Евгений Сартинов - "В алмазную пыль..."
— Ну и где твой длинный ножичек, а, фраер столичный? Далеко! А мой вот он, — и он повертел финкой перед лицом Шалимова. — Счас я из тебя лапшу строгать буду. Посмотрим, какого цвета у москвичей кишки, голубые, или, как у всех, сизые.
Как ни странно, но все эти разговоры привели Михаила в себя. Он понимал, что сейчас может умереть, и мозг лихорадочно и торопливо просчитывал варианты спасения. А Матвей, не почувствовав этой перемены всё продолжал юродствовать.
— Я тебя потихоньку резать буду, частями. Сначала пальчики отчикаю, вот за это, — он потряс в воздухе кистью правой руки, ещё обмотанную грязной тряпкой, — потом уши, яйца…
А Шалимов вдруг понял, что спиной упирается во что-то жёсткое, неудобное. Запустив руку за спину, он нащупал отполированное, прохладное древко черенка. В это время Матвей решил, что пора кончать с этим заезжим «чудаком» и, предварительно описав обеими ножами в воздухе две полудуги, с рёвом рванулся вперёд. Шалимов еле успел выхватить черенок и выставить его перед собой. Он даже не понял что у него в руках, лишь, когда Матвей, жутко, отчаянно закричал, журналист осознал, что держит в руках вилы. Практически бандит накололся на них сам, четыре острых, железных штыря вспороли брюшину и пронзили его почти насквозь. Выпустив свои ножи, и судорожно схватившись обеими руками за древко, Матвей, оборвав крик, несколько секунд стоял неподвижно, лишь часто и тяжело дыша, затем изо рта струйкой побежала кровь, и он начал медленно оседать на землю. Почувствовав на черенке эту, все возрастающую тяжесть, журналист выпустил из рук вилы.
Матвей ещё мелко сучил ногами и, хрипя, ворочался в агонии на земляном полу, а Шалимов, обогнув его, пошатываясь, вышел из сарая. Он чувствовал себя так, словно прошёл пешком тысячу километров, не отдыхая при этом ни секунды.
На тело навалилась свинцовая тяжесть, журналиста мутило. Впервые он понял, какая это большая разница убивать не на расстоянии, через прицел автомата, а вот так, лицом к лицу.
24. ЧАС ИСТИНЫ
В чувство Шалимова привели звуки очередной перестрелки.
"Ба, они ещё не кончили?" — удивился Михаил. Взглянув на часы, он с некоторым изумлением понял, что с того времени как они разошлись с Семёном, прошло всего каких то пятнадцать минут.
"Надо помочь майору", — решил Михаил, и, пошатываясь, поспешил к лежащему на пригорке полушубку. Вставив полную обойму в «Макаров» Шалимов обшарил карманы и нашёл ещё два патрона. После этого он снова пошёл к дому.
Когда кукши подняли свой истошный гвалт, Лалёк сразу понял, что майор все-таки догнал их. Не вставая из-за стола, он потянулся к карабину. Матвей с недоумением глянул на него, и с трудом проглотив огромный кусок хлеба, с салом спросил: — Ты чего, Лёха?
— Ружьё возьми, — коротко буркнул Лалёк. — Гостей встречать будем.
Минут пять стоя у окна они напряжённо вглядывались в сторону тайги, и когда Матвей уже хотел сказать шефу, что тот паникует зря, от леса отделилась знакомая мощная фигура в защитной униформе. У Матвея, автора незабвенной «растяжки» на скале, невольно вытянулось лицо.
— Как же так, он же должен был?… — растеряно начал он.
— Должен, да не обязан, — зло прервал его Лалёк, поднимая к плечу карабин. — Надеюсь, хоть корешок его столичный там навернулся.
Бабич продвигался к дому короткими перебежками, пристально вглядываясь в темные окна метеостанции. Укрытий для него было немного: два больших валуна, наполовину вросших в землю, да остов разобранного дизеля, остатки отработавшей своё резервной электростанции. Семён благополучно миновал оба камня, чуть передохнул за двигателем, и уже собирался совершить последний бросок, когда какой-то звериный инстинкт заставил его отпрянуть назад, в укрытие. В ту же секунду загремели выстрелы, но и медвежьи жаканы, и пуля карабина просвистели выше.
После пятиминутной перестрелки, окончательно убедившись, что за двигателем ему майора не взять Лалёк приказал своему спутнику: — Иди в обход. Зайди с тыла и прищучь его.
Когда же вскоре после ухода Матвея за домом вспыхнула перестрелка, Лалёк понял, что и второй его преследователь жив. На минуту это ввело его в транс.
Навалилось безразличие и апатия. Он даже страшился думать что будет, если он очутится лицом к лицу с майором. Слишком он боялся этого человека.
Когда перестрелка за домом стихла, Лалёк переместился к боковому окну так, чтобы держать под прицелом и Бабича, и единственный вход в комнату. После этого он принялся сворачивать самокрутку с анашой. Это оказалось не так просто, дважды он рассыпал своё зелье, вынужденный стрелять в оживившегося майора. Всё же он разжег самокрутку, и дымный дурман сделал своё дело, и подхлынувшая волна искусственной радости заставила его засмеяться.
— Хрен вы меня возьмёте, господин майор, — пробормотал он себе под нос, пододвигая поближе коробку с патронами.
Шалимов не разобрал его слов. Минуту назад он осторожно протиснулся в разбитое окно и на цыпочках подкрался к дверному проему, ведущему в самую большую комнату метеостанции, совмещённую кухню-столовую. Постояв ещё несколько секунд и не услышав больше ничего нового, он набрал в лёгкие воздух, сосредоточился и резко выпрыгнул вперёд, вскинув оружие. Нажать на спуск он не успел. Плотный выстрел карабина грянул на секунду раньше и тяжёлый удар в плечо отбросил его назад. Уже лёжа на полу, он с трудом перевернулся, и отполз в сторону, прислонившись спиной к стене рядом с дверным косяком. Со стороны столовой послышался нагловатый, довольный смех Лалька.
Острой боли не было, просто левое плечо онемело, и как-то сразу закружилась голова. Осмотрев рану, Михаил понял, что ему повезло. Пуля прошла навылет, пятнадцать сантиметров пониже, и он бы сейчас уже ничего не чувствовал и ничего бы не хотел.
"Как же он меня так поймал, а?" — думал журналист, стараясь рукой зажать льющуюся кровь. Он повернул голову, осторожно, скосив глаза, глянул в столовую и увидел на стене большое зеркало.
"Ах ты, чёрт! Как же это я на него не обратил внимание!" — подумал он.
Действительно, именно в зеркале Лалёк увидел готовящегося к броску Шалимова. Двумя выстрелами Михаил превратил трюмо в груду битого стекла, чем вызвал очередной приступ смеха у его противника.
— Что, понял, как я тебя рассмотрел. Слышь, журналист, а, сколько тебе майор пообещал за эту работёнку? Поди, половину брюликов? Врёт, обманет…
Лалёк прервал свою речь для того, чтобы выстрелить в сторону активизировавшегося за своим дизелем Бабича, затем продолжил.
— Ну, так сколько?!
— А ни сколько, — отозвался Шалимов, с трудом, опираясь на стенку, поднимаясь с пола. — У меня к тебе личный счёт.
— Это за Ирку что ли? — удивлённо хмыкнул Лалёк. — Нашёл за кого подыхать. Таких в Ангарке косой десяток на каждом углу…
Не дав ему договорить, Шалимов два раза выстрелил, ориентируясь на звук голоса бандита. В ответ тот саданул из карабина, расщепив доску дверного косяка. Несмотря на неудачный выстрел Лалёк снова засмеялся.
— А майор тебя всё-таки обманет, сволочь он, мент он и есть мент…
Под эти слова он снова выстрелил в окно, в ту же секунду Шалимов снова появился в дверном проёме, поймав на мушку смутный силуэт в тёмном углу. Лалёк успел повернуть карабин в его сторону, но удар бойка сработал вхолостую — он забыл пополнить магазин патронами. А журналист уже нажал на спуск, а затем ещё и ещё. Он стрелял до тех пор, пока откинувшийся назад затвор не подсказал ему, что обойма пуста.
С наступившей тишиной к горлу Шалимова подступила тошнота, но он всё же преодолел и её, и головокружение, и подошёл поближе, так, чтобы видеть лицо своего врага.
Лалёк был мёртв, но и даже сейчас, сидя в углу, он откинул голову назад, словно застыв в своей высокомерной гордыне. Память журналиста неожиданно остро вернула его на двадцать с лишним лет назад, снова скрипел под ногами свежий снег, он почувствовал горьковатый запах ещё непривычного табачного дыма, и услышал шепелявый, пронзительный детский голос: "Пацаны, айда в Лалёк!…"
В комнате потемнело, Шалимов оглянулся — на пороге стоял Семён.
— Готов? — спросил он.
— Да, — отходя в сторону, ответил журналист. На ходу он сунул руку в карман, нащупал оставшиеся патроны. Бабич тем временем положил автомат на стол и прошёл к телу Лалька. Разглядывал он его недолго, а когда он обернулся, то Шалимов увидел в его руках пистолет. Михаил так же вскинул своё оружие, но, опоздал на какую то секунду, майор выстрелил первым, и тупой удар в живот отбросил журналиста назад. Захрипев, он выгнулся всем телом, сдвинув при этом с места небольшую старомодную тумбочку с вышитой салфеткой, потом замер, прислонившись спиной к стене, тяжело дыша и постанывая от боли. С минуту эта боль занимала его целиком, затем усилием воли Шалимов заставил себя немного забыть про неё и, подняв голову, глянул на майора. Тот словно застыл на месте, с окаменевшим лицом наблюдая за муками журналиста.
