Михаил Ишков - Супердвое. Версия Шееля
Дальше читать не было необходимости. Прочитанного вполне хватало на виселицу.
Первый взял салфетку, осторожно, двумя пальцами зажал страницу и продемонстрировал Штромбаху.
— Я не понимаю, какое отношение к моему отцу имеет этот документ?
Майор насторожился, бросил беглый взгляд на предъявленный листок.
— Простите, барон, произошло досадное недоразумение. В заказанный вами материал случайно попала бумага из недавно порученного мне расследования. Это воззвание написано врагами рейха. Прошу вернуть его…
Он осторожно взялся за нижний обрез листа, потянул бумагу на себя, однако Первый держал крепко.
— Простите, господин майор, сначала я должен лично разобраться…
В следующий момент Анатолий сделал испуганное лицо, бросил взгляд за спину майора и воскликнул.
– Was ist das?!
Штромбах не удержался, обернулся и выпустил документ. Анатолий тут же убрал его в папку и насмешливо глянул на вымогателя.
Тот, почувствовав себя не в своей тарелке, некоторое время судорожно моргал, потом начал суетливо прощаться.
— Куда же вы спешите, майор? – спросил Анатолий. – А гонорар? Я захватил с собой чек.
Майор помрачнел и, поколебавшись, вернулся за столик. Принимая чек и возвращая расписку, он хмуро напомнил.
— Я надеюсь, барон, вы уничтожите этот документ?..
— Зачем же его уничтожать, господин майор. Тем более теперь, когда он побывал в ваших руках. Это надежная гарантия, что со мной ничего не случится. Если вдруг я исчезну, этот грязный листок попадет в нужные руки.
— Что вы, барон! Я даю слово офицера!..
— Кстати, если мне понадобятся дополнительные сведения, я не исключаю, что соглашусь обменять на них этот пасквиль.
* * *
В пансионе мы внимательно изучили подсунутый компромат и, не сговариваясь, пришли к выводу – маловато. Штромбах всегда сможет вывернуться, так что в сложившейся ситуации и при неясных перспективах листок лучше спрятать.
Кто их знает, «оппозиционеров»?
Мало ли что может произойти при бомбежке.
В этот момент раздался условный стук в дверь. Толик как был в моей форме, так и вышел через запасной выход.
Я впустил любимую женщину.
Поцеловал ее.
Магди вздохнула и обвинила меня в том, что я «ни капельки не люблю» ее, а только «использую».
Я охотно подтвердил.
— Безусловно использую, потому что люблю.
Мы занялись обоюдным использованием. Наконец отдышавшись, Магди спросила.
— Что здесь делал этот несносный большевик? Какую пакость вы задумали на этот раз?
У нее был отменный нюх и редкая женская проницательность. С этим ничего не поделаешь.
Я закурил.
— Нет, дорогая, на этот раз допрос буду вести я. Ты расскажешь мне все. Расскажешь, что творится в университете, спускаешься ли во время бомбежки в убежище или рассчитываешь на удачу? Или на клятвы Геринга – ведь это он присягнул, что ни одна бомба не упадет на города рейха. Почему ты ни словом не обмолвилась, что Ротте осмелился занять у тебя деньги?
— Я не предала этому значения. Он не в первый раз выманивает у меня то двести, то триста марок. Правда, всегда по просьбе отца. Он и дает мне всю сумму.
— Так кто кого использует? С какой стати генерал оказывает помощь подчиненному да еще таким странным способом?
— Ты интересуешься по заданию своих хозяев или из любопытства? А может, ты ревнуешь? – обрадовалась она.
— Ты не ответила на мой вопрос? Ротте шантажирует твоего отца?
— Нет, я бы заметила. У них исключительно служебные отношения. Ротте буквально стелется перед папой, как бы смешно это не звучало, принимая в расчет его жирную тушу и отвисшие щеки. Он не устает благодарить отца. При этом он постоянно обещает результат. Однажды я их застала в отцовском кабинете, и Ротте клятвенно обещал представить «результат» к июлю. Насколько мне известно, это связано с каким‑то особо засекреченным проектом, которым тот руководит. Отец с начала войны опекает его. Скажу больше, опекает не без ведома высокого руководства. С ведома самого высокого руководства. Однажды отец не без гордости признался, если Ротте добьется успеха, в руках фюрера окажется самое мощное оружие за всю историю цивилизации. Враги рейха в несколько дней будут поставлены на колени. Помню, отец тогда еще руки потер – ради этого стоит попотеть, не так ли, Франц?
— Когда это было?
— Год назад, весной сорок третьего года. Я никогда не видала отца таким возбужденным. Что бы мне не говорили, он любит меня. Моя мама умерла, когда мне было три года, и после ее смерти я всегда ощущала его заботу. Мы с тобой, Алекс, товарищи по несчастью. Может, поэтому, ты стал мне дорог. Когда твоя мами покинула своего маленького сынишку, я поклялась, что буду всегда заботиться о тебе, чего бы это не стоило, ведь ты такой храбрый и ловкий. Ты спас мою Пусси. Я решила, это знак небес, а ты продался ужасным большевикам. Втянул меня в их скверные делишки. Если бы не эта клятва!.. Я могу понять твоего дружка, он сражается за родину, а ты?!
— Магди, не начинай снова. У меня уже нет сил оправдываться. Я только спрошу у тебя – разве помогая мне, ты совершила что‑то постыдное? Разве я хоть раз заставил тебя пойти против совести?
— Нет, милый, но от этого мне становится еще страшнее.
— Как ты считаешь, Ротте порядочный человек?
— Нет! – решительно заявила она. – Он занимает деньги с таким лицом, будто собирается когда‑нибудь отомстить.
— Ты хотела бы помочь ему?
— Ни за что!!
— Ты хотела бы вывести его на чистую воду? Неужели ты до сих пор не догадалась, что вопли о сверхоружии несут гибель не только тебе, но и всем немцам. Я мужчина, солдат, мне положено пренебрегать опасностью, но я хочу, чтобы ты выжила. Очень хочу, чтобы ты была жива и желательно здорова. Вот так мне хочется!..
Магди заплакала как всегда беззвучно, тягостно, обильно.
Я не перебивал. Лежал, покуривал. Когда она успокоилась и вновь с редкой ненасытностью использовала меня, я продолжил.
— Поэтому я и хотел посоветоваться с тобой. Я делаю тебе предложение руки и сердца и настаиваю, чтобы ты отказала мне.
— Как это? – она даже села в постели.
— Не надо пафоса, – предупредил я ее. – Ты же немецкая женщина, у тебя храброе сердце. Ты не должна терять голову. Если будешь настаивать, мы немедленно сыграем свадьбу, но я прошу – не теряй голову.
После паузы я признался
— Мне становится не по себе от одной только мысли, что я могу невольно утянуть тебя в могилу. Ты же знаешь, у меня опасная работа, я бы сказал, даже слишком опасная. Пока мы с тобой каждый по себе, у тебя есть шанс сохранить жизнь, хотя бы с помощью папочки. Я очень люблю тебя, моя защитница. Выбор за тобой.
Она долго молчала, наконец призналась.
— Я долго ждала, когда же ты наконец начнешь вербовать меня, принуждать к измене, грозить местью большевиков, если я откажусь выполнять их задания, а ты просишь меня задуматься. Я задумалась. Я верю тебе. Будь ты другой, ты никогда бы не полез спасать Пусси и не помог Бору сбежать в Швецию. У нас в университете многие шепотом говорят, что сам Бог помог ему унести ноги, тем самым сохранив его голову для мировой науки. Когда я в первый раз услыхала такие разговоры, меня переполнила гордость. Мне так хотелось крикнуть, что это не Господь Бог, а мой любимый мужчина спас этого физика. Но я не могу понять, зачем ты взялся спасать фюрера? Зачем большевикам спасать своего самого непримиримого врага?
— Это сразу не объяснишь.
— Ты считаешь меня дурочкой?!
— Нет, Магди. Просто мне кажется, что спасти Пусси и Бора – это хорошее и нужное дело, а фюрера и Ротте – скверное, и этим можно заниматься только по необходимости. Или по приказу. Но поговорим о нас с тобой. Мне бы в голову не пришло вербовать тебя.
— А этим… в Кремле?..
— Они оставили этот вопрос на мое усмотрение. Они безжалостные и суровые люди, но чего у них не отнимешь – они, как и ты, никогда не теряют головы. Мое решение такое – я никогда и ни за что не стану привлекать тебя к повседневной работе, если это не пойдет на пользу Германии. Это означает, что со свадьбой придется подождать. Я хотел бы представить тебя господину Шахту. Он мой поводырь в этом странном мире стягов и бомб. Ты спросишь разрешение у отца. Кроме того, скажешь, что я строго–настрого запретил тебе иметь дело с Ротте.
— Я догадалась. Тогда отцу придется обратиться к тебе.
— Умница, на это я и рассчитываю.
— Вот, а ты считаешь меня дурочкой, а я уже давно не дурочка и хотела бы выпить бокал вина в компании с тобой и… этим противным большевиком, так похожим на тебя. В поезде он повел себя благородно.
— Мы выпьем, но только после победы.
И добавил.
