Николай Басов - Высший пилотаж киллера
Мой ответ был, конечно, глуп, но она не стала к нему придираться.
– А я вот… – Она все-таки вытерла слезы. – На огонь смотрю.
– И плачешь?
– Да, и плачу.
– Почему?
Казалось, она не услышала меня. Она снова смотрела на огонь, и снова по ее щекам потекли слезы. Теперь в отсветах неверного огня я видел их очень хорошо.
– Чем вызваны слезы? Могу я помочь?
– Что? Ах, помочь? Конечно, вы что-то делали на кухне, принесите, пожалуйста, чаю.
– Это способ остаться в одиночестве?
– Пожалуй, – она согласилась нехотя, но все-таки согласилась. Сильная женщина. – Тогда говорите что-нибудь, мне станет спокойнее от вашего голоса. – Она мельком посмотрела на меня. – Такого не было ни с кем другим, кроме Веточки.
– Так вы ее вспомнили?
Она снова посмотрел на меня.
– Вы или на «вы» со мной, или на «ты». Когда вот так все меняется, довольно трудно это перенести.
Я вздохнул.
– Тогда лучше на «вы». Не могу я иначе… Не понимаю почему, но не получается.
Она кивнула.
– Ну и правильно. Калекам…
– Ерунда! Я каждый день вижу массу людей, духом покалеченных гораздо больше, чем вы.
Мы помолчали.
– Зато, – нашлась она наконец, – это не так бросается в глаза. И у них могут быть… Дети.
Я пожал плечами.
– Ну, с детьми, кажется, и у вас может быть все нормально, есть технологии…
Она со злобой посмотрела на меня.
– Я не дойная корова, чтобы меня искусственно осеменяли.
Я вздохнул.
– Эту проблему каждый решает по-своему.
Но вспышка у нее уже проходила.
– Да, я знаю. – Она попробовала убрать прядь с виска. – К тому же и искусственное оплодотворение – не самое скверное, что может быть. Только у нас за осложненную операцию родов никто не возьмется.
– Нужно в Германию ехать, – подсказал я. – Почему именно в Германию?
– Там наших в Берлине очень много. А диаспора – великая поддержка.
Она поморщилась. Вероятно, я слишком разошелся с ее мыслями или, наоборот, слишком попал.
– Наших, благодаря усилиям политиков и прочих идиотов, везде много.
Я кивнул, соглашаясь. Я чувствовал, она уже в состоянии сказать что-то очень потаенное, к чему у меня потом, может, никогда больше не будет доступа. Но мне не хотелось ее подталкивать, я просто ждал.
– Я уеду, вот решила, что уеду, так и будет. Но у меня здесь еще есть дело.
– Хотите за сестру посчитаться?
– Догадаться, наверное, не стоило труда?
– Ну, как сказать. Мне, может, и не стоило.
– Хорошо, – она положила руки на рукоятки колес. – Спасибо, что разделили ночное одиночество одной полоумной, мстительной старухи. Покойной ночи.
Я промолчал. Опять у меня ничего не получилось.
Задев неловко стол, она выкатила из комнаты. Я подумал, не подбросить ли дров в камин, в комнате все-таки было очень прохладно, непонятно даже, как Аркадия выдерживала это в одном халате… И ничего подбрасывать не стал.
Потом попытался вспомнить ее слова. Но вдруг стал вспоминать ее профиль, ее руки, локоны, превосходный халатик, чуть разошедшийся на груди… Эх, не будь она калекой, у нее мигом появился бы повод сомневаться в неизбежности искусственного оплодотворения. Уж я бы не преминул восполнить почти полугодовую разлуку с Галей.
Впрочем, будь с Аркадией все в порядке, меня бы тут не было, а был бы, наверное, Шеф. Или еще кто-то. Мне редко везет, не повезло бы и на этот раз. Ни до чего не дойдя даже в этих своих предположениях, я отправился спать.
Глава 30
Завтрак был так же изыскан, как вчерашний обед. Салфетки, салаты, блеск фарфора…
Аркадия сидела в своем кресле как королева, гордо выпрямившись, с высоко поднятым подбородком. А ее шея, казалось, выросла не меньше, чем на пять сантиметров. Как это женщины умеют – ума не приложу.
Но, несмотря на эти внешние признаки неприступности, компенсирующие, вероятно, некую неустойчивость, вела себя она вполне достойно. Блеск глаз, твердые движения рук, ласкательные прикосновения к прибору – все говорило, что она не просто спокойна, а еще и получает от своего спокойствия удовольствие.
Мне, что бы там ни случилось ночью, приятно было на нее смотреть. Во-первых, потому что спокойна, во-вторых, потому что я ей не нужен. Сегодняшним утром перспектива быть слишком близким – даже по-дружески – с этой женщиной испугала бы меня до смерти. Думаю, и ее сильно задели бы какие-либо попытки товарищества с моей стороны.
Потом я вдруг отвлекся. Мне пришла в голову мысль, что теперь я могу кому-то показаться знающим слишком много, чтобы надеяться на мягкий, благополучный исход этого дела. И следовало не только зарядить свой «узи», но подготовиться к неприятностям психологически. Я представил, как стою в какой-нибудь комнате, вот хотя бы в этой, расставив банду пацанов, которые вообразили себя крутыми настолько, что ничего не боятся – хотя боятся всего, чего боится человек, и еще, пожалуй, кучу других вещей, например, своего главаря – и держу их на мушке. А потом начинаю стрелять, и гильзы летят, как на ленточном конвейере, и я ору, потому что какой бы я ни был Терминатор, а убивать этих мальчишек и даже, может, нескольких девиц – невозможно без крика…
– Что с вами? – ее глаза смотрели на меня вопросительно, даже слегка осуждающе.
Я вытер пот со лба, откинулся на стуле, вздохнул. Сел прямо, снова стал намазывать масло на кусок хлеба.
– Я что-то произнес?
– У вас сделалось такое лицо, что я поперхнулась.
– Прошу извинить меня, плохо спал. – Она чуть подняла бровь, словно ей самой это было ничуть не знакомо. – Воображение разыгралось.
Она посмотрела с легкой насмешкой.
– Да, воображение – опасный дар. Легко приводит к… ошибкам.
– Мне показалось, вы хотите сказать – к слабости?
– Слабость и есть ошибка. Я хотела сказать – к смерти.
– А смерть – не ошибка?
Она уронила руки на скатерть из голландского полотна с вышивкой из блестящей, люрексовой нити, посмотрела на меня едва ли не гневно.
– Нет, смерть – не ошибка. Это – финал. И вы это знаете.
Я кивнул и поскорее запихнул в рот давно подготовленный кусок хлеба с икрой.
И все-таки, если они убийцы, подумал я, если у каждого из них есть участие в этих жертвоприношениях… Бр, даже думать об этом не хочется. Если они полагают, что им грозит что-то очень неприятное, то стрелять придется. Иначе их не подавить. А взять без подавления – невозможно.
И все-таки, решил я, попробую сделать все, чтобы их задержали менты. На том я и стал успокаиваться.
За окном мела мягкая, как шелковая, метелица, снег летел перед окнами, как на картинке, легкими, стремительными струйками. А редкие морозные разводы на стекле могли по красоте на время заменить даже майские листья.
Внезапно в комнату вошел некто. Это был невысокий лысоватый человечек лет сорока. Ему было скучно жить, это каким-то образом читалось по мешкам под глазами, по барственно оттопыренной нижней губе. Но в его глазах светился ум, а холеные руки некогда могли, наверное, делать сложную и полезную работу.
Он был в костюме, какого у меня никогда не будет, модельных итальянских ботинках. И все-таки, как бы ни был он ухожен, я готов был биться об заклад, что мамаша его зарабатывала на хлеб на скотном дворе какого-нибудь советского колхоза, а папаша считал, что трактор – последнее достижение человеческой мысли. И еще я надеялся, что их сыночек все-таки помогает им, а не забыл, окончив институт в столице и женившись на некрасивой дочери своего начальника.
Нет, не деревенское его происхождение вызывало мою к нему неприязнь. Он был манерным, а это было то, чего я никогда не прощаю мужчинам. Должно быть, это пошло от лагеря.
Тем временем он подскочил к Аркадии, поцеловал ей ручку и, дружелюбно улыбаясь, подошел ко мне.
Подошел-то он с улыбкой, а вот в глазах его была враждебность. Он понял, что я знаю, кто он такой, и решил со мной посчитаться, хотя еще не знал как. Я надеялся, что месть его будет не очень свирепой и я сумею оправиться хотя бы в течение пары-тройки лет.
Он заговорил, усаживаясь:
– Березанский Владлен, можно просто Вадим. Адвокат нашей мадемуазель, которая сегодня великолепно выглядит.
Он чуть наклонился к ней, улыбаясь всеми зубами. Просто удивительно, как от этой улыбки не растаял снег за окнами.
Я тоже представился, но не сказал, кто я. Вместо меня этот труд взяла на себя Аркадия. Она же назвала меня и по кличке. Этого можно было не делать, а то он посмотрел на меня совсем другими глазами, и стало ясно, что месть его откладывается на неопределенный срок. А жаль, было бы интересно посмотреть, на что он способен.
И внезапно я подумал, что вот рубашку порвал Боженогину, Барчуку руку выкручивал, а когда дело дошло до ментов, то милости просим – принялся их охаивать, упрекать и нравоучительствовать. Теперь вот с этим типом решил связаться, но только потому, что знаю ведь, кто изначально сильнее, и не боюсь. Если бы дело обстояло иначе – стал бы так же презирать его?
