Владимир Михановский - Горячие точки на сердце

— …Ты ври, да не завирайся, — строго произнес старик, словно услышав подсказку генерала Матейченкова. — Власов — герой, он чеченский плен прошел.

— Герой! Плен прошел! Да его русские просто выкупили у наших братьев-чеченцев, трех миллионов долларов не пожалели.

— Трех миллионов?

— Ну да.

— Точно знаешь?

— Верные люди говорили.

— Значит, так и есть. Выходит, он человек стоющий, этот Власов, — поцокал старик языком. — Я бы, например, за такое трепло, как ты, и рубля рваного не дал, даже в базарный день.

— А Волкодава зачем нам в начальники из Москвы прислали? — надрывался оратор, отчаянно пытаясь ухватить ускользающую нить и вернуть внимание слушателей.

— Ну совсем опупел, — взмахнул руками старик. — Да разве можно собаку назначить на человеческую должность?

— Какую собаку?

— Сам сказал: Москва поставила начальником волкодава. Это что же: он на людей наших будет охотиться, как на волков?

— Волкодав — это фамилия такая, — пояснил оратор, стараясь сдержать дрожь в руках. — А ты, отец, если чачи перебрал, шел бы домой, подальше от греха.

— Перебрал или не перебрал — это мое дело. К твоему сведению, я с утра не принимаю, в отличие от тебя. А если и приму, то три капли, в самую плепорцию, — с достоинством ответил старик, обнаруживая незаурядное знание тонкостей великого и могучего русского языка. Докладчика, впрочем, он больше не прерывал. Тот сам вскоре сбился и с позором покинул трибуну.

Солнце, поднимаясь, пригревало все сильнее, но люди не расходились — наоборот, они продолжали прибывать.

Вскоре на площади яблоку негде было упасть. Матейченкова и Завитушного толкали со всех сторон. Генерала не узнавали — во-первых, он был в штатском, во-вторых, надел картуз с широким козырьком, который большую часть лица оставлял в тени.

— …Мы слишком долго ждали, братья, пора действовать, — начал очередной оратор.

— Это кто? — спросил Матейченков.

— Из штаба Семенова.

— Знаешь его?

— Как облупленного.

— Хорошо, потом расскажешь, что это за фрукт, — оборвал его генерал.

— Мы слишком много говорим и мало делаем, — между тем продолжал выступающий. — У нас есть свой глава республики — Владимир Семенов, всенародно избранный. Больше нам никто не нужен, и баста. Пусть немедленно вступает в должность президента, и делу конец.

— Верно.

— Правильно.

— Семенова на трон, — поддержала, хотя и не стройно, толпа последнего оратора.

— И никакие другие выборы нам не нужны, начхать нам на них! Ни в Государственную Думу, ни в президенты России. Хватит! Накушались! Всем остальным выборам предлагаю объявить бойкот. — произнеся последнее слово, оратор покосился на старика, но тот не перебил его, пребывая в глубокой задумчивости.

— Хватит.

— Накушались, — снова поддержала его толпа.

— У нас своих дел хватает, — с торжеством продолжал оратор. — На чужие выборы нам начхать.

— Так чего нам делать-то? — спросил кто-то из толпы. — Так и прочихаться недолго.

— Чихохбили получаются, — подержали его.

— Вношу конкретное предложение, — напрягся оратор. — С завтрашнего числа, то есть с 26 июля, я предлагаю объявить властям наше гражданское неповиновение.

Старик с палкой зашевелился, выйдя из задумчивой созерцательности, и оратор, не дожидаясь каверзных вопросов, поспешно пояснил:

— Это значит, что с завтрашнего числа никто, ни один человек не должен выходить на работу.

— Никто?

— Ни один человек.

— И до каких пор?

— Пока генерал армии Владимир Семенов, законно избранный нами президент, не вступит в свою должность.

На этот раз поддержка оратора не была такой единодушной. Толпа поддержала его довольно вяло. Это, в частности, объяснялось тем, что здесь немало было сторонников Станислава Дерева.

Но особенно единодушными в своем недовольстве оказались женщины, которых много пришло на митинг.

Посыпались реплики:

— А как быть безработным?

— Богатым хорошо, а нам так и сяк худо.

— Вы, мужики, только одно и умеете — не работать!

— Опять нам, бабам на своем горбу все семейство тащить! — пронзительно закричала симпатичная молодайка с младенцем на руках. — А ребенка моего кто будет кормить? Ты, что ли, толстомордый? — адресовалась она к оратору. — Так для того титьки у тебя ишо не отросли. Или уже отросли?..

— Женщина, — строго произнес оратор, — помни свое место. Не надо превращать общественное мероприятие в балаган.

— Все вы, мужики, на одну колодку, — не унималась молодайка. — Вам лишь бы не работать, а причина всегда найдется.

— Умолкни, женщина.

Неожиданно для всех молодица с ребенком ловко взбежала по хлипкой лесенке на трибуну, подскочила к оратору и свободной рукой ухватила его за ворот рубашки:

— Давай!

— Чего тебе? — растерялся оратор.

— Расстегивай, говорю!

Выступающий машинально выполнил экстравагантное требование, еще не догадываясь, с чем оно связано.

— А теперь доставай! — потребовала она.

— Чего доставать-то?

— Грудь свою доставай, баламут! Будешь дите мое кормить. У меня молоко от всех ваших дел пропало, — строго пояснила молодая женщина под общий хохот.

Время между тем неприметно подошло к обеду, и толпа на площади стала заметно редеть.

— Честно говоря, я ожидал сегодня худшего, — произнес генерал.

— Я тоже, — признался Завитушный.

— Только бы они не уцепились за этот самый акт гражданского неповиновения.

— По моему, они пропустили предложение мимо ушей.

Матейченков покачал головой:

— Дай-то бог.

— Иваныч, у меня живот подвело.

— Да и я проголодался.

— Пойдем перекусим.

— Приглашаю в гостиничный буфет, хотя от их пищи можно вполне свои ноги протянуть.

— У меня есть лучшее предложение.

— Например?

— У нас ведь во всю частная инициатива развивается, — улыбнулся Завитушный. — спасибо вашим российским экономистам. Научили. Каждый норовит обзавестись своим делом, пусть микроскопическим.

— Не пойму, куда клонишь.

— К тому, что неподалеку есть чудный маленький духанчик, частный сектор. Там недурно готовят, и недорого берут.

— И хозяина знаешь?

— Немного.

— Скажи, Серега, а есть в Черкесске человек, которого бы ты не знал? — спросил Матейченков.

— На такие вопросы я на голодный желудок не отвечаю.

Они не спеша шли по теневой стороне улицы, где было не так жарко, обсуждая ближайшие дела.

— А народ у вас с юмором, — заметил Матейченков, полный впечатлений от утреннего митинга.

Завитушный согласился:

— Этого добра хватает. А без юмора, Иван Иваныч, в наше время выжить невозможно.

— Крепко выступил мужик из штаба Семенова.

— Да, он умница. Владимир Семенов с ним всегда советуется.

— Что-что, а кадры Семенов подбирать умеет.

— Армейская закалка, — кивнул Завитушный.

— А старика знаешь?

— Который всем ораторам укорот делал?

— Ну да.

— Не знаю.

— Эге, вот ты какой всезнайка!

— Он не местный, — пояснил Завитушный, как бы оправдываясь. — не в Черкесске живет.

— А где?

— В горах. Думаю, в Приэльбрусье.

— Откуда знаешь?

— По выговору. Там у горцев свой акцент.

— Нет у него акцента.

— Ты не уловил, Иваныч.

— Он пьян был?

— Трезв как стеклышко.

— Что ж он ораторам мешал?

— Наверно, развлечься хотел.

— Мог нарваться.

— Запросто. Его счастье, что никто крови не жаждал. А то бы накостыляли по первое число, даром что у нас старик — лицо уважаемое.

— Далеко твой духанчик?

— За углом.

Матейченков вздохнул:

— Женщину с ребенком жалко.

— Да, бабам во время передряг достается больше всего, — согласился Завитушный. — Такова особенность Востока.

— Как, впрочем, и Запада. А также всех прочих частей света, — добавил генерал.

Вскоре они остановились перед подвальчиком, из гостеприимно открытых дверей которого тянуло прохладой.

— Проше пана, — Завитушный посторонился, пропуская вперед своего начальника.

В помещении народу было немного — видно, цены все-таки кусались, подумал Матейченков. Приятно пахло молодым терпким вином, жареным на вертеле барашком.

Они сели в дальнем углу, за обшарпанный столик, старательно обклеенный голубым пластиком. Предстояло кое-что обсудить, и генерал не хотел, чтобы их разговор достиг до чужих ушей. Из головы не выходило предложение, озвученное представителем штаба Владимира Семенова. И ежу понятно, что он говорил отнюдь не от собственного имени и не во власти внезапного озарения…

Начинался новый этап в жизни республики, новая телесерия, как выразился бы Завитушный.