Михаил Серегин - Жажду утоли огнем (Сборник)
Бросив науку, Машков ушел из дома, от отца и младшего брата, уехал из города, не имея никакого предварительного плана, чем заниматься дальше и как вообще жить. Он отправился пешком по берегу Волги. Через неделю набрел на полузаброшенную деревню, в которой выпросил поесть. Увидев в лощине за деревней один сохранившийся сарай, Машков решил поселиться в нем. Место вполне его устраивало – безлюдное, глухое, вдали от проезжих дорог… Здесь можно было бы забыть о ненавистном обществе, о давящей его индивидуальность цивилизации…
Александр Машков кое-как починил сарай, чтобы он походил на дом… Скорее всего, это было что-то вроде летней кухни, пристройки к дому, где хозяева готовили, хранили всякий хлам и припасы… Печка, по крайней мере, в ней была… Машков съездил в Тарасов, разыскал брата и буквально выпросил у того немного денег, чтобы купить себе продуктов на зиму…
Всю зиму он практически не выходил из своего сарая… Осенью было особенно холодно… А вот зимой неожиданно оказалось даже теплее – ложбину наполовину завалило снегом, и сарай Машкова оказался практически похороненным под снегом… Четыре месяца он провел в своем добровольном заточении…
А когда весной снег растаял и сначала затопил его сарай полностью, а потом освободил ему путь наружу, из-под снега вышел человек, одержимый одной только идеей – отомстить тем, кто лишил его свободы. Машков сумел понять, что в его проблемах с женщинами виноваты прежде всего – природа, наградившая его такой психологической организацией, семья, в которой сформировались его первые межполовые отношения, и общество, которое превратило его первоначальную робость перед женщиной в страх, сформировало его сексуальную патологию…
За время, проведенное под снегом, он многое передумал и понял, что никто не сможет остановить это общество от того, чтобы оно не уродовало своих членов. Только он, Александр Машков, который все понял, во всем разобрался, должен взять на себя эту миссию… Он исполнит этот свой долг, чего бы ему это ни стоило…
Весной обросший и одичавший Машков вновь явился к брату и снова потребовал денег. Тот не смог отказать, в надежде, что деньги помогут брату вернуть себе нормальную человеческую жизнь – пусть в уединении, пусть в какой-то глухой дыре, – но и в глуши можно оставаться человеком…
Но Александру Машкову деньги нужны были совсем на другое. Не условия жизни волновали его, а возможность принести смерть другим. На полученные от брата деньги он накупил различного оборудования, материалов и принялся за изготовление бомб – благо человек он был талантливый, с неизрасходованной энергией… Задачу, поставленную перед собой, он решил удивительно быстро…
Он еще несколько раз просил денег у младшего брата – теперь уже в письмах. У него не было никакого желания посещать дом, в котором он вырос, всякое напоминание о своей семье вызывало у него приступы ненависти… Поэтому он писал брату письма, первое время пытался доказать ему, что тот живет неправильной жизнью, подчиняясь силе общества и зову плоти, посылал ему в письмах свои рассуждения на эту тему, но младший Машков был человеком слишком прагматичным и приземленным, чтобы понять своего старшего и уже психически ненормального брата…
Денег Алексей ему посылал… Несколько раз и довольно помногу… Старший сумел купить на одном из взрывных складов геофизиков-сейсморазведчиков килограммов двести взрывчатки и переправил ее в свою хижину. После этого он впервые провел эксперимент с бомбой своего производства. Заложив бомбу в трещину в одном из обрывов, ограничивающих лощину, Александр Машков взорвал ее и заметно изменил тем самым конфигурацию обрыва… Сбежались мужики из деревни, примчались все трое оставшихся ее жителей. Машков кое-как от них отбился и заперся вновь в своей берлоге. Но мужики приставали, хотели познакомиться, выпить вместе, поговорить по душам за жизнь…
Пришлось купить выдрессированную собаку-сторожа, которая кидалась молча и хватала за горло, если, конечно, кто-то не слишком заботился о своей безопасности… Машков назвал собаку Тензором. Кобель потрепал малость непрошеных визитеров из деревни, и те больше не совались…
Свою первую пробную бомбу Машков сам доставил на место предполагаемого взрыва. Сам когда-то будучи аспирантом и хорошо представляя их материальное положение, Машков решил сыграть на вечной нехватке денег и замаскировал бомбу под полупустую пачку сигарет… Бомба сработала четко… Успех вдохновил Машкова. Он понял, что теперь может вершить свой суд почти беспрепятственно – все зависит только от его искусства при изготовлении бомбы и от его осторожности при ее пересылке…
Почта представлялась ему идеальным средством для убийства с помощью бомбы. От него только требовалось суметь ее сдать на почту так, чтобы не привлечь к себе особого внимания. Остальное сделает сама почтовая система. Доставит смертоносный груз точно по адресу, вручит прямо в руки, если ты этого захочешь и оплатишь доставку. Машков почти никогда не скупился и, как правило, оплачивал своим жертвам полный почтовый сервис…
За грехи общества расплачивались прежде всего ученые. И не только знакомые Машкову, как, например Мартыненко, о котором Машков и не вспомнил бы, не попадись ему на глаза заметка в областной газете о том, что выпускников мехмата такого-то года просят собраться там-то… Обычная заметка перед готовящейся встречей однокурсников… Машков вспомнил годы своей учебы… И судьба профессора Мартыненко была решена.
А заодно решилась и судьба человека, от имени которого Машков послал Мартыненко в подарок свою книжку-бомбу, профессора Федосеева… Его Машков не знал лично, но вспомнил, что листал как-то его книгу и она ему жутко не понравилась. Название книги он точно не помнил, поэтому ему пришлось придумывать самому новое название…
А вот роддому пришлось расплатиться за пристрастие Машкова к Николаю Бердяеву и ненависть известного русского философа к беременным женщинам. Машков выбрал именно тот роддом, в котором сам когда-то родился… Вернее, не сам роддом, конечно, который был новостройкой… Но на этом же месте и прежде стоял роддом, в котором и родился Машков… Я там, кстати, тоже родилась…
Майор Нестеров не зря разыскивал свидетелей того, не был ли перед взрывом в роддоме кто-либо посторонний. Машков сам принес туда свою бомбу… Попасть внутрь не составило труда. Стоило только надеть белый халат, взять в руки ящик для анализов и поднимайся на любой этаж; тебя даже не спросят – куда и зачем ты идешь… Машков прошелся по палатам, собрал целый ящик пузырьков с мочой, улучив минутку, когда никого поблизости не было, заглянул в родильное отделение и подложил бомбу в шкафчик с инструментами, привязав шнур взрывателя к дверце шкафа… Кто-то из женщин, лежащих на столах в родильном отделении, видел, как он возился у шкафчика, но кто бы из них мог предположить, что человек закладывает бомбу…
Машков не сразу уехал к себе, в свою лачугу. Он дождался, когда произойдет взрыв. Очевидно, что-то все же понадобилось медсестре или врачам в том шкафчике…
Поликлинику он взорвал потому, что с ней у него были связаны жуткие воспоминания, которые по ночам преследовали его в снах-кошмарах: грубые страшные женщины заставляли его раздеваться в своих кабинетах, мучили его своими прикосновениями, своими инструментами, уколами… Поликлиника, в его представлении – это было царство свирепых женщин-мучительниц…
Я слушала его рассказы со все возрастающей тревогой. Если этот человек в результате какой-то случайности останется в живых, он никогда не выйдет из психиатрической лечебницы строгого режима. Любое лечение будет безрезультатным. У меня оставалась лишь одна, крайняя возможность – обмануть его.
В его интонациях я уловила какую-то нотку маниакальной идеи, связанной с пониманием свободы… Его идеалом была абсолютная свобода… Для нормального человека абсолютная свобода страшна и неприемлема. Машков же, напротив, активно к ней стремился. Но что такое абсолютная свобода в ее крайнем выражении?
Не помню, кто, но кто-то из философов, близких к его излюбленному экзистенциализму, сказал, что положительной формы абсолютной свободы не существует, отрицательная же форма – это самоубийство… У меня оставался еще целый час, чтобы навести его на эту идею. Правду сказать, это не было большой трудностью, поскольку сам он уже давно, как я поняла, двигался в эту сторону, понимая абсолютную свободу искаженно, как максимально возможное проявление своей воли. Машков, фактически, был готов к самоубийству. Самое трудное оказалось солидаризоваться с ним в этой мысли… Мне пришлось блеснуть красноречием, прежде чем он мне поверил. Еще одна трудность была в том, чтобы убедить Машкова, что самоубийство, для того чтобы стать актом осуществления высшей свободной воли человека, должно быть публичным… Мне вовсе не импонировала идея взорвать себя вместе с ним здесь же, прямо в этой его лачуге и перейти незамедлительно в царство свободного духа…
