Андрей Воронин - Повелитель бурь
— Тише, тише! Зачем же разглашать государственные секреты? Это строго между нами, договорились? — обратился он к лошадям и снова повернулся к Ирине. — Ты в душ?
— Ага.
— Ну давай. А я найду Арчила, расскажу ему про ручей.
Необыкновенно чистый ручей, питавший водой не только турбазу, но и несколько расположенных ниже селений, был местной достопримечательностью. Он брал начало в горном озере — действительно кристально чистом и необыкновенно красивом. Говорливый Арчил ни капельки не врал, превознося красоты этого водоема и утверждая, что в нем страшно купаться. Купаться действительно было страшно: бездонный провал в скалах был до краев заполнен такой ледяной водой, что соваться в нее было равносильно самоубийству. Малейшая судорога привела бы к неминуемой гибели, поскольку дно в озере действительно отсутствовало — во всяком случае, нащупать ею никому до сих пор не удалось.
От базы до ручья было чуть больше километра. Здесь, на берегу, был сооружен примитивный водозабор, из которого вода по трубам подавалась на турбазу — точнее, в установленную на столбах двухтонную емкость, откуда она поступала в водопроводные краны и питьевые фонтанчики. Никакой нужды в столь сложном способе получения воды не было, и причиной сооружения этого, с позволения сказать, водопровода послужило желание прежней администрации турбазы, во-первых, освоить бюджетные средства, а во-вторых, успокоить некоторых излишне цивилизованных туристов. Они, видите ли, никак не могли понять, как это можно пить воду прямо из ручья, не прогнав ее предварительно по ржавым трубам и не выдержав несколько суток в не менее ржавой бочке. Единственным достоинством этого водопровода была предельная простота устройства, благодаря которой он безотказно функционировал на протяжении нескольких десятков лет.
Ирина и Глеб любили гулять вдоль ручья — это был один из самых живописных маршрутов. Сегодня прогулка оказалась испорченной, поскольку выяснилось, что ручей пересох. По каменистому дну, извиваясь между мокрыми валунами, текла тоненькая струйка дождевой воды, и это было все. На турбазе этого до сих пор не заметили благодаря двухтонному запасу воды и тому обстоятельству, что в дождь гораздо меньше хочется пить. Тем не менее, Глеб не на шутку встревожился. Действительно, пересохший ручей выглядел крайне загадочно, особенно если учесть, что в горах уже целую неделю гремели грозы и шумели едва ли не тропические ливни. Еще позавчера вода в ручье заметно поднялась, норовя выйти из берегов, а сегодня…
Он отыскал Арчила в комнате. Задрав ноги в ботинках на спинку кровати, тот сладко спал, оглашая помещение заливистым храпом абсолютно здорового человека, которому не о чем волноваться. Можно было подумать, что всю ночь он бродил по горам или разгружал вагоны с цементом. Глеб, однако, точно знал, что это не так: они с Ириной жили в соседнем домике, и храп Арчила Вахтанговича всю ночь долетал до них через открытую форточку, временами перекрывая далекие громовые раскаты. Поэтому Сиверов не стал деликатничать и, остановившись на пороге, во всю глотку гаркнул:
— Рота, подъем! Тревога!
Он хорошо помнил времена, когда подобный выкрик мгновенно поднял бы Гургенидзе на ноги. С тех пор, однако, утекло уже очень много воды, и Гургенидзе ограничился тем, что вздрогнул и открыл глаза. Его черные щетинистые усы поползли вверх и в стороны, из-под них сверкнула полоска белых, очень крупных зубов — Арчил Вахтангович улыбался.
— А, командир? Что такое, дорогой? Зачем кричишь? Палец поранил?
Глеб сжато, но исчерпывающе, объяснил Арчилу Вахтанговичу, почему кричит и что произошло. Гургенидзе спустил ноги с кровати, сел и шибко почесал заросший затылок. Вид у него сделался озабоченный.
— А ты уверен, дорогой? — спросил он, дослушав до конца. — Так-таки и пересох? В такой дождь? А может быть, ты немного заблудился — совсем чуть-чуть,
— он показал пальцами, на сколько, по его мнению, мог заблудиться Глеб, — и нечаянно вышел на старое русло? Оно здесь совсем недалеко, километра три, три с половиной. А что такое несчастные пять километров, когда рядом с тобой красивая женщина? Вах! С такой женщиной я бы прошел тысячу и ничего не заметил, кроме ее красоты! А потом удивлялся бы, спрашивал прохожих: скажи, дорогой, откуда возле моего дома тайга? Зачем белые медведи?
Примерно на середине этой речи он пришел в великолепное расположение духа, и к концу ее уже не столько говорил, сколько пел, сверкая черными глазами и оживленно жестикулируя. На Глеба, однако, его декламация не произвела никакого впечатления.
— Ты дурака-то не валяй, — сказал он. — Сначала разберись, куда у тебя из-под носа ручей подевался. Вот выпьют твои «солнышки лесные» всю воду из цистерны, будешь тогда рассказывать, что это им только кажется, будто воды нет. Небось, к озеру с ведрами не набегаешься. Десять километров — не шутка, а Ирину я тебе в сопровождающие не дам. И, кстати, в тайге белые медведи не водятся.
— Ну, бурые, — уже без прежнего запала поправился Гургенидзе и нехотя поднялся. — Какая разница? Так, говоришь, не заблудился? Ну да, конечно, такой, как ты, не заблудится, даже если ему заплатить… Хорошо, сейчас поеду, посмотрю. Наверное, где-то обвал случился, русло засыпало. Вообще-то, ничего страшного. Завал рано или поздно размоет.
— А если не размоет?
— А если не размоет, вода в ручье поднимется, перельется через завал и потечет дальше.
— А если ее наберется слишком много?
— Э, генацвале, зачем пугаешь нервного человека? Если ее наберется слишком много… Как унитаз работает, знаешь? Пшшшш!!! — Арчил губами, руками, глазами и вообще всем своим телом изобразил, как бурно низвергается в унитаз вода из смывного бачка. — Вот так и здесь. А мы с тобой сейчас находимся на дне этого унитаза.
— Очень мило, — сказал Глеб. — Спасибо, кацо. Утешил.
— Э, шутка! — Гургенидзе махнул длинной рукой. — Я же говорю, ничего страшного нет. Но на всякий случай надо проверить. На всякий случай, понимаешь? Я горы люблю, жить без них не могу, но знаю, что пакости от них всегда можно ждать. Они как красавица с плохим характером, понимаешь? Люби ее, на руках носи, песни пой, а она все равно так и норовит тебе в волосы вцепиться. А бросить нельзя, потому что — любовь.
Он открыл стенной шкаф, в самый последний момент ловко подхватив и прислонив к стене дверцу, которая вознамерилась обрушиться ему на голову.
— Э, шалишь! — со смехом воскликнул грузин, обращаясь к дверце. — Один раз ты меня поймала, больше не получится! Дождешься, возьму молоток и забью тебя наглухо!
Он вынул из шкафа брезентовую куртку с капюшоном и решительно протолкнул руки в жесткие, как пожарные шланги, рукава.
— Подожди, я с тобой, — сказал Глеб. — Только предупрежу Ирину, и поедем.
— Ничего подобного, — возразил Гургенидзе. — Посмотри на себя, весь мокрый. Полдня под дождем гулял, сам намок, Ирину вымочил, а теперь еще хочешь ее одну здесь оставить? Смотри, командир, пока ты будешь по камням ползать, как бы к ней какой-нибудь красавец с гитарой не подкатился. Ты вернешься, а у них уже дуэт…
— Чепуха, — отмахнулся Глеб. — Если у меня здесь и есть конкурент, так это ты.
— Вай! — с притворным испугом воскликнул Арчил. — Откуда знаешь, кто сказал? Сам заметил, да? Что делать будешь? Зарежешь? Вай, пропал Арчил, совсем пропал!
— Кончай художественную самодеятельность, сержант, — сердито сказал Глеб. — Одному в горах опасно. Пойдем вместе.
Гургенидзе перестал улыбаться и крепко взял Глеба за плечо.
— Скажи, командир, откуда на свете берется порядок? Что это такое — порядок? Это совсем просто, слушай! Кому положено работать — работает, кому положено отдыхать — отдыхает, и кругом полный порядок! А когда кто-то берется не за свое дело, тогда получается художественная самодеятельность. Опасно! Кому в горах опасно — мне? Слушай, вот ты у себя в Москве из дома в булочную выходишь, это опасно? А когда в ванную идешь — опасно? Ты у себя дома, какая может быть опасность? А я — у себя дома, понимаешь? Все, все, не спорь! Здесь я командир, мои приказы не обсуждаются. Иди к Ирине, корми, пои, песни пой, руки целуй, от меня привет передавай. Вечером вернусь, шашлык кушать будем!
Глеб понял, что спорить бесполезно. Понял он и то, о чем Гургенидзе умолчал из деликатности: там, наверху, под проливным дождем, отвыкший от скользких горных троп москвич мог оказаться для профессионального проводника не столько помощью, сколько обузой. У Сиверова было, что возразить по этому поводу, но он решил оставить возражения при себе: спор отнял бы слишком много времени, и в ходе этого спора ему пришлось бы познакомить Гургенидзе с некоторыми фактами своей биографии, о которых лучше было помалкивать. Поэтому он молча проводил Арчила до коновязи, посмотрел, как тот сноровисто седлает свежую лошадь, и только когда тот уже всунул в стремя носок ботинка, спросил:
