Андрей Дышев - Разведрота

– Вот моя комната, – Оборин открыл настежь дверь, пропуская меня вперед. – Теперь она твоя. Ложись на койку, там свежее белье, и отдыхай. Ужин в девятнадцать ноль-ноль. Я предупрежу, тебе принесут.

Он хотел выйти, но я взял его за руку.

– Подожди… Ты знал Блинова?

– Капитана? Если не ошибаюсь, это командир мотострелкового батальона?

– Ты его хорошо знал?

Оборин внимательно посмотрел на меня, нахмурился и, не сводя с меня глаз, покачал головой.

– Нет, друзьями мы не были…

– Жаль, – глухо ответил я и сел на стол.

– Я тебя не понимаю. Почему ты так спрашиваешь о Блинове?

– Почему? – Я выдавил из себя жалкую усмешку. – Его убили час назад… Некому было прикрыть нашу колонну.

Оборин опустил глаза. Теперь я увидел на его лице смятение. Это доставило мне неожиданное удовольствие.

– В озере купаться можно? – спросил я, не сводя с Оборина взгляда. – Как сегодня водичка?

Оборин ничего не ответил, подошел к тумбочке, вынул оттуда флягу и плеснул в кружку.

– Выпей и ложись спать… Завтра поговорим.

Я машинально поднес ко рту кружку. В нос ударил тяжелый запах спирта.

– Не могу.

Оборин подошел к двери.

– Постарайся все же заснуть…

Я сидел на столе, без всякого интереса разглядывая разложенные под листом плексигласа схемы района, минных полей, списки личного состава, фотографии. Хмурый круглолицый малыш в буденновке. На скамейке сидит молодой и худой Оборин в курсантской форме и вместе с рослым, плечистым сержантом держит в вытянутых руках транспарант «Все на коммунистический субботник!». В сержанте я узнал нашего комбата – майора Петровского. Действительно, учились вместе. Третий снимок: на фоне группы белобородых стариков в чалмах вполоборота стоит солдат в каске, бронежилете, перепоясанный пулеметной лентой, и машет кому-то рукой. И снова малыш…

Я сел на койку, чувствуя глухое безразличие ко всему происходящему и окружающему, рухнул на подушку, покачиваясь на сетке. В спину что-то давило, я просунул руку под матрац и нащупал холодный металл.

Я лежал, рассматривая маленький, похожий на игрушку автомат с пристегнутыми к нему магазинами, перевязанными изолентой. Гладкий, отполированный, он приятной тяжестью давил мне на ладонь. И каждый изгиб его стального тела, каждая деталь таили темную и суровую логику. Странно! Я будто впервые видел автомат, впервые держал его в руках.

Я несильно надавил на лепесток предохранителя. Он поддался, скользнув вниз. Мне показалось, будто автомат медленно напрягается в моих руках, замирает, прислушиваясь к моим движениям. Хорошо смазанный затвор почти беззвучно отошел назад и гладко вернулся обратно, где-то внутри бережно вставляя патрон в ствол. Я нащупал пальцем покатую выемку спускового крючка и чуть-чуть надавил на него… Еще немного… Ничто не сдерживает, не мешает… Еще какой-нибудь миллиметр, и измученная ожиданием бешеная струя свинца и огня рванется к потолку…

С усилием я оторвал палец от крючка и быстро защелкнул предохранитель. Где ж ты раньше был, братец? Может быть, мы с тобой не допустили бы этого кошмара… Швырнув автомат под подушку, я встал с койки и раскрыл свой чемодан. Я перебирал вещи, кульки, свертки, весь этот ненужный здесь хлам. Голубую рубашку и галстук – к чертям! Отличная тряпка для мытья полов. Записную книжку с адресами сослуживцев – к чертям! Изорванные листочки, как хлопья мокрого снега, закружились по комнате. Коллекцию значков, которую я вез в подарок афганским детям, – к чертям! Прекрасен хруст под каблуками. О, наивный юноша! О, благородный рыцарь! А-а, и вы здесь, сударыня?

Олюшка строго смотрела на меня с фотографии из-под обрывков бумаги. Куда я тебя привез? Оставайся лучше в своем уютном мирке иксов, тангенсов и логарифмов…

Я порвал фотографию. Пришло время убивать. Днем и ночью, как говорил комбат.

Еще полыхал дневной зной, еще ослепительно светились горы, а приближающийся вечер уже чувствовался по длинным прохладным теням деревьев, по розовому свечению мраморных натеков, покрывших серые скалы, и глубоко лазурному небу.

Оборин в полной экипировке, увешанный снаряженными магазинами, сигнальными ракетами и гранатами, уже не был похож на того пляжно-вульгарного супермена, одетого в широкий маскхалат на голый торс, в огромных непроницаемо-черных очках, каким он встретил меня у шлагбаума. Затянутый в горный костюм цвета выгоревшей травы, втиснутый в металл, он чем-то напоминал большую деталь для мощной машины.

– Паша, – сказал я. – Дай мне какую-нибудь одежду и автомат. Я пойду с тобой.

– Успеешь, – отрезал он. – Отдыхай пока.

– Нет, не успею. Паша, – тверже сказал я, давая понять, что спорить со мной нет никакого смысла.

Оборин взглянул на меня понимающе, но все же покачал головой и ответил:

– В таком состоянии в горы не ходят.

– У меня нормальное состояние!

– Я это сразу понял… Ты, в самом деле, возьми полотенце да искупайся. Вода сегодня отличная!

Чувствуя его иронию и готовый вот-вот сорваться и нагрубить, я сквозь зубы процедил:

– Я все равно пойду.

Оборин вздохнул, оглядел меня с ног до головы.

– Ну, раз ты так настойчив… Только, пожалуйста, слушайся меня. Здесь пока я начальник гарнизона. Договорились?

Мы прошли к кладовке старшины. Когда до двери оставалось несколько шагов, она с треском распахнулась, и оттуда выскочил коренастый солдат и едва не сбил Оборина с ног.

– Киреев, добрый вечер, – сказал Оборин, морщась и потирая ушибленный локоть.

– Добрый вечер, – буркнул солдат, поправляя на себе куртку. Оборин ободряюще похлопал его по плечу и сказал:

– Ну ничего, ничего.

Мы зашли в кладовую. Оборин плотно прикрыл за собой дверь.

– Сафаров, в чем дело?

Рослый сержант с черными тонкими усиками тяжело поднялся из-за стола и буркнул:

– Ни в чем… Поговорили.

– Опять припомнил ему засаду?

Сержант промолчал.

– А я ведь просил тебя!

– Да не трогал я его, товарищ капитан, пальцем не коснулся, – загудел Сафаров. – Если бы тронул, то сразу в инвалидную коляску посадил бы. Он снова к молодым цепляется, вот я ему и сказал пару слов.

Оборин вздохнул.

– Хороший ты парень, Сафаров, но пойми, что армия – это не инспекция по делам несовершеннолетних.

– Я в оперотряде работал, а не в инспекции, – обиженно поправил сержант. – Там с такими, как Киреев, я бы по-другому разговаривал.

– Я бы тоже, – согласился Оборин, – но сейчас мы идем в горы, и, пожалуйста, подыщи приличный комбез своему будущему командиру роты.

Сафаров смерил меня взглядом, прикидывая рост, и достал с полки не первой свежести комбез.

– Мерьте…

Комбинезон источал запах пота, плесени и кострового дыма, но, не испытывая ни капли отвращения, я сразу же стал надевать его на себя.

– На первое время сойдет, – сказал Оборин, оценивающе глядя на меня. – Потом достанем новый.

– Теперь давай автомат и побольше патронов.

Я заметил, как Сафаров вопросительно посмотрел на Оборина, и тот кивнул.

Ожидая команды на выход, я нервно ходил вдоль выложенных на асфальте вещевых мешков, приглядываясь к лицам солдат. Киреев, который едва не сшиб нас у входа в каптерку, сидел в стороне от всех, в тени переодевалки, обхватив руками голову, и плевал себе под ноги. Под румяной кожей на скулах перекатывались желваки, будто солдат усиленно пытался разгрызть орех.

– Здравия желаю!

Я обернулся. Рядом со мной навытяжку, отдавая честь, стоял совсем молодой лейтенант.

– Я командир первого взвода лейтенант Железко! – как приятную новость доложил он мне. – Разрешите идти с вами?

Я пожал плечами.

– Пока здесь Оборин командует. Вот у него и спрашивай, – равнодушно ответил я.

Улыбка сошла с лица лейтенанта. Он потоптался на месте, сконфуженно буркнул «Есть!» – и побежал в помещение. Парень не знал, кому из двоих ротных должен подчиняться. «Потом, потом, – сказал я про себя, глядя вслед Железко. – Не до тебя сейчас».

Ноющая боль под лопаткой, горные ботинки, натирающие ноги, навязчивые мысли о холодной воде маленького озера – все это доставляло мне странное, мучительное наслаждение, заглушало тоску, охватившую меня после гибели Блинова. Я был изнурен крутым, долгим подъемом, но не хотел, чтобы он наконец закончился и можно было бы снять тяжелое снаряжение, лечь на землю, не шевелясь, не думая ни о чем. Я готов был идти по этой горе до тех пор, пока вообще буду в состоянии двигаться. Оборин, в отличие от меня, шел легко, будто поднимался по лестнице в собственную квартиру, пружинисто прыгал с камня на камень. За ним, раскачивая широкими плечами, словно по грудь в воде, поднимался верзила Сафаров с пулеметом в руках. Тонкие, безликие и одинаковые, как оловянные солдатики, братья-близнецы Латкины шли рядышком, будто их локти были склеены, и крутили во все стороны головами. Низкий, сутулый, чем-то внешне напоминающий Оборина москвич Киреев тяжело сопел слева от меня и так внимательно смотрел себе под ноги, словно искал среди камней грибы. Неполная рота растянулась по подъему метров на сто.