Ртуть и соль - Кузнецов Владимир Анатольевич
Встревоженные взрывом монахини стоят в дверях. Приняв из рук в руки Спичку, они уносят его во внутренние палаты, запретив Солу входить. Напряженный, он прохаживается по приемному покою, пока одна из Плакальщиц, пожилая дама, сухая как селедка, с льдистыми, почти бесцветными глазами, не выходит к нему.
– У мальчика сломана правая берцовая кость. Перелом очень тяжелый.
– Что значит тяжелый? Очистите и прижгите рану, наложите гипс… я хотел сказать, закрепите ногу дощечками. Главное – не допустить заражения…
– Мы знаем, как лечить переломы, мистер Сол, – монахиня остается невозмутимой, в упор глядя на него своими стеклянными, прозрачными глазами. – Этот мальчик… кто он вам?
Старая ворона думает, что Спичка приходится Эду сыном. Незаконнорожденным, понятное дело. Иначе как объяснить такое покровительство джентльмена оборванцу?
– Никто. Мальчик на побегушках, которого я подобрал на улице. Толковый малый, я к нему привязался…
– Сегодня его побегушки закончились, – сухо заявляет Плакальщица. – Если гангрены не будет, он на всю жизнь останется хромым.
– Ясно, – кивает Сол. На душе становится гадко, какой-то червячок шевелится внутри, холодный и противный. Как будто это он сбросил на ноги ребенка злосчастную балку. Развернувшись, Эд выходит. Теперь – ко второму складу. Если рабочие и правда поймали саботажника… лучше этой крысе даже не знать, что сейчас на уме у Сола.
Дверь распахивается резко, грохнув о стену. Сол, наклонившись, проходит в кирпичный мешок второго склада – продолговатый, с низким потолком и вообще без окон. Саботажник сидит в углу, взгромоздившись на порожнюю водяную бочку.
Эдвард медленно подходит к нему, снимает камзол, бросает его на груду пустых мешков. Поводит плечами. Бригадир, вошедший за ним, нехорошо ухмыляется.
– Так это ты устроил? – Сол останавливается в паре шагов от пленника. Тот смотрит в пол с упрямым выражением на лице. С таким выражением картины Ренессанса изображали святых мучеников. Хотя нет – у тех на лице было больше страдания, чем упрямства.
– На каторгу пойдешь, отродье поганое! – вмешивается бригадир, угрожающе вскинув палку.
Пленник вздрагивает, но головы не поднимает.
– Нет, – Эд старается говорить спокойно. – Одной каторгой этот проходимец не отделается. Есть места и похуже.
Он делает шаг вперед, наклоняется к сидящему.
– Я не зря плачу Гвардии Филина, – шепот Сола слышит только саботажник. И от этих звуков он вздрагивает куда сильнее, чем от вида палки. – Пусть делают свою работу.
Эдвард распрямляется, складывает руки на груди.
– Кто тебя надоумил это все устроить? Расскажешь все здесь – и не придется говорить в другом месте.
Пленник поднимает голову, награждая Сола тяжелым, ненавидящим взглядом.
– Твоя фабрика… – хрипит он, – воплощенное зло. Машины работают сами, нет нужды в людях. Куда прикажешь податься нам? На что кормить семьи? Только генерал Дулд думает о рабочих. Пока он жив, покоя вам, проклятым фабрикантам, не будет!
Саботажник распаляется от собственных слов. Выпучив глаза, он вскидывает дрожащую, в ссадинах и кровоподтеках руку, тыча пальцем в грудь Эдварда:
– Будьте вы прокляты! Красная смерть – кара за ваши прегрешения! За вашу надменность, презрение, спесь! Он придет за вами! Одетый в красный плащ и маску мертвеца, он придет! От воздаяния не уйти! Дулд приведет его, укажет истинных виновных!
Эд молча смотрел на хрипящего пленника. Только теперь два куска головоломки в его голове сложились воедино.
Давний разговор воскрес в памяти Эдварда так отчетливо, словно случился вчера. Голос, похожий на треск сухих веток, голос, не принадлежавший живому человеку, язвительно выводил слова:
– Прежде чем я добрался до твоей монашки, некто встретил и забрал ее с собой. Прочь из моих владений. Живую и невредимую.
– Кто это был?
– Этого я не знаю. Знаю только, что холуи звали его «королем», но чаще – «генералом».
Генерал Дулд. Король Дулд. Дэн Дулд неуловимый, почти мифический предводитель олднонского рабочего движения. Эд много читал о нем в дневниках Алины, но сама она никогда не встречалась с этим разбойником. По его указке рабочие устраивали бунты и громили фабрики, противясь механизации производства. Он играл на страхах простых людей, угрожая, что машины оставят их без работы. Последний его бунт подавили еще до вспышки Красной смерти; сам генерал, по слухам, не то был убит, не то бежал из города. Оказалось, что нет. Оказалось, все это время он был здесь, в Олдноне, скрывался в заколоченных кварталах.
Оцепенение сменилось яростью. Подхватив пленника, Эд одним движением поднял его в воздух. Загрохотала, опрокинувшись, бочка.
– Где Дулд? Говори, мразь! Кишки выпущу!
– Черта с два! – Слова эти едва успевают слететь с губ саботажника, как он отлетает к дальней стенке, сбив сложенные там деревянные поддоны. Эд налетает на него, несколько раз приложив кулаком по лицу. Брызгает кровь. – Если ты не скажешь, то клянусь, я сам отправлю тебя в Старую Пивоварню и буду смотреть, как там из тебя сварят суп. Ты хочешь в суп? Говори, тварь! Хочешь?
– Нет! Нет! – Упрямство сменяется мольбой. – Я не знаю, где прячется генерал. Раньше скрывался в чумных приориях, но теперь его там нет!..
– Это я и без тебя знаю. Где конкретно?
– Клянусь святым Джонстаном, не знаю!
– Я очень хочу убить тебя, – Эд подхватывает саботажника за грудки, притянув к себе. – Ты покалечил моего приемного сына. Ты испортил мое имущество. Я очень хочу тебя убить.
Вытянувшееся от страха лицо саботажника мелко дрожит. Залитый кровью, с опухшими скулами и заплывшими глазами, он выглядит жалко. Можно отдать его филинам – эти пропустят его через пару кругов ада, мало не покажется. Можно отдать страже – соляные рудники или матросская роба означают жизнь короткую, но полную страдания и лишений.
Только вот что изменится? Сейчас, когда Эд сломал этому уродцу нос и пару ребер, злость отступила. Теперь понятно, что, хоть кожу с него живого сними, ничего не изменится. Спичка так и останется хромым – или вообще безногим, если пойдет заражение. Эд разжимает руки. Как соломенный тюфяк, саботажник падает к его ногам.
– Делайте с ним что хотите, – Сол разворачивается и выходит.
Бригадир, скорчив презрительную гримасу, плюет на пол.
– Богатей не хочет руки марать, – сквозь зубы цедит он. – Только ты, тряпка, не думай, что остальные здесь такие же чистоплюи.
Эд слышит, как за спиной волоком тащат куда-то вяло сопротивляющегося пленника. Рабочие, словно голодные собаки, притаившиеся по темным углам, начинают сходиться вокруг него, медленно сжимая кольцо. Эд замечает камни и палки в их руках. Хриплый вскрик ужаса сменяется мощным ревом толпы. Дальше Сол старается не слушать.
Выходит, из всех присутствующих судьба фабрики волнует его меньше всех. Даже в этих парнях, вынужденных по двадцать часов работать в кислотной душегубке цеха, больше любви к этому месту. Неудивительно. Фабрика для них – единственный источник пропитания. За фабрику они будут драться насмерть. А за что будет драться мистер Эдвард Маллистер Сол?
Почему-то в этот момент он вспоминает бледное лицо Анны Лоэтли.
Алина писала в своем дневнике:
«Молодые леди с Восточного Края делятся на две категории: выгодные приобретения и бесполезные мечтательницы. Последние часто бывают начитанными, интересными в разговоре, не слишком красивыми, иногда – умными, но никогда – житейски мудрыми. Они лишены главного качества – умения находить достойного мужчину, способного составить удачную партию. Партию, которая на самом деле определяет всю будущую жизнь девушки. Так и выходит, что основное различие между олднонскими девушками состоит в том, насколько хорошо они умеют женить на себе мужчин. Учитывая, что попытка, по большому счету, всего одна, это важное отличие».
Анна относилась ко второй категории, это очевидно. Умная, некрасивая, лишенная достойного приданого. Незамужняя. И все же было в этой девушке что-то, что раз за разом заставляло Эдварда думать о ней. И каждый раз мучительно стыдиться своих мыслей.
