Андрей Дышев - Война красива и нежна
От дыма не продохнуть. Глаза щиплет. Несколько офицеров, раскуривая сигареты, обступили станцию. Один сидит, прижимая телефонную трубку к уху, второй стоит, согнувшись буквой «г» и водрузив локти на стол, третий сидит на краю стола… Они перебирают потроха, липкие фрагменты, выискивают в тягучей грязи цифры и фамилии.
– Герасимов… – произнесла Гуля. Ей не хватало воздуха. Она стояла посреди комнаты и не знала, что еще сказать. Любое слово, пристегнутое к этой фамилии, казалось чудовищным. «Герасимов погиб?», «Герасимов выжил?», «Что с Герасимовым случилось?». Никак не сформулировать вопрос.
– Вам что надо? – спросил подполковник, сидящий за столом. У него была большая коричневая залысина, пухлые щеки и стесанный, совсем неразвитый подбородок. Казалось, что голову офицера накачали насосом. Если на воздушном шарике нарисовать глазки, ушки и ротик, то получится очень похоже.
– Я узнать… Насчет Герасимова…
Подполковник отмахнулся и, выпуская дым в тусклый датчик радиостанции, громко и отчетливо, разделяя слова паузами, сказал:
– Зубр, еще раз по третьей графе… Семнадцать? Семь… Зубр, я говорю: по третьей графе!
В трубке что-то хрюкало. Надутый подполковник морщился и качал головой.
– Ни куя не разобрать…
– «Стрижи» отработали? – спросил капитан, который сидел на краешке стола.
– И на малой высоте, и по полной программе… – Подполковник затянулся, пепел упал на тетрадный лист, покрытый цифрами. – У каждого ККР и по два блока УБ-32.
– С говном смешали…
– Ага… Зубр, Зубр, ответьте Первому!
Тут Гуля расплакалась. В комнату входили еще какие-то офицеры. Она мешала, ей следовало уйти отсюда, но она утратила волю, она устала, вымоталась, ее напор и решимость иссякли, и ничего не оставалось больше, как стать той, кем она и была – слабой женщиной, которая всегда плачет, чтобы вызвать к себе сострадание.
Мужчины любят плачущих женщин. Такую женщину – даже если она совершенно незнакома – можно обнять, приголубить. Плачущая женщина, как и танцующая, становится намного доступней, ее подмоченный статус уже иной, и мужчинам прощаются многие вольности. Начальник политотдела, оказавшийся здесь кстати, вскинул брови, сердце его дрогнуло.
– Вы что это, товарищи офицеры, девушку обижаете? – строго спросил он, но это была такая дурацкая, общепринятая шутка. А Гуля не поняла, что фраза затасканная, дежурная, как и эта провонявшая комната, и, повинуясь своей природной женской слабости, потянулась бездумно к сильному, большому, способному на сострадание человеку. Она припала к груди начпо и тут уж отпустила все тормоза, заплакала навзрыд.
– Зубр! Зубр! – кричал оперативный дежурный, отравляясь сигаретным дымом. – Ответьте первому!
– Владимир Николаевич, – захлебываясь слезами, произнесла Гуля. – Вла-адимир Ни… Николаевич…
– Пойдем, пойдем, – ласково заговорил начпо, обнимая девушку за плечико. – Не надо плакать. Сейчас мы все узнаем. Здесь у них всегда неразбериха. Я сейчас по своим каналам запрошу. Не надо плакать…
Они вышли в пыльный зной. В небе стрекотали вертушки, пара «Ми-8» поисково-спасательной службы заходила на посадку, опуская на землю полусонного, пьяного донельзя борттехника Викенеева.
– Не надо плакать… Сейчас мы все узнаем…
Гуля кивала, шмыгала сопливым носом, утирала глаза. Хорошо, что она темненькая, «чуречка», никогда не красила ресницы в связи с отсутствием необходимости – ее реснички всегда черные, аспидные, пушистые, на солнце радужно переливаются. Веер, нежное опахало, а не реснички!
Он привел ее в модуль старших офицеров – с того торца, где был вход для начальствующего состава, отпер дверь своей «квартиры», бережно, с мягкой властью подтолкнул девушку, прибавляя ей решимости перешагнуть порог. Снял с умывальника вафельное полотенце, протянул ей:
– Садись. Не плачь. Сейчас мы все узнаем.
Его голос был спокойный и твердый. Гуля почувствовала, как к ней возвращаются силы. Она доверилась этому человеку. С ним будет все хорошо. У него огромная власть. Ему подчиняется вся дивизия. Он наделен силой Коммунистической партии Советского Союза. Он идет только вперед, к победе коммунизма. Над ним реет красный стяг с портретом великого Ленина. Его слова всесильны, потому что верны. У него в помощниках – отряды верного комсомола, авангарда советской молодежи. Все, что он делает, – он делает правильно. Где он, там светло, радостно, гремит оркестр, взлетает салют, трепещут на ветру флаги и раскачиваются красные гвоздики…
С жестяным скрежетом он открыл баночку лимонной шипучки и протянул ей.
– Сейчас мы все узнаем…
Она уже не плакала, лишь изредка всхлипывала и маленькими глотками пила колючую воду. Проклятый Афган! Мерзкая, ублюдочная страна! Почему она встретилась с Герасимовым здесь? Почему не в Андижане, не в Фергане, не в Ташкенте, прекрасном городе фонтанов и роз, где с прилавков Алайского рынка сваливаются грозди сладчайшего винограда, где огненными вулканами высятся горы помидоров, где продавца не разглядишь за бастионами, сложенными из болгарского перца, персиков, хурмы, где среди арбузных завалов чувствуешь себя муравьем на галечном пляже. Почему они не встретились там, у веселых и шаловливых фонтанов на площади Ленина, где встречаются сотни тысяч молодых людей и, упиваясь любовью, бегают под куполом изумрудных брызг по мраморным парапетам? Почему у них с Герасимовым не как у людей? Почему им достался этот ужасный Афган, пыльный, жаркий, голодный, злой, населенный пещерными существами, не знающими ни цивилизации, ни добра, ни любви, а только оружие да кровь? Почему?! Почему?! Почему?!
– Да не плачь же ты! У тебя уже глаза красные!
Начпо сел за телефон.
– «Доменный»! Почему долго не отвечаешь, Доменный?! Что ты мне тут оправдываешься? В мотострелковую роту захотел? По боевым тоскуешь? Я тебе устрою… Ну-ка быстренько дал мне Багульник!.. Алло! Багульник! Замполита немедленно! Живым или мертвым! Поднять, найти, выкопать! Пять секунд даю! Время пошло…
Обернулся на Гулю, подмигнул ей. Она тихонько высморкалась в полотенце. Хороший он мужик, этот Владимир Николаевич. Хороший мужик. Но разве он может воскрешать людей? Он хорохорится, показывает характер. Его-то точно не убьют, он на войну не выезжает. Разве что раз в полгода поторчит день-другой на командном пункте дивизии, когда разворачивается большая, образцово-показательная операция, посуетится среди проверяющих генералов из штаба округа, проследит, чтобы вдоволь было холодной минералки, чтобы в палатке для отдыха койки были застелены свежими простынями, чтобы насчет пожрать и выпить не было проблем. Вот и вся его война. А настоящую войну, со стрельбой, взрывами, кровавыми бинтами и воплями раненых, тянут ротные и взводные Ваньки да копченая безымянная солдатня.
– Алло! Богданов, ты?.. Стой, стой, не тараторь, потом доложишь…
Гуля скомкала полотенце, выпрямила спину, подала плечи вперед – не пропустить бы ни одного слова. Мамочка родненькая, хоть бы этот невидимый и далекий Богданов сказал хорошие слова. Хоть бы этот миленький, добренький, хорошенький дядечка сжалился над ней и сказал нужные слова, хоть бы пощадил, хоть бы его сердечко дрогнуло; ах, зря начпо говорит с ним так строго, Богданов может струхнуть и сказать совсем не то, что нужно. Лучше бы Гуля поговорила с ним – ласково-ласково, как кошечка, тихо-тихо, как лесной ручеек, и Богданов не сдержался бы, его душа размякла бы, как глина в руках гончара, и он сказал бы: «Жив, жив твой Герасимов!»
– Колонна наливников уже прибыла в твое хозяйство?.. Стой, стой, не тарахти! Все это я знаю! Ты вот что сделай: немедленно выясни, что там со старшим лейтенантом Герасимовым. Диктую: Геннадий, Евгений, Роман… Записал, да? Он в составе колонны ехал в отпуск. Ротой командовал лейтенант Ступин. Лично выясни, Богданов! За информацию головой отвечаешь. Сам, своими руками пощупай этого Герасимова, проверь его документы, сличи фотографию и дай мне точную и исчерпывающую информацию. Если что напутаешь – партийный билет положишь мне на стол. Ты понял, Богданов? Я жду доклада через десять минут.
Он положил трубку, взглянул на девушку:
– Сейчас мы все узнаем.
Десять минут! Как долго! Это целая вечность. Она взглянула на часы, висящие над низкой и широкой кроватью с лакированными торцами – такие обычно в гостиницах. Удобные, жесткие, не скрипят. Не то что панцирные койки… Во рту солоно. Гуля тронула губы ладонью. Покусала до крови.
– Кушать хочешь?
В углу стоял холодильник. Такая роскошь для здешней жизни! Большой, домашний, уютный и аппетитный «Саратов».
– Салями есть… – Начпо перебирал завернутые в бумагу продукты. – Сыр голландский. Коньячок. Это мне из Кировабада привезли… Ага, я знаю, по чему ты давно соскучилась! По селедке! А у меня есть настоящая балтийская сельдь пряного посола. Целая банка! Попробуешь? С черным хлебом, ага?
