Андрей Воронин - Я вернусь...
Тут как раз подоспел любитель плевать в тарелки и мочиться в пиво, приволок тяжеленный поднос с едой, и Мирон замолчал, жадно лакая пиво. Еды было много, и выглядела она очень аппетитно. Тут было отличное мясо, и картошка, и зелень, и свежие помидорчики, и зеленый лучок, и еще какое-то мясо, и икра двух цветов, и снова мясо, розовая, аппетитная ветчина, и даже раки, по размеру мало отличавшиеся от омаров, которых Юрий видел накануне в ресторане.
– Оба-на! – радостно закричал Мирон и набросился на еду с жадностью дикаря.
Юрий тоже ожесточенно заработал вилкой, время от времени бросая на своего визави любопытные взгляды. Сейчас, когда Мирон молчал и жадно жрал свою здоровую пищу, его пламенные речи казались банальными, как утверждение, что веревка есть простое вервие. Но, пока Мирон говорил, его речь звучала, как музыка, и каждое слово попадало в унисон с тем, что думал и чувствовал сам Юрий. Из этого следовал простой вывод: Мирон распинался искренне, от всей души, свято веря в то, что говорил, а значит, никакой выгоды он от своего пламенного выступления не ждал. Просто наболело у человека, вот и решил поделиться...
Да, но как же тогда быть с его диким, ни в какие ворота не лезущим поведением? Как быть с его страшновато изменившимися манерами? Там, в Афгане, да и в Чечне тоже, Юрию уже приходилось встречаться с такими людьми. Правда, они меньше говорили, но действовали в полном соответствии с тем, что только что проповедовал Мирон. Весь мир у них четко делился на своих и чужих, и если они рисковали собой ради спасения чьей-то жизни, то лишь тогда, когда у них имелись твердые шансы на успех, и лишь при том условии, что эта их спасательная акция не повредит делу, ради которого они тут находятся. Как правило, это были хмурые и неразговорчивые офицеры и прапорщики спецназа, профессионалы высшей пробы, знавшие толк в жизни, потому что были на "ты" со смертью. И Мирон, при всем своем многословии, сейчас сильно напомнил Юрию этих молчаливых людей. Болтовня болтовней, но весь он как-то подсох и зачерствел, и видно было, что все ему нипочем. Лощеный господин главный редактор вдруг превратился в матерого волчища с оскаленными клыками, и таким он нравился Юрию гораздо больше. По крайней мере, теперь он не врал, и за одно это можно было простить ему многое.
Мирон тем временем утолил первый голод, с довольным видом откинулся на спинку пластикового стула, сыто причмокнул лоснящимися губами, небрежно выдрал из вазочки свернутую в трубочку салфетку, утерся, поковырял в зубах ободранным пальцем и спросил:
– Ну?
– Запряг, что ли? – ответил Юрий. – Что, собственно, "ну"? Если выжать из твоего выступления всю воду, смысла останется, извини, с гулькин нос. Если хочешь дать кому-то в морду – дай, и вообще, ни в чем себе не отказывай – вот и весь смысл.
– А тебе мало? – спросил Мирон.
– Маловато будет, – ответил Юрий.
– Кто бы говорил, – лениво сказал Мирон и полез за сигаретой. – Видел я тебя, идеалиста, полчаса назад. Кто меня мордой в снег тыкал? Чуть не укокошил, ей-богу, а туда же – смысл ему подавай! Опять ты за свое? Опять против течения?
– А что ты предлагаешь? – спросил Юрий. – Давать промеж глаз каждому, кто мне не понравится? Так меня через сутки в тюрьму упрячут, вот и все. А я не хочу в тюрьму, понял? Ты мне тут свободу проповедуешь, а сам меня за проволоку толкаешь. А что я там потерял? Какая там свобода?
– Ну-ну, – лениво возразил Мирон. – Тюрьма, зона – это, конечно, лишнее. Этот мир устроен как-то по-дурацки, и битье морд в общественных местах в нем, мягко говоря, не приветствуется. Чтобы, скажем, совершенно безнаказанно набить морду не угодившему тебе официанту или обычному трамвайному хаму, надо менять всю систему отношений в обществе.
– Э, – разочарованно протянул Юрий, – вон оно что... Да ты и впрямь захворал, Мирон. А я-то думал... Ты сам-то хоть понял, что сейчас сказал? "Весь мир насилья мы разрушим..." Было, Мирон, было! И потом, знаешь, как трактует твои речи наш родной уголовный кодекс? Призыв к свержению существующего строя, вот как. Вот я сейчас встану, пойду куда следует и заложу тебя по всем правилам. В рамках своего устаревшего мировоззрения, понял?
– Вот тебе, – сказал Мирон, и его ободранный кукиш замаячил у Юрия перед носом. Юрий оттолкнул эту пакость в сторону, но она упорно вернулась на свое место, прямо как на пружине. – Вот тебе – призыв. Вот тебе – захворал. Сам ты захворал, если после всего ты продолжаешь нести эти бредни. Уголовный кодекс, общественный строй... Да плевал я на твой общественный строй с высокого дерева! Больно мне надо кого-то там откуда-то свергать! Говно эта твоя политика, и плевать я на нее хотел!
– С каких это пор? – спросил Юрий, впервые видевший главного редактора, которому было наплевать на политику.
– С некоторых, – довольно расплывчато ответил Мирон.
Юрий внимательно посмотрел на господина главного редактора. Господин главный редактор сейчас меньше всего напоминал главного редактора. Бомжа какого-то напоминал, урку конченого, а более всего – беглого сумасшедшего, опасного маньяка, вырвавшегося на свободу по недосмотру больничной администрации.
– Мирон, – неожиданно для себя самого сказал Юрий, – а тебя, часом, с работы не поперли?
– Пытаются, – ответил Мирон, – да только кишка у них тонка. Слишком много я про них знаю, чтобы меня можно было взять и вышвырнуть как паршивого кота. Не боюсь я их, понял? Больше не боюсь.
– Ого, – сказал Юрий, помнивший Мирона совсем другим.
– Ага, – в тон ему откликнулся Мирон. – Я же говорю, много воды утекло. Ты вот, к примеру, пальтецо козырное купил, а я бояться перестал... И это еще большой вопрос, какая из этих двух перемен удивительнее.
Юрию захотелось досадливо крякнуть, но он сдержался, промолчал.
– А что пальтецо? – спросил он. – Пальтецо как пальтецо. По-моему, вполне приличное.
– Ну-ну, – сказал Мирон, – это ты брось. Сослуживцам своим бывшим втирай, а мне не надо. Мне, дружок, не обязательно видеть лейбл, чтобы распознать настоящую фирму. Откуда деньжишки? Из леса, вестимо? Ну, спокойно, спокойно! Это я так, шутки ради... Какая мне разница? Плевать я хотел на дешевые сенсации, на украденные миллионы и вообще на все на свете!
– Что-то ты сегодня расплевался, – заметил Юрий, которого такая позиция Мирона хоть и удивляла, но тем не менее вполне устраивала. – Все кругом заплевал, прямо как верблюд. На политику ему плевать, на сенсации плевать, на миллионы плевать... Правильно твои хозяева делают, что выгнать тебя хотят. Какой ты к дьяволу журналист?
– Никакой, – с готовностью согласился Мирон, насадил на вилку кусок ветчины, целиком засунул его в рот и принялся старательно жевать.
– Так, – сказал Юрий, – все ясно. То есть, наоборот, ничего не ясно. Чем дальше в лес, тем больше дров. Ладно, давай зайдем с другого конца.
– А давай, – согласился Мирон. – Попробуем ради спортивного интереса.
Тон у него был такой, словно он битый час втолковывал Юрию что-то само собой разумеющееся, а тот, дурень, так его и не понял. Дескать, симпатичный ты парень, Юрий Алексеевич, но – что тут попишешь! – дурак дураком...
Юрий сделал вид, что не заметил этого хамского снисходительного тона, и произнес:
– Если я тебя правильно понял, у тебя было ко мне какое-то конкретное предложение. Философия твоя, мягко говоря, сомнительна, и потом, ведь не ради философии же ты меня сюда приволок!
– Вот, – сказал Мирон с чрезвычайно довольным видом. – Наконец-то! А то у меня уже язык заболел. Это только Адреналин может часами трепаться на эту тему без малейшего вреда для своего организма.
– Кто? – удивился Юрий. – Какой еще Адреналин?
– Неважно, – отмахнулся Мирон. – Успеешь еще познакомиться. Так что, говоришь, я предлагаю... В общем-то, ты это уже и сам сформулировал. Весь мир насилья... ну и так далее. Спокойно! Никого свергать я тебе не предлагаю, забудь ты об этом, наконец. Внутри, внутри себя!.. Начни с себя, и не заметишь, как мир вокруг переменится.
– А попроще объяснить нельзя? – спросил Юрий.
– Легко, – ответил Мирон. – На свете полно таких, как мы с тобой – сильных, ловких, бывших боксеров, борцов, военных... словом, бывших мужчин. Они, как и мы с тобой, остепенились, надели галстуки, залечили синяки и шрамы и сели за письменные столы. Представь: сидит такая вот машина, вроде тебя, и целыми днями щелкает клавишами компьютера, а где-то там, на заднем плане, все время помнит, что когда-то он был мужиком. И тошно ему, бедняге, и муторно, и сам он не знает, с чего это вдруг... К тому же он понимает, что подраться с соседом, или с начальником, или с дураком каким-нибудь в трамвае – это же прямая дорога в кутузку. Или, скажем, жене, стерве, глаз подбить, а потом тестя с балкона выкинуть... Тренажеры, пробежки и вообще спорт – это тоже все не то. Нужен контакт, чтобы голыми кулаками по зубам, да чтобы со всей дури, и сдачи чтобы дали без задержек... Ну, как мы с тобой сегодня, понимаешь? А где ж его, такой контакт, взять?
