Андрей Дышев - Ненужное зачеркнуть
С этими словами я лепил ему звонкие пощечины, и артист кое-как защищался, поскуливал, втягивал голову, поджимал коленки, словом, складывался, словно зонтик-трансформер.
– Довольно! Довольно! – наконец закричал он, передумав требовать у меня компенсацию за моральный ущерб.
Я опустил руки и отошел. Гнев клокотал во мне. Передо мной сидел жалкий человечишка, виновный во всех моих бедах, но не раскаянье видел я в его глазах, а страх за свою жизнь и недоумение: за что его бьют, такого хорошего?
– Я тебе, можно сказать, сделал рекламу, а ты…
– Рекламу?!
– Не надо! Не надо! – плачущим голосом взмолился он и выставил вперед руки. – Но пойми меня тоже. Я всего несколько раз выступил под твоим именем, а столько уже натерпелся! В меня стреляли во время концерта! Это было ужасно! У меня перед глазами до сих пор стоит эта жуткая картина: вспышки огня, щепки, паника… Потом моему продюсеру подкинули анонимку. Ему угрожали жуткой расправой, если он не загасит пламя моего творчества, мои животворящие флюиды! И вот я узнал, что он вчера утонул! Это не случайно, не случайно!
– Ты видел того человека, который в тебя стрелял?
– Того человека? То исчадие ада, посмевшее навести прицел на ангельские крылья Мельпомены…
– Послушай, я сейчас обломаю твои ангельские крылья! – зарычал я, теряя терпение.
– Нет, не видел, – коротко ответил артист, мгновенно изменившись в лице.
– А зачем говоришь, что видел вспышки огня?
– Огонь – это образ, это символ всепожирающего зла, раскинувшего свой кровавый плащ над трепетной плотью… Понял, понял. Молчу! Только ты пойми, что я талантливый артист. Мне претит грубость, насилие, жестокость – все это отгоняет и губит вдохновение…
– А теперь подробно: что ты говорил со сцены?
– О-о! – восторженно произнес артист, слабо всплеснул руками, вскинул брови. – Что я говорил… Конечно, ты не способен представить себе мгновение творческого экстаза, когда ты уже не принадлежишь себе, когда не чувствуешь бренного тела и душа твоя парит по волнам сладостных флюидов…
Я хлопнул его по плечу. Артист осекся, посмотрел на мою руку, как на огромного паука, который вцепился ему в плечо, и поднял на меня ошалевшие глаза.
– А я не помню…
– Как не помнишь?! Ты что, ничего не соображал?!
– Я же говорю: настоящий актер, как я, на сцене пребывает в состоянии творческого экстаза, он выплескивает свою душу…
– По-моему, я сейчас сам выплесну из тебя душу! – пригрозил я. – Ты готовил какой-нибудь текст? У тебя был сценарий? Ты хоть помнишь, на какую тему говорил?
– На какую тему? – пролепетал артист. – Это слишком грубо и прямолинейно – тема. Истинное творчество не способно жить в прокрустовом ложе схем и планов. Оно подобно вольной птице… Не надо! Не бей меня! Я же не виноват, что я такой… я так привык… у меня не получается по-другому, ибо моя жизнь – это сцена, а сцена – жизнь!
Я даже застонал от досады и, массируя грудь, пошел по комнате. Может, огреть его по голове табуретом, чтобы он вспомнил? Не похоже, что притворяется. Да и какой ему смысл притворяться? В его интересах найти преступника как можно скорее.
– Ну-ка, – сказал я, садясь поближе к артисту. – Давай входи в свой экстаз! Сосредоточься, соберись, поймай за хвост Мельпомену и – понеслось: тайны дедуктивного мышления, современный Эркюль Пуаро раскрывает секреты…
– Точно! – взмахнул длинным указательным пальцем артист. – Я говорил о тайнах дедуктивного мышления.
– И какими же тайнами ты ошеломил достопочтенную публику?
– Я говорил о том величайшем божьем даре, о той искре, которая зажгла в уме моего героя Кирилла Вацуры удивительные способности просчитывать ходы и распутывать сложнейшие комбинации злодеев! – взволнованно говорил артист, глядя сквозь меня. Вдохновение наполняло его, словно дирижабль гелием, и он поднялся с кресла. – Я говорил о вечной борьбе добра и зла, об этих двух взаимоисключающих стихиях, которые с допотопных времен определяют нравственные качества человека…
Он начал ходить по комнате, взмахивать руками; периодически останавливаясь, принимал задумчивую позу, склонял голову то в одну, то в другую сторону; то вдруг хватался за грудь, распрямлял плечи и устремлял взгляд в потолок, а потом резко, будто под рубашкой у него взрывался пиропатрон, выбрасывал руки вверх:
– …о-о-о, люди! Сосуды с мертвящим коктейлем! Как только ваши души выносят эту нескончаемую битву антагонизмов, которые сидят в вас? Как вас не разрывает от противоречий? Но смерть – разве она приносит облегчение? Разве на небесах ваши души не разрывают тьма и свет, как разрывают дефицитный товар две жадные женщины?
Я терпеливо слушал его минут пятнадцать. Когда артист выдержал классическую паузу Станиславского, я встал и похлопал его по спине, как сделал бы, если бы он подавился.
– Ты говорил со сцены то же самое? Слово в слово?
– Что ты! – снисходительно усмехнулся артист, мучительно трудно выходя из роли. – Разве я посмел бы чирикать попугаем, выдавая один и тот же текст? Только импровизация дает мне ощущение полной творческой свободы, бесконечного полета фантазии. Только импровизация наполняет жизнью все те образы, которые рождает мой скромный талант, вызывает к жизни те незримые флюиды…
– Все! Достаточно! – оборвал я его. – Не то сейчас от твоих флюидов мне дурно станет. Ты пойми, что стреляли в тебя…
– В тебя, – корректно поправил артист.
– Нет, в тебя! В тот раз стреляли в тебя! И потому, что говорил нечто непозволительное, нечто такое, что говорить было нельзя, чью-то тайну, табу, секрет! И только этой своей импровизацией ты накликал на себя беду!
Он задумался, и мне показалось, что я впервые за время нашего общения увидел его настоящее лицо, а не маску актера.
– Представь себе, – произнес он, обескураженный моим признанием, – что я не выдавал никаких секретов и тайн. И по той простой причине, что не знал их, не знаю и знать не желаю.
Я готов был согласиться с этим, и все же инцидент был! Был! Убийца автоматной очередью намеревался заткнуть Алексею рот.
– Покопайся в памяти, – настаивал я. – Дыма без огня не бывает.
– Может, все-таки причина не во мне, а в тебе? – осторожно предположил артист.
– Нет!! – крикнул я и хлопнул ладонью по столу с резной столешницей. – До меня убийца уже тысячу раз добрался бы! Делать ему больше нечего, как убивать меня прилюдно, на сцене! Я ни от кого не прячусь! Реклама моего агентства есть во всех приморских газетах! Мой домашний адрес знает любая собака! Если бы причина была в моей профессиональной деятельности, то я бы уже давно был на том свете! Но все началось с твоего выступления!
– Это утверждение все же вызывает у меня некоторые сомнения…
– Давай без сомнений! – нервничая, сказал я. – Поверь мне, я перерыл все свое прошлое. Я перебрал все свои давние и недавние поступки. Я не нашел ничего…
– Так ведь и я не нахожу в себе ничего!! – воскликнул артист и перекрестился. – Обыкновенное шоу! Даже без сатиры, без пародий на политиков и бизнесменов! Одни общие слова! Никаких жареных фактов, никакого компромата! Я вообще ничего не понимаю в криминальном сыске, у меня даже нет ни одного знакомого милиционера или уголовника!
– Черт! – сквозь зубы выругался я, уставившись в маленькое окошко, обрамленное ажурными наличниками. – Я столько тебя искал! Я надеялся, что узнаю, за что в тебя стреляли…
– В нас стреляли.
Я повернулся к артисту. Он почуял неладное, сел в кресло и сжался, как пружина, готовясь снова терпеть побои.
– Увы, ты прав, – признался я. – В нас стреляли.
Я в очередной раз сыграл в «наперстки» и снова вытянул пустышку. Я пошел к выходу, понятия не имея, что мне теперь делать. Артист поторопился за мной, чтобы сразу же запереть двери.
– Будь добр, – заискивающе произнес он, – выходи из калитки быстро, чтобы не привлечь к себе внимания… И не держи на меня зла. Оно сжигает душу, вытравливает из нее творческий потенциал, а на месте выжженной пустыни не вырастет ничего… Ты сам можешь убедиться, что я сказал тебе только правду.
Я круто обернулся:
– Как? Как я могу убедиться?
Похоже, артист пожалел о своих последних словах. Он заметно стушевался.
– Ты думаешь, что поймал меня за язык, – пробормотал он. – Но в самом деле есть теоретическая возможность проверить, насколько я был чист перед тобой, насколько открыта и светла моя душа…
– Как?! – рявкнул я.
– Мои выступления кое-кто из зрителей снимал на видеокамеру.
Я застонал, а потом горько засмеялся:
– Тебе известны их фамилии и домашние адреса?
– Нет, но при желании, особенно когда дело касается моей чести…
– Что ж, я даю тебе шанс постоять за свою честь, – перебил его я.
– Ты думаешь, что испугал меня? – гордо заявил артист. – Ладно. Я найду эти видеозаписи. Чего бы мне это ни стоило. Я докажу тебе, что ни словом, ни жестом не опорочил твою фамилию. Я сделаю это ради девственной чистоты и безусловной свободы моего творчества, я высвобожу флюиды вдохновения из рабских уз недоверия и злопыхательства!
