Виктор Доценко - Близнец Бешеного
О какой к чёрту интернациональной дружбе можно говорить, когда руководство СССР, стоявшее у руля в то время, досконально не разобравшись в ситуации, приказали расправиться с тогдашним правителем Афганистана — Амином, которого в своё время сами и возвели на «трон»? Выходит, сначала дружба на век, а потом — «давайте дружить против своих же»! Так, что ли? В то время руководство Советского Союза придерживалось той тактики, в которой сейчас обвиняются американцы: тактики двойных стандартов.
Вот и выходит, что на самом деле война в Афганистане была ни чем иным, как политической борьбой за власть между внутренними группировками сил Афганистана, с одной стороны, а с другой стороны — удовлетворением политических амбиций руководителей двух великих держав: СССР и Америки.
* * *Почувствовав себя обманутым, Серафим не возроптал, не стал призывать своих солдат дезертировать с этой позорной для Родины войны или активно выступать против этой войны, как в своё время выступал против войны во Вьетнаме американский народ.
Нет, Серафим решил использовать все своё умение, весь свой талант и сделать всё возможное и даже невозможное, чтобы к себе домой вернулись те солдаты, чьи жизни находились под его непосредственным руководством. То есть Серафим не только сам честно и достойно отслужил свой срок, отмеренный ему Советской Конституцией, но и до конца, со стопроцентным успехом, выполнил данную самим себе клятву: за время своего командования разведывательной спецгруппой ни один его солдат не был отправлен домой страшным грузом «двести». «Трехсотые», то есть раненые, бывали, но все остались в живых и вернулись к своим матерям.
* * *Серафим не любил воспоминаний об афганской войне, стараясь никогда не говорить и не рассказывать о пережитых им тяжёлых, порой даже страшных и опасных, военных буднях. Однако он не мог приказать своему мозгу запретить эти воспоминания, а если, как сейчас говорят, по чесноку, то они были ему, как ни странно, необходимы.
Нет-нет, да приснится ему какой-нибудь страшный эпизод из афганской войны, в котором, как ему казалось теперь, через несколько лет, он обязан был поступить по-другому. Этот постоянный анализ минувшего помогал ему развивать мышление. В такие моменты Серафим напоминал шахматиста, который в уме прокручивает все возможные и невозможные ходы, чтобы, во-первых, прийти к наилучшему решению, во-вторых, научиться никогда не допускать подобных ошибок в будущем…
* * *И чаще всего в его воспоминаниях являлись глаза того самого десятилетнего афганского пацана, которого он пожалел и отпустил восвояси, и который, вместо благодарности, хотел убить его. До самой последней секунды своей жизни глаза этого пацанёнка горели ненавистью. Афганский паренёк ненавидел Серафима не за то, что умирал от его пули, а за то, что его душе не удастся попасть в рай. И все потому, что его автоматная очередь так и не смогла отправить на тот свет не только ни одного неверного «шурави», именно так называли афганцы русских солдат, но и не уничтожила самого «Пса-Призрака». Если бы ему это удалось, то его многочисленные сестры и братья, получив награду, стали бы лучше жить, а его отец стал бы гордиться своим сыном за то, что ему удалось уже попасть в рай.
С самого раннего детства ему внушали, что нужно убить неверного, чтобы безоговорочно попасть в рай.
Но он не смог убить не потому, что не захотел или рука дрогнула, а потому, что Серафим успел среагировать на его первую очередь. Нет, Серафим стрелял не в паренька: ему и в голову не могло прийти, что неожиданная, коварная очередь выпущена тем самым пацанёнком, которого он пожалел и отпустил с миром. Серафим среагировал на звук передёргивающегося автомата: он вскинул свой автомат и выстрелил инстинктивно, но его очередь срезала неблагодарного мальчугана.
Да, успей паренёк выпустить вторую, более прицельную очередь, она могла бы оборвать жизнь не одного солдата из его спецгруппы, и всё же, склонившись над телом маленького солдата, Серафим ощутил к нему такую жалость, что на его глазах появились совсем непрошеные слезы.
— Оставь, командир, ты никак не виноват в смерти этого паренька, — услышал он за спиной тихий голос своего помощника и друга — младшего сержанта Дато Колондадзе.
— А кто виноват? — сквозь зубы процедил Серафим.
— Ты правда хочешь знать? — вздохнул Дато.
— А ты?
— Я, командир, это давно знаю… — укоризненно покачал головой грузин.
— Извини, братишка, — Серафим похлопал его по спине: вспомнив его историю…
* * *Дело в том, что Дато Колондадзе пришёл к ним совсем недавно: он был переведён из соседней части после того, как его разжаловали из старших лейтенантов в младшие сержанты. Сам Дато не хотел рассказывать о том, что произошло такого, за что у него отобрали офицерские погоны, но, как говорится, тайное всегда становится явным…
Не прошло и недели, как Серафима посветил в историю Дато Колондадзе один из офицеров штаба…
Однажды в ту часть, где служил Дато, приехал с проверкой какой-то генерал из Москвы. И вот в какой-то жаркий день, вероятно, немного сдвинувшийся от жары, да ещё и изрядно набравшийся алкоголем, этот московский генерал решил выпендриться перед понравившейся ему молоденькой докторшей. Увидев проходящего мимо Колондадзе, генерал грубо окликнул старшего лейтенанта и приказал ему построить свою роту на плацу перед самым штабом и пройтись перед ним парадным строем.
А рота Колондадзе только что вернулась из трехдневного похода, во время которого потеряла нескольких солдат, напоровшись на засаду.
По возвращении из того похода комроты Колондадзе первым делом вручил командиру дивизии долгожданные сведения о противнике. Доставленные сведения оказались столь важными, что Колондадзе получил от командования не только устную благодарность, но и существенное поощрение: его роте приказали отсыпаться двое суток.
И вот, возвращаясь от командира дивизии, старший лейтенант Колондадзе вдруг слышит дурацкое распоряжение подвыпившего генерала и, конечно же… посылает его вдоль «по матушке».
Можно и к бабке не ходить, чтобы догадаться, что эта штабная крыса, униженная перед докторшей, естественно, не спустит этой дерзости старшему лейтенанту. И московский генерал, даже не дождавшись утра, которое «мудрёнее вечера», накатал рапорт на старшего лейтенанта Колондадзе, красочно расписав все его преступные поступки.
Несмотря на все усилия комдива заступиться за своего командира роты, мстительный московский проверяющий не только пустил рапорт по команде, но лично проконтролировал, чтобы Колондадзе разжаловали и перевели в другую часть. Единственное, что удалось на прощанье добиться комдиву, чтобы Колондадзе разжаловали не в рядовые, а в младшего сержанта…
— Не копи в себе злость, дорогой Дато, — напутствовал перед расставанием комдив. — Мы с тобой не для таких генералов служим, а отдаём долг своей Родине и своему народу! Я более, чем уверен, пройдёт время и ты снова станешь офицером!
— Злости во мне нет, — заверил Колондадзе. — Мне перед отцом своим стыдно и перед дедом и прадедом: наш род ещё с царского времени служит в российской армии, а один из предков, полковник Георгий Колондадзе, принимал участие в сражении при Бородино!
Командир дивизии, не услышав в его голосе обиды, а лишь гордость за свою военную династию, тихо произнёс:
— Я верю в тебя, Дато! — потом крепко пожал ему руку. — Постарайся выжить…
* * *Когда Серафим, взглянув в последний раз на убитого им афганского пацана, выпрямился, Колондадзе неожиданно воскликнул:
— Да ты же ранен, командир!..
Действительно, одна из пуль коварного афганчонка попала Серафиму в живот. В ажиотаже он не только не заметил ранения, но даже и боли не почувствовал. Тем не менее рана оказалась настолько серьёзной, что Серафима отправили на Большую Землю первым же самолётом.
В Москве, прямо в военном госпитале имени Бурденко, Серафиму вручили второй орден — орден Красной Звезды — и демобилизовали чуть раньше срока.
Вполне возможно, что когда-нибудь мы ещё услышим удивительные истории, иногда напоминающие фантастику, а иногда и просто комические, за что Серафима наградили двумя орденами и одной медалью, но об этом позднее…
* * *Немного подлечившись после ранения, Серафим поспешил вернуться в Омск, к своей любимой Валентине.
Отличные военные доктора госпиталя быстро подлечили Серафима, и как только он выписался, в этот же день он отправил в Омск Валентине телеграмму, сообщая о своём прилёте.
Все три часа полёта Серафим волновался: как они встретятся с любимой? Как она изменилась внешне? Наверняка повзрослела: она ведь уже перешла на второй курс педагогического института. Но самым главным вопросом был: не разлюбила ли его Валентина?
Серафим ревниво думал о тех институтских её сокурсниках, которые имели возможность каждый день видеть ЕЁ, общаться с НЕЙ, да просто быть рядом с его любимой.
