Данил Корецкий - Подставная фигура
– В спину? – спросил опытный Слон. – Палкой?
– Кастетом. Трое. По повадкам – профессионалы. Макс разлил виски по стаканам, набросал побольше льда.
– Говнюки они, а не профессионалы, – презрительно скривился Веретнев. – Втроем на одного, а дела своего не сделали.
– Тоже верно...
Карданов побалтывал стакан. Ему нравился перестук ледяных кубиков, которые медленно таяли, охлаждая и разбавляя желтую сорокаградусную жидкость, отчего более отчетливо проявлялся вкус распаренного ячменного зерна. Он сделал пробный маленький глоток. Вкус ячменя проявился еще недостаточно.
– Говнюки, – повторил Веретнев и, не вдаваясь в тонкости дегустации, отхлебнул половину своей порции. – Так кто это был? Чего хотели?
Макс подумал, пожал плечами.
– Люди из прошлого. Я никого из них не знаю. А хотели отвезти меня куда-то.
– Это связано со взрывом? Карданов снова пожал плечами.
– Может, месть? Автобус взлетел на воздух из-за моего чемодана.
– Вряд ли... Если месть – зачем куда-то везти? Всадили бы пулю – и все. Кстати, а что должно было быть в этом чертовом чемодане?
– Деньги. Много денег.
Веретнев допил свое виски.
– А оказалась бомба... Как там моя тачка? Он встал, подошел к окну, прислонился лицом к стеклу, отгородившись ладонями от света.
– Какой-то тип гуляет с собакой уже почти час. На таком морозе. Странно.
Алексей Иванович вернулся на место, покрутил пустой стакан с обтаявшими льдинками. Макс хотел долить, но Слон закрыл стакан ладонью.
– Водка есть? Обычная русская водка?
Макс достал из холодильника початую бутылку кристалловской «Столичной», нашарил кусочек копченой колбасы, порезал хлеб. Водка требовала закуски, соленых помидоров, тостов, звона стаканов и откровенности. Того, чего не требуют ни виски, ни джин, ни коньяк.
Веретнев налил полстакана, выпил, крякнул, занюхал хлебом и зажевал колбасой.
– Ну вот, совсем другое дело, – удовлетворенно подвел итог он. И неожиданно спросил: – А где тот чемодан, который с деньгами? И почему их два одинаковых с такой разной начинкой?
Макс пожал плечами в третий раз.
– Я же работал в особой экспедиции ЦК КПСС, спецкурьером – возил охрененные деньги нашим зарубежным друзьям. Последний полет пришелся на августовский путч девяносто первого. Я, как всегда, получил чемоданчик, сел в самолет, а его вернули...
– Выходит, ты вез не деньги, а бомбу?
– Выходит, так...
– А кто тебе передавал чемодан в тот раз?
– Всегда передавал Евсеев – ответработник ЦК. Он руководил экспедицией...
– И в тот раз все было как всегда?
– Пожалуй. Хотя... Приходил какой-то эксперт из разведки, расспрашивал о дворце борсханского диктатора: размеры комнаты приемов, материал стен, расположение мебели, ну и так далее... Суки! Они рассчитывали убрать Мулая за счет моей шкуры!
– Жертва пешки – дело обычное. – Глаза Веретнева сузились.
Он задумчиво глянул на Макса, покатал пустой стакан.
Помолчал.
– Тут и думать нечего, – сказал он наконец. – Настоящий чемодан у этого сукиного сына. У Евсеева. Сколько там должно быть валюты?
– Под миллион баксов, может, и больше.
– Нормально! – Веретнев даже присвистнул. Наступило молчание. Макс прихлебывал виски, Слон пил водку. Разнородные напитки, несопоставимые традиции... Они не чокались и не говорили тостов. Веретнев вновь выглянул в окно.
– Этот, с собакой, еще гуляет... Ну ладно, дело его. Заодно мою машину постерегут... А ты что сегодня делал?
– Искал работу. Хотел наняться в службу охраны. Но нигде не берут.
– Кстати, о работе. – Веретнев потер виски. – Я-то за этим и приехал. Тобой интересуются наши. Центр. Похоже, собираются вернуть на службу.
– С чего это вдруг? – удивился Макс.
– Не знаю. Днем ко мне заехал лейтенант от Яскевича – он курирует Западную Европу. Спрашивал, где тебя найти. Я сказал, что жду звонка. Они наверняка сели на линию и теперь знают адрес.
– Что ж... Предложат – посмотрим. В начале третьего ночи за окном послышался приближающийся шум двигателей. Макс погасил большой свет и включил галогенный светильник, установленный низко над столом. Из кухонного окна ничего увидеть не удалось. Макс прошел в комнату, окна которой выходили на другую сторону. Обошел кровать с тихо посапывающей Машей. Терпко пахло ее духами. Он подошел к окну. Почти неразличимые в темноте, два джипа с выключенными фарами стояли у въезда во двор – на полированной поверхности машин отражался свет одинокого фонаря, – затем отползли за трансформаторную будку. Двигатели смолкли. – Ну что там? – спросил Веретнев, когда Макс вернулся.
– Похоже, это мои знакомые. В усиленном составе.
– Вряд ли они сунутся в квартиру, – сказал Слон и полез в задний карман. – Подождем утра, там видно будет. Но на всякий случай...
На белую скатерть лег миниатюрный «фроммер-бэби».
– Твоя ручка при тебе?
Макс покачал головой.
– Куракин забрал перед самым взрывом. А теперь где она...
Слон удивленно покрутил головой.
– Утратил секретное оружие? Она же небось дорогая...
– Как ракета «Томагавк». Экспериментальные технологии, материалы следующего века. Их сделали всего несколько штук. Встроенный механизм самоуничтожения – микромина с радиовзрывателем... Получал каждый раз под расписку...
– Раньше загремел бы под трибунал, без вопросов.
– Точно, – согласился Макс и зевнул.
* * *Порог бедности начинается в сотне метров от Казанского вокзала, у бесплатной «Гороховской кормилки». Мощная бетонная буква П («порог», значит, или «п...дец всему», как считают некоторые) – это арка, ведущая во дворик, где каждое утро в десять часов по московскому времени собираются отрыгнутые столицей человеческие особи. Их здесь не меньше трех десятков, как правило, пожилых, с испитыми лицами, обвисающими книзу складками, с искривленными ногами, резкими, простуженными голосами. Это бомжи.
Нищета только издали кажется чем-то однородным и равномерным. Стоит пройти под этой аркой и оказаться во дворике «Кормилки», как убеждаешься, что и среди бомжей имеется своя «элита» и «номенклатура». Кормятся здесь в основном обладатели бесплатных талонов Красного Креста. Где такие талоны выдаются и за какие заслуги, для многих остается загадкой. «Талонщики» кучкуются поближе к дверям, у них свой крут интересов, свои разговоры, свой взгляд на окружающую действительность. Те, кто талонов не имеет, стоят в сторонке, ждут, когда отобедают первые, чтобы потом ловить не зевать свой бесплатный шанс. Все, что осталось в котлах и противнях после «талонщиков», выдается желающим в порядке живой очереди. Человек на десять-пятнадцать обычно хватает.
Бомж Зимуха всегда стоял в живой очереди, талоны он видел только издали, и это было закономерно, поскольку Зимухе никогда в жизни не везло. Вот и сегодня, когда от окошка раздаточной его отделяли как минимум четыре обтертых спины, послышался характерный металлический звук – это черпак скреб по дну котла. Тут же раздался голос: «Суп закончился». Через две спины закончилась гречневая каша. Когда Зимуха подошел к окошку, широкомордый мужик в замызганном белом переднике отвернулся от него и крикнул куда-то в темные недра кухни:
– Ли-из! Хлеб еще остался?
– А где ж!.. – прилетело из темноты.
– Хлеба тоже нет. На сегодня все, – проворчал мужик и захлопнул окошко.
Очередь сдержанно заматюкалась, заныла и стала расползаться. Зимуха был разочарован. Вчера утром он слопал два надкусанных маковых рулета, которые подобрал в вокзальном буфете, и с тех пор не ел ничего. Ночь, проведенная на общем балконе недостроенного дома, не прибавила ему сил – часов до трех Зимуха прислушивался к гудению и мучительным всхлипам в своем желудке, а под утро ударил сильный мороз и ни о каком сне уже не могло быть и речи.
Зимуха вышел во дворик и постоял, соображая, куда ему направиться.
– Зим, пошли на свалку шабашить, – ткнул его в плечо Мотя, которому в это утро тоже ничего не обломилось. – Вечером там, говорят, четыре «МАЗа» разгрузили. А?..
Нет, на свалку Зимуха не пойдет. Там, конечно, много всякой полезной ерунды типа смесителей или унитазных поплавков, которые можно загнать дедам, торгующим мелочевкой на «блошином» рынке. Но на тех же свалках чуть не ежедневно случаются стычки, начинающиеся с обычного спора: «Я первый нашел!» – «Нет, я!» – и заканчивающиеся массовыми побоищами и даже поножовщиной. Зимуха не любил всего этого. Наверное, он считал себя еще недостаточно опустившимся.
Он вышел из дворика и, запахнув изодранную болоньевую куртку, которая в далеких шестидесятых была последним писком моды, а теперь почти сгнила и потемнела, пошел по направлению к вокзалу. Зимуха загадал, что если через сто шагов не придумает ничего путного, то отправится на товарную и будет разгружать мешки с мукой или грузить доски – что дадут. Работа тяжелая, но другой возможности срубить рублей пятнадцать-двадцать без воровства и поножовщины нет.
