Макс Коллинз - На линии огня. Слепой с пистолетом
— А ты ходил к ним?
— Да нет…
— Мне это тоже не поможет в любом случае. — Д’Андреа откинулся на сиденье. — Хочешь выйти здесь или у бара?
— Лучше здесь, — он прикоснулся к руке партнера. — Не оставляй меня, Эл. Хотя бы на этом деле. Мы почти добрались до ублюдка. Мы так чертовски близко. Мы можем достать его. Мы можем достать его.
Д’Андреа, казалось, расслабился. Хорриган напирал:
— Ты мне нужен, парень! Давай больше не возвращаться к этому говенному разговору…
Д’Андреа вновь впал в раздумье, но ответил мягко:
— Хорошо.
Хорриган открыл дверцу автомобиля и задержался.
— Кстати, вот слово для тебя — говно. Твое поколение, наверное, забыло его.
Д’Андреа посмотрел на него, как на больного.
— Похоже, что скоро оно и вовсе исчезнет из языка. Было бы очень жалко потерять такое хорошее слово. Пообещай мне, что ты будешь употреблять его теперь и позднее. Храни его и тогда, когда твоего дряхлого партнера давно уже не будет на свете.
Д’Андреа скорчил гримасу: «Говно?»
— Говно.
Д’Андреа расхохотался, покачал головой и помахал рукой. Хорриган захлопнул дверцу и проводил партнера взглядом.
— Хотя бы рассмешил его, — сказал он ни к кому. Затем он передумал сразу идти домой и зашел в бар, где, спиной к витрине, он сидел за пианино, поигрывая «Просто друзья!» и потягивал свой «Джеймсон».
Однажды его посетило странное ощущение, что кто-то смотрит на него. Он обернулся, но кругом было пусто.
Если бы он повернулся пятью секундами раньше, он бы увидел Митча Лири.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
В отделе охраны Старого административного здания Хорриган сидел за столом изучая материалы о Лири подготовленные различными полевыми агентами. И Лил ли Рейнс появилась перед ним как видение. Видение в брючном костюме, мужском галстуке, туго затянутом на; расстегнутым воротником белой мужской рубашки.
— Ты, наверное, уже довольно давно не заходил к себе в отдел, не так ли? — благожелательно осведомилась она. И хотя это и не было вопросом по сути, но тем не менее ответил на него: «Один день».
— Должно быть, это рекорд, — сказала она, кача; головой. Она все еще была с распущенными волосами Он обожал их водопад, обрушивающийся на плечи.
— Ага, — подтвердил он. — С тех пор, как мь напали на след Лири, я не выходил отсюда ни на минуту.
— До чего-нибудь докопался?
— Согласно донесениям наших полевых агентов друзья Лири и его насмерть перепуганная бывшая жен; считают его умалишенным.
Она криво усмехнулась: «Ночной сеанс». Затем усмешка перешла в неловкую, почти застенчивую улыбку:
— Фрэнк. Я… так рада, что ты доказал свою правоту по поводу Бута Лири.
— Благодарю. Всего лишь доказал право на существование старшего поколения. Как ты жила без меня? Проплакала подушки бессонными ночами?
— О, это было просто невыносимо, — весело отреагировала она.
— Как давно ты в городе?
— Вернулась только сегодня. Координировала подготовку к поездке в Калифорнию на следующей неделе.
Он присвистнул:
— Руководила подготовкой в Лос-Анджелесе? Ты растешь прямо на глазах.
— А тебе завидно?
«Она улыбалась нежно, — думал он, — или это всего лишь его мечтания?»
Перед тем, как уйти, она сказала:
— Держи меня в курсе по делу Лири. У Сэма есть номер, по которому ты сможешь разыскать меня в Лос Анджелесе…
— Отель «Бонавентура», не так ли?
— В точку.
— Конечно, мы могли бы пропустить с тобой по чашечке кофе прямо сейчас, и я бы изложил тебе все, что я знаю, со всеми подробностями…
Она задумалась над этим, явно стараясь решить, было ли его двойное предложение шуткой или нет, как вдруг зазвонил телефон, и он покачал пальцем.
— Не уходи, — сказал он. — Я быстро поговорю.
— Привет, — произнес голос.
Его глаза подсказали ей, что это был Лири, и она поспешила предупредить агентов, а Кардуччи и Окура из-за стола с подключенным электронным оборудованием, кивнув Хорригану, одновременно подали ему знаки.
— Фрэнк? — невинно вопросил знакомый глухой голос. — Чем это ты занимаешься? Приглашаешь всех остальных послушать?
Действительно, сотрудники, включая самого Сэма Кампанью, обступили его со всех сторон с наушниками в руках. Д’Андреа стоял рядом с Лилли и внимательно слушал.
— Хочешь, я тебя обрадую? — спросил Хорриган.
— Конечно. Привет всем! Но ты знаешь, это лишает нас некоторого интима.
Усмешка Хорригана таила в себе тошноту, и еще пара агентов криво улыбнулись.
— Кстати, — безмятежно заметил Хорриган. — Я знаю, кто ты есть, Лири.
Пауза, наступившая за словами, казалась бесконечной.
Хорриган нахмурился. Была ли это карта, которую он не должен был разыгрывать? Но потеряет ли он теперь контакт со своим «другом». Теперь, когда «Бут» умер, и на свет появился Лири?
Затем шепчущий голос в трубке ожил.
— Действительно. Это был всего лишь вопрос времени, Фрэнк. Я немного разочарован, что на это ушло так много времени. Да все равно. Я рад, что ты знаешь.
— Правда? И почему же так?
— Разве не очевидно? Друзья должны быть готовы называть друг друга по именам, по настоящим именам, разумеется.
— Да, но у меня возникли кое-какие проблемы в связи с этим, Митч.
— Что, Фрэнк?
— Мы не друзья.
— О, конечно, друзья.
— Ладно, я поясню попутно: я не хочу быть твоим другом, потому что теперь я знаю, как ты поступаешь со своими друзьями.
Глухие нотки исчезли из голоса Лири, внезапно его тон стал острым, как бритва, и горьким, как желчь.
— Что они сказали тебе?
— Только то, как ты перерезал другу горло.
— Это дезинформация, Фрэнк! Дезинформация! Как ты мог купиться на такое дерьмо. Я так разочарован в тебе! Боже!
— Фотографии не лгут, Митч.
— О, да, конечно, но они, эти лживые ублюдки, показали тебе только то, что хотели показать…
— Я видел человека в твоей гостиной с перерезанным горлом. От уха до уха.
Голос Лири дрожал, в нем слышалась ярость, в нем слышалось и нечто иное.
— А то, чего ты не видел, Фрэнк, то, чего они тебе не сказали. То, что послали моего лучшего друга, моего брата по оружию, человека, чью долбаную жизнь я спасал в сраной Камбодже два раза… Они послали его убить меня.
— Почему твой голос дрожит, Митч? Ты там случаем не расплакался?
— Теперь ты хочешь обидеть меня. А что я тебе сделал? Я никогда не лгал тебе, ни разу. И знаешь что? Никогда не солгу.
— Скажи мне одну вещь, Митч. Почему все, кто когда-либо знал тебя, утверждают, что ты просто свихнувшийся сукин сын. Твои друзья, твои коллеги, твоя жена…
— А что твоя жена говорит о тебе, Фрэнк?
— Мы говорим не обо мне, Митч.
Голос Лири звучал теперь так, как будто он действительно плакал
— Ты… Я думал, что ты единственный изо всех поймешь меня. Я все еще хочу, чтобы ты понял…
— А для чего я буду стараться понимать просто свихнувшегося сукиного сына?
Долгое молчание. Хорриган смотрел на Кардуччи, ковыряющегося в электронном оборудовании, его глаза говорили: «Нет еще, нет еще…»
Голос Лири возвратился и вновь это был легкий шепот.
— Ты должен понять меня, Фрэнк, потому что мы оба привыкли думать, что живем в необыкновенно замечательной и особой стране.
— Ты не знаешь, что я привык думать, Митч. Ты ни хрена не знаешь обо мне…
— А что ты знаешь обо мне? Что ты думаешь, что знаешь обо мне? Теперь, когда они выплеснули на тебя всю ложь обо мне? А ты знаешь, что я делал для них? Что я действительно делал для них? Служа своей стране. Я же был как глина, и они лепили из меня все, что хотели. Они превратили меня в нечто… кошмарное. Черт, я ведь даже и не помню, чем я был до того, как попасть им в когти. Фрэнк, я совершал страшные вещи во имя Бога и страны… и я получал награды, я получал неплохие деньги. Готов поспорить, что больше, чем ваши бездельники из Секретной службы. Но знаешь что, Фрэнк?
— Что, Митч?
— Приходит день, когда им уже больше не нужен вскормленный ими монстр, и тогда они решают избавиться от него. «Ибо мы не нуждаемся в монстрах, рыщущих по великим американским равнинам», не так ли?
— Скажи мне, Митч.
— Что, Фрэнк?
— Что ты видишь во сне?
И на этот раз Хорриган заронил искру.
Лири взорвался:
— Я вижу тебя, Фрэнк. Я вижу тебя, стоящим над могилой еще одного мертвого президента!
Хорриган качнулся, как от удара: Лири сам еще мог зажечь пламя. Он посмотрел на Лилли, замершую в наушниках, и она подарила ему нежную ободряющую улыбку. Выражение Д’Андреа было теплым, сочувственным.
— Этого не должно случиться, — произнес Хорриган с непререкаемой убежденностью. — Я твой рок, Митч. Твой и твоих детских игр.
