Модератор реальности - Абакумов Игорь
— Да собственно, никаких кнопок-то нажимать и не надо. Как введу программу, так и все — остальное автоматика сделает. Разве что… Да, створки надо бы вручную открыть перед самым стартом. Открыть их раньше — немцы чего-нить учудить успеют. Какой-нибудь дурень гранату бросит, повредит защитное покрытие — и все, взлететь взлетите, а на посадке развалитесь на кусочки… Надо будет… Сейчас, — Семеныч бросился к какому-то пульту, поколдовал с выключателями. — Все, автоматически теперь не откроются, а минут за пять до старта я поверну вот эту ручечку.
— Не вы.
Семеныч посмотрел несколько удивленно на Кроткова, а потом на командира. Дед положил ему руку на плечо и проникновенно сообщил:
— Дело такое, Семеныч, план есть. Вот этот парень, — он ткнул пальцем в Славу, — м-м-м… умеет открывать дырки в земле и может таким макаром вывести нас отсюда прямиком в лес. Я только что с ним туда гулял, ей-ей — не вру. Но самому ему дозарезу надоть в Ленинград. А потому полетит на баллисте он со своей командой. И сам понимаешь, выйти мы отсюда должны задолго до старта, ему-то еще и назад вернуться надо и в баллисту залезть.
— Ну и задачки ставишь, командир, — Семеныч задумался очень сильно. — Вот, что я думаю. Есть два неприятных момента. Первый такой — надо успеть запрыгнуть в скафандр, это минуты три, да и то с посторонней помощью. Без скафандра может очень сильно сплющить при взлете. Дальше он, в принципе, не нужон, а вот на взлете… Мы можем оставить скафандр прямо здесь, у рубильника, но, все равно — повернуть ручку, да добежать до кабины — пять минут вычитай минимум. И второй момент — экипаж должен быть в кабине до запуска двигателей. Колодец глубокий, но жарко в нем будет просто неимоверно, думаю, градусов сто пятьдесят на уровне кабины и входного шлюза. Даже в скафандре будет неуютно, этот костюмчик только для компенсации перегрузок и возможных перепадов давления. Впрочем, двигатели запустятся за четырнадцать секунд до старта… Ну, так как?
Семеныч по очереди оглядел Кроткова, командира, Базова и снова Кроткова. Дед посмотрел на Славу и эхом повторил вопрос:
— Ну, как?
Слава пожал плечами.
— Куда деваться? Попробую.
— Тогда надеваешь скафандр и смотришь вот на эти часики. Когда будет на них минус пять минут, поворачиваешь ручечку и — бегом в баллисту. Остальной экипаж уже должен быть там. А дальше, уж как господь рассудит, — Семеныч кивнул и пошел заниматься делом.
Дед оглядел весь зал, кого-то высматривая, нашел и крикнул:
— Иван! Бросай все, подь сюды.
Иван подбежал и еще на бегу начал докладывать:
— Еще чуть-чуть, Дед. Еще пару десятков шашек в самом низу, под опоры уложим, и можно взрывать.
— Отставить, сержант. Твоему отделению новая вводная. Все, что заминировали — разминировать на хрен. И чтоб в колодце ни грамма тола не осталось.
— Как?!! — командир подрывников разве что не сел.
— А вот так. Новый приказ такой: баллисту не уничтожаем, а запускаем и отправляем своим ходом за линию фронта.
— Поня-я-ял, — Иван расплылся в улыбке. — Так я побежал?
— Погодь. Как закончите — уложите всю взрывчатку, какая есть, в тоннеле, метрах в двадцати пяти от шахты и пару запальных шнуров протяните к колодцу, но концы внутрь пока не скидывайте. Сколько тебе времени понадобится?
— Часа за два управимся.
— Валяй, — и Дед хлопнул его по спине.
Убежал Иван быстро, и очень скоро из дыры послышался его крик: «Первое отделение! Все сюдой! Задача новая…»
— А ты, Рэмбо, как костюмчик натянешь, да к баллисте пойдешь, шнурочки эти в шахточку-то и сбрось. Они при старте-то подпалятся, хоть небольшой фейерверк — да устроим.
— Болит? — Андрей слегка коснулся окровавленной куртки на груди Олеси.
На этот раз девушка не отстранилась. Она выключила рацию, по которой до сих пор безуспешно пыталась связаться с внешним миром, сунула руку за пазуху и продела палец через отверстие в побуревшей ткани куртки.
— Нет… — задумчиво протянула Олеся. — Чувство какое-то странное… Будто воздух какой-то другой, вкус не тот. Как долго-долго сидеть в землянке, а потом выйти в лес.
Она подняла взгляд на Андрея и ненадолго замолчала. Андрей очнулся, поймав себя на том, что не помнит, когда он последний раз дышал. Попытка выдоха получилась такой шумной, что, испугавшись непонятно чего, курсант уже сознательно остановил дыхательный процесс и, поперхнувшись, закашлялся. Олеська опустила ресницы.
— Не боишься? — Андрей удивленно поднял брови, и Олеся уточнила: — Летать? Это даже не самолет…
— Я… — он, будто на что-то решившись, продолжил уже более твердым голосом. — Я не полечу. Что мне там делать? Нет у меня там никого. Не ждет никто. Зачем? Да и вообще…
Запал кончился так же быстро, как и появился. Андрей кашлянул еще раз и снова замолчал. Олеся осторожно положила ему голову на плечо, и Андрею показалось, что воздуха вокруг не стало совсем.
— А хочешь, я поговорю с Дедом? Нам снайперы в отряде ой как нужны… Будем вместе охотиться… То есть, на задания ходить…
— Я тебя не пущу.
— То есть как?
— Женщина должна сидеть дома, ну… в землянке, хотя бы. Готовить ужин и ждать мужчину.
— Да ты деспот.
— Ага, я такой, — Андрей улыбнулся и, осторожно полуобняв Олеську за плечо, вдохнул запах пропыленных рыжих волос. — Женщина должна слушаться мужчину. Я так семью понимаю.
Вышедший на середину зала командир диверсионной группы трижды хлопнул в ладоши, привлекая к себе всеобщее внимание.
— Всем незанятым в разминировании и дежурном охранении — спать! — Дед взглянул на часы. — Побудка через сто пятнадцать минут.
Уставшие партизаны, в большинстве своем, тут же попадали на ближайшие хоть чуточку подходящие для отдыха поверхности, не заботясь особо обустройством импровизированных постелей. Единственными, кто не среагировал на самую приятную в данный момент и в данном месте команду, оказались Андрей и Олеся. Они смотрели в глаза друг другу, а вокруг уже не было ничего…
Как это частенько случалось в последнее время с оберштурмбанфюрером СС Дартцем, период сильного раздражения, залитый пятью-шестью рюмочками хорошего коньяка, плавно переходил в период сонного оцепенения, сопровождаемого тяжелыми видениями рассерженной фрау Дартц с неизменными белыми бигуди в волосах и противного розового язычка ненавистного пуделя Фрица, любимца все той же упомянутой ранее фрау. Для внешнего наблюдателя означенный период характеризовался негромким, но противно скрипучим храпом. Правда, наблюдателей в кабинете коменданта не наблюдалось. На базе установилось относительное непонятное затишье, партизаны спрятались под землей, поднятый по тревоге гарнизон тихо сидел на занятых позициях, стараясь не попадаться на глаза гестаповцам и спецназу, а сам спецназ мотался неизвестно где. Или просто хорошо прятался от некомпетентного взгляда.
А потому проснулся оберштурмбаннфюрер не от хлопка двери, распахнутой ворвавшимся с докладом адъютантом, а от… Наверно, от собственного храпа. Несколько мгновений герр Дартц пялился воспаленными глазами на закрытую дверь и слушал храп. Храп был каким-то слишком назойливым и слишком ритмичным.
И почему он, собственно, не прекращается, если кроме хозяина кабинета издавать его больше некому, а хозяин, вроде бы, уже и не спит?
— Да! — окончательно проснувшись, комендант схватил телефонную трубку.
— Господин комендант? — в голосе звонившего сквозило некоторое сомнение.
— Кто это? Какого черта?!! — герр Дартц поискал глазами бутылку.
Бутылка стояла по стойке «смирно» на краю стола и демонстрировала абсолютную пустоту содержимого. Голос на том конце телефонного провода тоже принял состояние «смирно».
— Командир группы обслуживания насосной станции обер-лейтнант… — фамилию герр Дартц не разобрал, что-то румынское. — Господин комендант, я должен доложить руководителю полетов и председателю комиссии по запуску об окончании заправки изделия компонентами топлива. Но у меня почему-то нет связи, господин комендант. Ни с центром управления, ни со штабом…
