду поотставшая мамка закрыла ее цветастым платком, но Степан, продолжая надеяться на случайность, буравил взглядом склоненные фигуры.
Ворота Богоявленского монастыря распахнулись. С огромным крестом на шее процессию вышла встречать игуменья с монашками. Отбила государыне поклоны и отступила на монастырский двор.
* * *— Так ты куда собрался-то на ночь глядя? — тоскливо поинтересовалась хозяйка, увидев, как Степан принялся застегивать кафтан.
— У меня здесь дела, не жди.
Где-то в глубине зрачков вспыхнувший огонек сначала сжался до размеров крохотной точки, а потом и вовсе затух. Закрывшись, хлопнула дверь, похоронив еще одну бабью надежду.
Ночь была темной. В немногих избах полыхали зажженные лучины. А в Богоявленском соборе в келье для гостей робко трепетал свет. Задрав голову, Степан Глебов смотрел на крайнее окошко в третьей клети. Здесь помещалась комната государыни. В глубине кельи предстал темный силуэт, размазанный слюдяным оконцем. Постоял малость, да и сгинул в глубине комнаты. Наверняка это Евдокия Федоровна. Томится в одиночестве, сердечная. Внутри у Степана Глебова сладенько заныло и разлилось зовущей теплотой в самом паху. Это кто же такую бабу без присмотра оставляет?
