Эльмира Нетесова - Седая весна
Ульяна никому не давала даже повода к подобным разговорам. Ко всем болящим относилась одинаково ровно, не отдавая предпочтения никому.
Случалось, ночевали в ее доме приезжие, даже на полу вповалку. Сама Ульяна спала в своей спальне — одна, на узкой, жесткой кровати.
И Прошка, видя ее жизнь, понимал, что война по-разному людей искалечила, одним — тело изувечила, другим — душу. Лечить последнее было сложнее всего. И Ульяна заставляла себя смириться с одиночеством. Хотя ночами во сне звала сыновей так ласково, как в детстве:
— Никитушка, сынок! Входи, родимый мой! Садись к печке, согрейся, а то вконец озяб, в снежки игрался. Сам как сосулька стал. Снимай валенки! Дай ножки согрею…
Имела ль она деньги? Вряд ли. Ей еще много лет платили люди продуктами. За лечение и гаданье. Не скупились.
Вот и Прохору на работе комнатенку дали. Перед уходом, краснея, попросил Ульяну погадать ему. Уж очень хотелось знать, что ждет впереди? Ульяна разложила карты:
— Жить будешь долго. По службе повышенье ожидается. Получишь другое жилье, хорошее. И зарплата станет большой. Но семью не скоро заведешь другую. До нее еще годы и годы. А вот сын твой старшенький с тобой станет жить. Ты вначале его женишь, а уж потом сам насмелишься. А жена твоя сопьется и по рукам пойдет. Это та, которая сюда приходила. Вторая дюже грамотная, серьезная женщина. С нею ты до конца… Ступай, Прохор. Больше я тебе не нужна. Сам на ногах крепко стоишь, без подпорок. Дай Бог, чтоб обходили тебя стороною беды, а солнце всегда светило б над головой. Ступай! Да хранит тебя Господь!
Никаких денег в уплату не потребовала. И Прохор, выйдя за калитку, знал, что незачем ему возвращаться сюда. На его место придут другие. И не ошибся.
Контуженного Илью и парализованного Тараса, умирающего Женьку привезли в один день. Через месяц всех на ноги поставила.
Приводили женщин. Одни не могли забеременеть, другие — разродиться. Третьи замуж не могли ВЫЙТИ. И тоже просили:
— Помоги!
— Да как, ежели об женатом просишь? У него дети! Разве это по-Божьи, у малых отца отнимать? Такое — смертный грех! И не подбивай, не соглашусь! — отказывалась Ульяна. А девкам присушить парней помогала: — Давно ли с ним милуешься? Отчего ж замуж не зовет? Почему уступила, не дождавшись свадьбы? Теперь мальца под сердцем носишь? То-то и оно! Надо, чтоб отец у него. был. Садись сюда! Почитаю заговор. А ты молись! — приказала строго.
Девку эту через три дня увели в дом парня, от какого дите понесла. Наладилась судьба. Но девка, помня наказ Ульяны, никогда не созналась мужу, что обращалась за помощью к ведьме.
— Ульяна! Помоги! — забарабанила в окно среди ночи Фекла.
— Чего тебе? — открыла Уля.
— Мой кобель к Таське ушел! К рыжей суке! От наших троих детей! Мы ж с ним двадцать лет прожили. Я его с войны ждала! А он! Козел вонючий!
— Чего от меня хочешь?
— Домой вороти, гада! К детям! Чтоб семью не срамил, окаянный плут! Ты ж только подумай, меня на потаскуху променял! Она ж с немцами таскалась! Ее все городские мужики под заборами валяли!
— Не бреши! Тоська в войну ребенком была! А твой Федька завсегда отменным кобелем слыл. Ему что ни баба — королевна! Но не в том дело. Собью с него прыть! Только с тобой спать станет, — дала Фекле настой, корень, сказала что и как надо делать. А потом открыла печь и прямо в топку кричала. Звала Федора к Фекле воротиться. Та своими глазами увидела, как остывшая кучка пепла огнем взялась жарким, хотя Ульяна ничего туда не подкинула. — Вертайся в избу! Нынче ж твой заявится, — пообещала Ульяна. И вернулся мужик, с того времени не таскался по бабам.
Фекла Ульяне за эту помощь громадный кусок сала и домашнюю колбасу принесла. Все не могла нарадоваться, что в соломенных вдовах не осталась. И рассказывала Уле:
— Пришла я домой от тебя. Прибрала. Дочка поесть приготовила. Ну, пошли с ней в баню. Вертаемся. А Федька уже на кухне с мальцами сидит. Тверезый, как битый пес. В глаза глянуть совестится, помнит шкоду. Ну, я попрекать не стала. Накормила, напоила твоим настоем. Вскоре он спать лег. Я над им тот заговор прочитала. И что б ты думала? Он не только с работы вовремя, даже на перерыв прибегает. Возле меня собачонкой кружит. Ни на одну бабу не смотрит. Из дома — ни шагу! Прищемила ты ему хвост! Иначе так бы сдох блудящим. А и нас испозорил бы.
Ульяна посоветовала бабе ни с кем не делиться. Но разве бабий язык удержишь? Он сильней мельничных жерновов, всему городу кости промоет. И пошли к Ульяне бабы со своими бедами. У одной мужик скупой, у другой — ворчливый, у третьей — с соседкой кадрит. А сколько на свекровей наслушалась жалоб:
— Разбивает нас с мужем! Помоги!
— Жизни в доме нет от ее попреков!
— Ни в чем не помогает, только указывает!
— Что делать? Я у нее из дур не вылезаю!
— Всю получку отдаю, она все равно по моим карманам и в сумке шарит…
— Пред всей родней и мужем испозорила. Я и лентяйка, и грязнуля. Было бы куда уйти, давно сбежала бы от них…
— Тихо, бабы! Сами свекровками станете! Не долго то время ждать. Не кляните свекрух. Ихняя кровь в детях ваших! Чем смогу — подмогу!
— Угости свою свекровь вот этим яблоком. Уговори, чтоб при тебе его съела. Да помалкивай, где его взяла, — говорит Уля.
— Ты своей чаю нальешь. А вместе с заваркой вот эти корешки кинь. Сама попей. От того всем польза, — советовала другой.
— Ты для своей блинов испеки и вот с этим медом накорми. Добрей родной матери станет. Куда что денется!
— Тебе надо своей ноги помыть и вот этой водички в таз добавишь. Шелковой будет. Все худое из ней разом выйдет.
— Во, ведьма! Митька с Ксюхой совсем уже расскочиться собирались! Хуже чем кошка с собакой жили. Она, эта Улька, в обрат их склеила. По улице идут и целуются! — удивлялись люди.
— Это что? Вон нашему Вовке мать уже другую бабу нашла! Неможно глядеть было, как дрались. Оба пили. Дети на помойке ночевали. Ульяна все наладила. Живут, будто только поженились, глаза радуются.
— А нашего Мишку как проучила! Вовсе с путя сбивался! Пил, воровал, дрался! Ну, конченный бандит! Ульяна его у себя с неделю продержала в кладовке! Взаперти. На настоях и травах. Ой, какой он от нее вернулся! Одни яйцы и уши! Зато смирный. Уже не пьет и не ворует. Драться совсем разучился. И не матюкается на всякую псину, как раньше. Язык за зубами научился держать. Со старыми — уважителен. В церковь ходит. Раньше с ним в сарае совестно было навоз убирать, даром, что брат он мне. Свиньи от его матерков краснели. Нынче ни одного худого слова, ни сзади, ни спереди не выскакивает. И самогонку на зуб не берет аж и в праздники, — хвалились бабы.
— Ведьма! Ой, ведьма эта Улька! Уж какой борзой до баб был наш прораб Яшка! В перерыв успевал с тремя отметиться. А уж опосля работы даже портки на яйцах горели. Так не жена, теща евоная к Ульке сходила, боялась, чтоб тот зять на руль заразу не намотал. И все на том. Словно в дверях ему яйцы ведьма защемила. Тихим стал. Не пристает, не щупает, не лезет и не просит. Как старик, даже скучно рядом. Мы шутим по привычке, он краснеет и уходит. Будто подменили мужика. А уж какой горячий да жадный был. Все ему не хватало. На три жизни вперед наклевался. Охладила его ведьма. Нынче уж не хохочем, не шутим, как раньше. А как было весело!
— Ладно, у вас прораба! Моя мать так не любила Ваську! Двоих родила от него, а она одно твердила — разводись с негодяем! Не отец он и не муж! Мы с Васей и пошли к ней! Она лепешку дала. Велела, разделив на три части, скормить матери в три дня. Сделали как сказала. С тех пор лучше Васи в свете нет никого. Жалеет, заступается за него. Я своим глазам не верю! Вот тебе и Уля! Вася на радостях не знал, как ее благодарить, ведьму.
— И много ль она берет? — поинтересовалась подслеповатая старуха.
— Тебе она зачем, бабка? Иль самого Кощея присушить собралась? Сколько жизни у тебя осталось в запасе? — рассмеялись бабы.
— Не об мужиках речь. На что они мне? Другое горе имею. Сыновья отвернулись много лет назад. Невестки отворотили. Пока могла — жила сама. Нынче старость одолела. Сил не стало. Одной совсем плохо. Хоть бы кто-нибудь к себе взял! Ведь и жизни на один вздох осталось. Неужель собачьи кончусь? — выкатилась слеза и, дрожа, застряла в морщине.
— Сходи! Может, поможет и тебе! — дали адрес. Ульяна лишь разложила карты на старую. Нахмурилась. И тут же заявила, что не станет помогать.
— Гадкая ты баба! Грехов на тебе больше, чем на барбосе блох! И все тяжкие! Их и в гробу не замолишь и не очистишься! Сколь вины твоей перед всеми и каждым! Вот где скажешь, не та мать, что родила! Ты хуже змеи. Сыновей разводила, спаивала, внуков обижала, попрекала каждым куском. Да еще и проклинала, всякие мерзости устраивала, позорила, сплетничала. Да кто такую в дом пустит? От тебя два мужа на тот свет ушли. Один — в войну погиб, в самом конце. Второй — недавно помер. Ты еще в третий раз хотела схомутать мужика. Да он не дался. Не схотел тебя! Хоть и вдовый! Знал, какое ты говно!
