Евгений Сухов - На зоне
– Вика… – тихо сказал он.
По-прежнему не говоря ни слова – просто потому, что потеряла дар речи, – она посторонилась, впуская его в квартиру. Закрывая дверь, вдруг почувствовала, как бешено колотится сердце у нее в груди, как трясутся руки, какая слабость в ногах и во всем теле. «Не хватало еще от восторга в обморок грохнуться», – непроизвольно подумала она, повернулась к Владиславу и всем телом приникла к нему, содрогаясь от рыданий.
Варяг, не раздеваясь, стоял в прихожей, обнимая Вику, гладя ее по волосам, не в силах утешить, сам едва держась на ногах.
– Владик, дорогой! Это просто какое-то чудо, волшебство! Я весь вечер о тебе думаю… И ты – здесь. Какой подарок для меня, ты просто не представляешь, любовь моя.
Вика наконец-то смогла оторваться от сильной груди Владислава и, немного успокоившись, вдруг спохватилась:
– Но что это с тобой? Кто тебя так?
Варяг, не обращая внимания на вопрос, тихо спросил:
– А где же твой муж?
Вика застыла, широко открыв глаза:
– Нет. Его нет.
Владислав молча снял дубленку. Вика автоматически про себя отметила, что рукав дубленки порван, что на дорогой рыжей замше темнеют какие-то пятна, грязный свитер на Владике расползся снизу, замызганные брюки были подобны старой половой тряпке, от которой несло машинным маслом. Она набрала побольше воздуха в легкие и собиралась уже перевести разговор на другую тему, как вдруг снова разрыдалась и неожиданно для себя выпалила сквозь слезы:
– Я тогда все тебе наврала, Владик. Нет у меня никакого мужа. И сына тоже никакого нет. Есть только дочь Лиза. Твоя дочь. Слышишь? Слышишь? Слышишь?
Владислав в этот момент вешал дубленку на крючок. Услышав эти слова, он замер, потом медленно повернулся к ней.
– Что ты сказала? – хрипло переспросил он, глядя на нее.
Вика, испугавшись своих слов, смутилась, затихла и, закусив губу, твердила про себя: «Что я наделала? Что же я наделала?»
Она развернулась и быстро прошла в комнату. Он догнал ее, взял за плечи, повернул к себе.
– Повтори, что ты сказала, – попросил он. Дрожа всем телом, с глазами, полными слез, она лишь мотнула головой в сторону письменного стола, на котором с фотографии в кокетливой резной рамочке улыбалась ее дочь Лиза.
Владислав отпустил ее и подошел к столу. Взяв со стола фотографию, долго ее разглядывал. Вика следила за ним, растерянно растирая ладонью слезы, которые не переставая струились по щекам. Наконец он повернулся к ней. Он не улыбался. Но она вдруг увидела, что глаза его сияют.
– Все бабы – дуры, – констатировал он и, подойдя, обнял ее. – Зачем врала?
Вика не знала, что ей ответить.
– А что бы мне дала правда?! – всхлипнула она, уткнувшись в его плечо. – Ты что, пришел бы ко мне?!
Он долго молчал, гладя ее по волосам. Потом заглянул в залитое слезами лицо и долгим поцелуем закрыл соленые губы. Вика задыхалась в его объятиях, но даже не пыталась освободиться, а лишь все крепче и крепче прижималась к нему всем телом, стараясь раствориться в нем.
…Она не помнила, как оказалась лежащей на кровати, и только чувствовала, как ладони Владислава жадно шарили по ее телу, срывая одежду, лаская истосковавшееся по мужским рукам тело. Забывшись, он сжимал ее так, что ей становилось больно. Но эта сладостная боль доставляла истинное наслаждение. Она просила его сделать так же, и он снова сжимал ее, и тогда она стонала, откинув назад голову, разметав по подушке роскошные волосы, разметавшись сама, теряя в любовном бою свои самые сокровенные одежды и стремясь отдаться ему всей душой, всем телом, всей жизнью. Варяг забыл об усталости. Умом он понимал, что делает Вике больно, но разум покинул смотрящего по России в эти минуты. Сейчас Варяг любил Вику до умопомрачения, до изнеможения. Он готов был выполнить любое ее желание. А Вика, целуя его разгоряченными губами, постоянно повторяла:
– Сделай мне больно, любимый, терзай меня, молю, сожми меня в своих объятиях.
В этот миг он готов был придушить ее еще и за то, что она скрыла от него на пять лет существование его дочери: ярость смешивалась в нем с желанием, которое он так долго запрещал себе испытывать.
На какое-то время он забыл обо всем – о напряжении последних часов, о чудовищной усталости, о боли, о ранах, об опасности. И о Светлане. На всей Земле были сейчас только они двое – она, заливающаяся счастливыми слезами, утопающая в блаженстве, растворяющаяся в нем вся без остатка, и он – поверженный ее слабостью, благодарный, горящий неутолимым желанием.
… – Какая она? – спрашивал Варяг, стоя под душем.
Вика терла ему спину мыльной мочалкой и чувствовала себя абсолютно счастливой.
– Смешная, – говорила она, отмечая про себя огромные черные синяки и кровоподтеки, покрывавшие его тело. – Все время глупости разные говорит.
– Какие глупости?
– Говорит про себя, что она стройная, красивая и загорелая.
Варяг расхохотался:
– Ого! Скромностью не страдает?
– Ну да. Говорит, что хочет родить себе ребеночка, чтобы было с кем играть.
– А еще? – Было видно, что ему этот разговор доставляет истинное удовольствие – он похохатывал, поворачиваясь к Вике то одним боком, то другим.
– А еще говорит, что, когда вырастет, купит себе папу.
Варяг замер, повернулся к Вике. Его глаза смотрели серьезно.
– Имей в виду, – с расстановкой сказал он. – Как бы у нас с тобой ни складывалось, она теперь и моя дочь тоже.
– Слушай, – вдруг взорвалась Вика. – Ты собираешься вообще говорить мне, что с тобой случилось?! Что это за ссадины, что у тебя с лицом, почему ты приехал, наконец?!
Он выключил душ. Она протянула полотенце, выжидательно глядя на него.
– Ты что, телевизор не смотришь? – спросил он, вытираясь.
– Не смотрю, – вызывающе ответила она. – Все эти гадости смотреть – чокнешься. Сам расскажи.
Он пожал плечами:
– Долгая история.
– А все-таки?
Не отвечая, он надел халат и вышел из ванной.
– Отец ведь из-за тебя в Америку поехал? – допытывалась она, идя вслед за Владиславом. – Он еще там?
Варяг сел за стол, на котором давно был накрыт ужин на одного человека. Окинув взглядом блюда, Варяг выбрал салат и стал накладывать его в тарелку.
– Из-за меня, – ответил он, пробуя салат. – Вкусно… Где сейчас твой отец, я не знаю, но, когда улетал, он провожал меня в аэропорту.
– Но раз ты здесь – значит, кто-то тебе помог? Разве не он?
Варяг опять не сразу ответил.
– Положи себе холодца, – сказала Вика.
– Угу. – Он доел салат и положил в тарелку холодец, обильно приправив его хреном. – Помог, – сказал он, отвечая на ее вопрос. – Только как-то странно. Меня арестовали в Шереметьево, а потом… – он проглотил кусок холодца: – Вкуснотища.
– Что – «потом»?
– А потом пытались убить. – Варяг, чтобы не очень пугать ее, сделал страшные глаза, будто пошутил, но Вика оставалась серьезной:
– Кто?
– Откуда я знаю? – беспечно отозвался он. – Дай-ка мне лучше какое-нибудь горячее, я весь День ничего не ел.
Она пошла на кухню, и он, проводив взглядом ее точеную фигурку, двинулся за ней. Проследил, как она достала из духовки уже остывшую индейку, и, оторвав от нее ножку, быстро съел, прямо тут, возле плиты. Вика умильно смотрела на него. Он вымыл руки, тщательно вытер их полотенцем и, сев на стул, притянул Вику к себе. Она села верхом к нему на колени, и они снова принялись целоваться, как сумасшедшие. Тонкий халатик, который она накинула на себя в ванной, разошелся, и Варяг увидел ее упругое тело с нежной, бархатистой кожей, чуть вздрагивающий плоский живот, который уже выносил его ребенка, пушистый лобок и нежные груди со светлыми сосками. Варяг легко приподнял ее и сразу опустил, войдя в нее. Вика вскрикнула и тут же обмякла в его руках, подчиняясь движениям его тела. Он двигался нарочито медленно, стараясь уловить малейшие оттенки наслаждения, доводя ее до полного изнеможения, заставляя исступленно кричать, требуя: еще, еще!..
* * *Варяг проспал около трех часов. Открыв глаза, несколько минут лежал, не шевелясь, не думая, дыша ровно и спокойно. Сконцентрировавшись лишь на своем теле, он чувствовал, как оно, получив этот весьма небольшой перерыв, вновь готово действовать. Он всегда так отдыхал – как хищник, который несмотря на чуткий сон умеет восстановить силы за короткое время. Ночь любви и несколько часов сна обновили его, наполнив мускулы свежими силами и очистив сознание от усталости.
За окном была темень. Варяг посмотрел на часы, тихонько тикавшие на столике. Без пяти восемь. С улицы не доносилось ни звука. Весь город спал после бурно проведенных новогодних праздников – даже трамваев не было слышно.
