Елена Крюкова - Аргентинское танго
— А весело быть продюсером?
Внезапность моего вопроса слегка ошеломила его.
— Не совсем. Бывает утомительно. Я закурю? — Толстые пальцы, дрожа, нашарили в кармане золотой портсигар, вынули сигарету, поднесли зажигалку. Дым обволок физиономию толстого Будды. Да, он все больше походил на жирное японское божество, на щекастую богиню смеха Даруму, да вот только не смеялся почему-то. — Я ведь с тебе с просьбой пришел, Аркаша. Не откажи.
Я не любил, когда меня просили. Я не страдал царской болезнью. Любая просьба меня настораживала. Нажав ногтями на шкурку, я стал чистить апельсин. Терпко запахло спиртом, уходящим летом. Станкевич уставился на мои пальцы, на апельсин. Выпустил клок серого дыма, блеснул в кривой улыбке золотым зубом.
— Слушаю тебя внимательно, приятель.
— Аркадий, не в службу а в дружбу, ты не поможешь мне… — Он сглотнул. — Ты мне не поможешь убрать с дороги одного лишнего человечка? Мешает мне очень эта фигура. Работает под бизнесмена, совместные предприятия, совместные банки, туда-сюда… двойное гражданство у мужика… делишками вертит, как волчками… все в руках горит… искусно скрывается… а на деле…
Он замолчал. Я, очищая апельсин, просвечивал его взглядом.
— На деле, договаривай, на российские спецслужбы работает?
— Видишь ли, Аркадий, ты и сам знаешь — у нас с Испанией непростые отношения именно сейчас, из-за наших олигархов, что там подчистую земли скупили… И на севере, и на юге… На юге, на море — в особенности… И Утинский, и Бойцовский… И этот… Козаченко… И Прайс… И теперь еще Адамович… Куча магнатов… Спасаются в Испании, что ли?.. будто бы Испания — спасательный плот в бурю, в штормягу… и правда, хорошая страна, безопасная, теплая… Ужасы Франко давно забыты… Никаких тебе военных капричос… Жизнь — дешевая… не как в соседней Франции, где все втридорога… климат идеальный… И правительство смотрит сквозь пальцы на то, что русская мафия в Испании оседает, как накипь на стенках чайника… Денежки-то везде одинаково пахнут, Арк!..
— И что ты хочешь этим мне сказать? — Я разломил надвое очищенный апельсин. Мне в лицо брызнул кисло-сладкий сок, я отер ладонью щеку. Протянул ему половинку апельсина. Он взял ее жестом автомата, робота.
— Я не знаю, на кого он работает, Аркадий. Честное слово, не знаю! Но то, что мои люди в Испании прокалываются и попадаются один за другим, это факт! И я, представь, устал от этого! И когда я вышел на него, на этого типа…
Сок. Какой сладкий сок у этого золотого фрукта. Я втянул сок губами. Так я втягивал ее губы, когда я брал ее тут, на полу, на глазах у почтеннейшей публики. Я сказал Станкевичу глазами: ешь, что же ты не жрешь такую вкуснятину, чудак? И он закусил дольку. И у него сок потек по подбородку.
— Ты заподозрил его и захотел его убрать, это понятно. У тебя что, своих людей нет под рукой, чтобы его убрать? Или они запрашивают слишком высокую цену?
Станкевич слизнул языком сок с губы. Затолкал в рот всю половинку апельсина. Я терпеливо ждал, пока он прожует.
— Видишь ли, Аркадий…
Я молчал. Рассматривал золотой перстень с печаткой у себя на безымянном пальце.
— Видишь ли… он… я узнал…
Теперь замолк он. Я видел — ему отчего-то было трудно говорить. Жмотина, явно скупится дать хорошему киллеру хорошую сумму. Меткий стрелок должен оплачиваться, дурак! Иначе меткий стрелок запросто уходит к другому. Как женщина.
— Он живет в Севилье? В Бильбао? В Гранаде? В Малаге? В Мадриде?
— В Мадриде.
— Что тебя смущает, Станкевич? Что ты мнешься, как красная девица? Денег нет? Так я дам тебе. Одолжу. — Я ухмыльнулся. — Пусть твои люди немного поработают, не мои. Они ведь у тебя тоже не безрукие и не слепые, правда?
Сильно пахло съеденным апельсином. Сильно пахло жареным с кухни — повара готовили курицу с чесноком по тайскому рецепту. Сильно пахло по-восточному терпким табаком Станкевича.
— Правда.
— Не прячь глаза!
Он поднял жалкое, жирное лицо. Вымученно улыбнулся.
— Вся штука в том, что этого испанского козла зовут Альваро Виторес.
Мы помолчали оба. Я осознавал сказанное. В дверь всунулась кудрявая головка веселой горничной, она прощебетала умильно:
— Аркадий Вольфович, кушать сейчас будете или попозже?..
— Валяй! — крикнул я ей. — Валяй, все на стол мечи! Отпразднуем будущую жертву. — Я остро глянул на Станкевича, снова подносящего сигарету ко рту трясущейся рукой. Я не понимал, как такой слабонервный парень может быть и шумно-рекламным продюсером, и главой преступной группировки. — Тебя смущает, что это отец Марии? Может быть, они просто однофамильцы?
— Нет. Я узнал. Родной отец.
— Не дрейфь, старик. — Я подмигнул ему. — Я пошлю на дело одного из своих лучших ребят. Кима Метелицу пошлю. Он бьет без промаха. Еще ни разу не прокололся. И ни разу не был взят или подбит. Уходит классически, не оставляя следов. Никто никогда ничего не узнает. ФСБ будет слабо его взять. И испанской полиции. И Интерполу — тоже. Даже если бы Интерпол весь, насквозь, состоял из мастеров кунг-фу и айкидо. И из монгольских стрелков из лука, что попадают в глаз тарбагана на расстоянии шестидесяти шагов. Метелица, кстати, не был в Испании. А чтобы ему не скучно там было, такому ловкому парню, в такую жару, там в начале осени самая жара стоит, я ему туда для развлекаловки красивую девочку пошлю. Вот Марию и пошлю, она давненько, как я понимаю, дома не была.
— Марию?
Я наслаждался открытым от изумления ртом Станкевича. Его округлившимися глазами. Его хриплым, одышливым дыханием.
— Галочка, скажи, чтобы еще апельсинов принесли! — крикнул я в открытую дверь гостиной.
— Как… Марию?.. Одну?..
— Зачем же одну, старик. С Иваном в паре. Великий Иоанн и великая Виторес — снова в Испании! Сумасшедшие концерты! Сногшибательное шоу! Последний писк Марии и Иоанна — пламенная ола на сцене Мадридской Оперы! Они танцуют абсолютно нагими! Новый Эрос в искусстве танца! Народ валом валит! Цены на билеты поднимешь до умопомрачения! Небывалый аншлаг!
Сигарета дрожала в зубах Родиона. Золотой портсигар дрожал в его пальцах-сардельках. Горничная в высоко поднятых руках, ослепительно улыбаясь, внесла в гостиную блюдо с апельсинами. Поставила перед нами. Я потрепал ее по румяной щечке. Ущипнул за грудь под кружевными оборками фартука. Сунул ей за корсаж апельсин. Она убежала, обдав меня всего улыбкой, свеженькая, хорошенькая. Безотказная. Она всегда, Галочка, могла утешить меня. Даже когда я этого не просил. И я хорошо ей платил за ее веселую службу.
— Они полетят вместе? В Испанию? С выступлениями?
— Вместе. В Испанию. С выступлениями. Ты правильно понял.
— Это ты делаешь для того, чтобы…
— Чтобы дочь могла оплакать и похоронить своего отца.
— Нет! Ложь! Для того, чтобы твой Метелица… это отец Ваньки, я так понял?!.. подразвлекся с Машкой, да?!..
— Не без этого. Мужчина есть мужчина. По-моему, он к ней неровно дышит.
— Они полетят туда вместо Японии? Это невозможно! С Японией уже все подписано! Ты подведешь меня под монастырь!
— Не вместо Японии. После Японии. После того, как они завершат триумфальное турне по Стране восходящего солнца. Мы же не можем лишать японцев такого шикарного праздника, верно?
Я взял с блюда апельсин и кинул ему, как мяч. Он растерянно, неловко поймал его. Прижал к белому пиджаку. Он всегда испытывал слабость к белому цвету.
— Значит, они полетят в Мадрид все трое?
На Станкевича жалко было смотреть. Я вынул сигарету из его золотого, идиотски роскошного портсигара.
— Все трое, старик. Святое семейство, картина Мурильо. Бессмертное полотно Сурбарана. Сурбаран отнюдь не был бараном, в отличие от тебя.
Я подмигнул ему и выпустил дым ему в лицо. Мне нечем было замаслить едкую остроту. Галочка еще не подала испанского оливкового масла к столу, к курице с чесноком.
* * *Они собирались в Японию как сумасшедшие. Мария все кидала в сумки и чемоданы, как безумная: и это взять, и это взять, еще и это! Она забылась на миг. Ей показалось: Школа приснилась ей. Кошмарный сон, один из жутких снов, что не забываются, но и не помнятся особо. Сон, который ты отодвигаешь вглубь себя, далеко внутрь, под сердце, в реберную клетку, и никогда не выпускаешь наружу. Она забылась, бегала по квартире, была весела, схватила трубку, набрала испанский номер отца: «Папа, мы с Ванькой летим в Японию! Да, в Токио! Да, еще никогда не были! Папочка, что тебе из Японии привезти?.. Морскую ракушку?.. Морского ежа?.. Я привезу тебе старинный японский веер!.. Ты будешь обмахивать маму!..»
«Мара, ну зачем так много вещей… Ты совершенно не можешь жить просто! Нам не нужно тащить с собой столько барахла!» Иван недовольно морщился. Она все бросала и бросала тряпки в сумки. Он выхватил сумку у нее из рук, стал вываливать все платья на пол. «К черту твои наряды! Во всех ты, душенька, нарядах хороша! А без нарядов — еще лучше! Маха моя, маха… обнаженная?.. или еще нет?!..» Играя, бесясь, он повалил ее на диван. Стал целовать. Она отворачивала лицо, хохотала, укусила его за ухо, как волчонок. Потом отвернулась всерьез, уткнулась лицом в подушку. Отчего-то помрачнела, как туча. Он, чтобы утешить ее, потрафить ей, опять запихнул все тряпки в сумки: видишь, я сделал все по-твоему, только не дуйся! Она лежала лицом вниз в диванных подушках, без движения, молчала.
