Михаил Нестеров - Директива – уничтожить

Так или иначе, не афишируя свое новое знакомство, Григорий Дробов довольно близко сошелся с Клаусом, а позже их сотрудничество обрело деловой характер. Нельзя сказать, что полковник, а затем и генерал Дробов, запачкал руки, как многие другие, тем же «хищением военного имущества». Нет, он стоял как бы над этой мелкой суетой. Клаус Шпеер постоянно был рядом, его советы, а порой и дружеская материальная поддержка помогли Дробову стать на ноги как теневому коммерсанту.

Они тесно сблизились и в личном плане. Постепенно Дробов понял, что нужно Клаусу: Шпеер хотел, чтобы русский генерал стал своеобразным распространителем идей НДП у себя на родине, и эта мысль не вызвала у Григория негативной реакции. Он верил в себя, в свою способность организовать новое движение. Тем более что были идеи, способные зажечь массы.

Как-то они со Шпеером потягивали пиво, и Клаус спросил:

– Как ты относишься к евреям?

Григорий не ответил, только пренебрежительно поморщился.

Немец остался доволен немым ответом.

– Правильно, Григорий. Лично я приравниваю «еврейский вопрос» к санитарной обработке. Педикулез – это же не вопрос идеологии, это скорее вопрос гигиены. – И тут же поинтересовался: – А с алкоголем у тебя все в порядке?

– Я не алкоголик, – ответил полковник, – нет предрасположенности. И пьяницей становиться не собираюсь, слишком много сил нужно.

Шпеер одобрительно кивнул:

– Отлично. На всякий случай хочу сообщить тебе одну памятку: «Либо ты умеешь обращаться с алкоголем и слушаешь нас, либо тебе присылают револьвер, и ты ставишь точку».

– Здорово сказано, – в свою очередь одобрил Дробов. – Конкретно и лаконично. Кто автор?

– Гиммлер. Это его обращение к воинам из СС.

Григорий даже не удивился. За время их встреч он узнал для себя много нового и интересного. Например, кое-что о религии: оказывается, умирающий воин легче расстается с жизнью, если он умирает с верой в своего национального бога. Эта теория понравилась полковнику, он подумал о самом родном человеке, о матери: умирать с мыслью о своей матери, конечно же, легче, чем с думами об огромной, почти абстрактной матери-родине. Об этом следует подумать, решил Дробов.

Они говорили откровенно, даже с увлечением. Под конец Клаус Шпеер заявил:

– Мы верим в союз с волевыми, обновленными людьми Англии, Франции, России. Но вы должны включиться в процесс реорганизации и добровольно согласиться сотрудничать с нами. Что касается цели, то она может быть одна: достижение взаимопонимания между говорящими на разных языках нациями, принадлежащими к одной и той же добротной расе господ. А ты знаешь, что такое раса?

– У меня есть определение, – ответил Григорий, – но мне хотелось бы услышать его от тебя. Ты, Клаус, умеешь красиво говорить.

– Все, что духовно и физически объединяет людей из высоких кругов, называется расой.

В заключительном спиче Шпеер почти дословно процитировал Гитлера, а последнюю фразу явно заимствовал у Ван де Брука. Клаус был политически подкован, он возглавлял идеологический и дипломатический отделы в своей организации. Он профессионал, и Григорий был вынужден признать это.

Странно это было или нет, но Дробов чувствовал, что во многом согласен со Шпеером: вот, например, что касается евреев. И еще одно заметил Григорий: если он в чем-то расходился с Клаусом, то вскоре менял свою точку зрения, целиком вставая на сторону немца. Что и говорить, Шпеер умел убеждать и привлекать себе в союзники. Пусть пока не так громко: в единомышленники.

Поначалу Григорию было не по себе, морщась, он признавался, что стал подвержен воздействию со стороны, чего раньше за собой не замечал, но потом понял, что это не совсем так. Он не подвергался чужому влиянию, просто Шпеер был всегда прав. И еще: Григорий не менял свою точку зрения, он поднимал ее на тот уровень, на котором она должна находиться.

Это Шпеер впервые сказал Григорию, что Сталин был мягок. Дробов долгое время думал об этом, пока сам не произнес это вслух в узком кругу друзей. Послышались возражения, однако Григорий в словесной баталии сумел обосновать свою точку зрения.

Настал день, когда Дробов спросил немца в лоб:

– Чего ты хочешь, Клаус?

Это произошло после обсуждения крупной сделки, принесшей Дробову довольно большие деньги.

Тот улыбнулся и тут же посерьезнел.

– Во-первых, я хочу, чтобы ты на родине жил в нормальном доме. После того как ты уволишься из армии, ты должен иметь хорошую крышу над головой.

– А ты уверен, что я уволюсь из армии?

– Уверен. Но только после того, как оставишь в ней несколько преданных друзей. Вам понадобятся деньги, на первых порах мы будем тем или иным способом помогать в финансировании вашей организации.

– Ты хочешь иметь в России филиал НДП?

– Нет. Я хочу, чтобы ты создал свою партию. НДП в таком виде, как она существует в Германии, может функционировать только в одном месте – в Германии. В России подобная партия не будет иметь сколько-нибудь практического применения. Я кое-что подскажу тебе, остальное ты додумаешь сам. Нашей партии уже тридцать лет, наш главный лозунг – «Германия для немцев». Почему бы тебе не провозгласить: «Россия – для русских»? То же самое сделали в Англии, Италии, других странах. Видишь, Григорий, я не требую от тебя ничего, ты сам все сделаешь, дойдешь до всего своими мозгами.

– Значит, я могу рассчитывать на вашу поддержку? – задумчиво спросил Дробов.

– И на очень серьезную, – подтвердил Шпеер. – Особенно на первых порах.

На Дробова у него был практически неограниченный кредит у руководства НДП. И он не ошибся в своем выборе: Григорий еще до этого разговора принял нужное Шпееру решение.

Когда начался вывод советских войск из Германии, Дробов уволился из рядов Вооруженных Сил (далось это молодому генералу непросто) и зарегистрировал организацию-движение, которая до сегодняшнего дня не изменила своего названия: «Красные массы».

Вначале была гордость: вот он, Григорий Дробов, выходит из четырехкомнатной квартиры, садится в «Мерседес» с личным шофером и телохранителем, заезжает в просторный офис и едет обедать на огромную дачу в Апрелевке. Потом это все ушло, на первом плане оказалось само дело, которое теперь выглядело куда симпатичнее перламутровой окраски «Мерседеса» и дачи из немецкого стройматериала стоимостью под миллион немецких марок. Теперь Дробов не замечал, как пригнаны рамы и двери в его доме, как работает мощный двигатель машины.

Он чувствовал, что рискует многим, но, читая труды Сталина и нацистских деятелей, наткнулся на подходящую фразу: «Свобода – это риск. И каждый настолько свободен, насколько он готов рисковать». С этим определением стало спокойнее, хотя Григорий никогда не был нервозным; он действительно хотел свободы и готов был рискнуть, даже головой. Но бывает ли свобода, за которую можно положить голову? На этот вопрос он отвечал себе с мрачной улыбкой: «И не одну!»

Сейчас, выезжая с дачи, Григорий думал об отце, хотя вскоре направление мыслей изменилось: теперь он переключился на сбежавшего из части Антона Никишина. Будет плохо, если этот солдатик попадет в руки МВД или ФСБ. Просто необходимо, чтобы его взяли люди из «Красных масс». Для поиска сбежавшего солдата у Дробова были задействованы практически все силы – как в Самарской области, так и в Москве. Однако тот как в воду канул. Нашел, видимо, хорошее убежище.

12

Рябов в это время набрасывал в голове план, напрямую касающийся Антона Никишина. Он никак не мог предположить, что у того найдутся помощники. Скорее всего, думал следователь, они местные, из Чапаевска, и познакомился он с ними, когда бродил по городу в увольнении. Значит, он «разбросал» следствие, когда брал или пытался взять билеты то в один город, то в другой, а сам вернулся в Чапаевск. Оригинальный и неожиданный ход. Так же неординарно он может поступить и сейчас.

Тем не менее Рябов для поимки выбрал довольно простую тактику, оставив круглосуточные посты наружного наблюдения по месту жительства Никишина в Москве, у родственников, друзей… Для задержания парня было задействовано огромное количество людей, вот только где он появится? Один или в компании сверстников?

Рябов попросил пригласить к нему кого-нибудь из местных милиционеров. Когда пришел участковый, подполковник поинтересовался:

– Ваша молодежь делится на группировки?

– Не понял.

– Ну, я имею в виду, как в Москве, например: мотоциклисты-байкеры, металлисты-рокеры, панки, не знаю, рэперы…

– Вообще-то делятся. Только таких групп у нас нет. У нас традиция. Как бы традиция.

Теперь не понял Рябов и попросил объяснений.

Участковый начал с событий, может быть, даже мифических, но разговоры о которых так или иначе ходили, – начал он с событий двадцатипятилетней давности.