Михаил Нестеров - Возмездие. Никогда не поздно
– Отец способен позаботиться о пятерых детях, а пятеро детей не способны позаботиться об одном отце. Жердев так сказал накануне ликвидации Лесника, – пояснил он. – Я понял это так: он достанет из-под земли всех нас, а мы не сможем доставить ему даже легких хлопот. Я должен был передать его слова команде.
– Но не передал?
– Нет.
– Почему?
– Сейчас думаю, не сказал их потому, что не был уверен – поймет ли меня тот же Хэнк, – пожал плечами Билл. – Уже тогда в его глазах было пусто, как в выгоревшей комнате. Сволочь, он чуть меня не убил! – Выдержав паузу, он добавил: – Я так и не поблагодарил тебя. Спасибо.
– Команда распалась. Что чувствовал ты первую неделю, месяц, год? – спросил Андрей.
– Трясся от страха, – признался Биленков. – Никто не может чувствовать себя в безопасности, все мы живем под прицелом. Потом меня отпустило. Я понадеялся, что окончательно и бесповоротно. Но не тут-то было. Я был дураком, когда принял предложение Жердева возглавить опергруппу. Знаешь, что меня окончательно убедило в этом?
– Пара стопок водки? Еще налить?
– Нет, я серьезно. Сегодня я снова почувствовал себя под прицелом, снова работаю на Жердева. Я приперся к нему, потому что меня самого приперло. – Неожиданно Виктор резко сменил тему: – Послушай, я не слепой. Я видел, как ты смотрел на Юонг.
– Тебе сколько стукнуло?
– При чем тут возраст?
– Ну, такие мысли обычно закрадываются в голову в четырнадцать и в восемьдесят четыре. Когда на тебя сваливается первая любовь, и когда от тебя грозит отвалить последняя надежда. Ты и Кравец, вы, случайно, не одновременно спустили курки? Ты вообще обследовался после того случая? Может, у тебя свинец в голове?
– Ты закончил?
– Буквально одно предложение. Ты должен бы гордиться, что на твою женщину мужчины обращают внимание.
– Она что, уродина? Эй!
– Ты бросаешься из крайности в крайность… Юонг – она красивая. Она не похожа на других. И давай закроем эту тему. Кстати, не хочешь рассказать, почему ты взвалил на себя обязанности ее опекуна?
Биленков отозвался, как показалось Маевскому, охотно. У него сложилось впечатление, что Виктор давно искал подходящего случая, чтобы излить переполнявшие его чувства.
– Мы пролили в тот день слишком много крови, и мне просто было необходимо пощадить хотя бы одного человека. Клянусь, если бы Кравец занес над Юонг руку, я бы убил его… Ну, а потом я стал думать о ней. Она осталась одна, что будет с ней, какие люди станут ее опекунами?.. Я вдруг увидел ее взрослой, наполовину наполненной моим смыслом жизни. Я говорю о воспитании, понимаешь? Если ее воспитают другие люди, в сто раз лучше или хуже меня, она будет не такой, какой я ее увидел. Я не мог позволить кому-то изменить ее будущее, изуродовать или украсить ее. Вот и все. За исключением одной вещи: мне в ту пору было всего двадцать семь… Я следил за ее судьбой. Мне это большого труда не составило: я по натуре опер. Из отделения милиции Восточного административного округа, где я поначалу работал участковым, я перевелся в Курьяново, поближе к интернату, куда ее направили вскоре после убийства Лесника. – Он усмехнулся: – Государственное бюджетное специальное образовательное учреждение школа-интернат.
– У нее нашли отклонения в психике?
– Точно сказал – нашли. По какой причине – не знаю. Может быть, увидели в ее раскосых глазах признаки аутизма… – Биленков развел руками и округлил глаза, как ребенок. – Ну да, ей требовалась психологическая корректировка, но не в стационаре же для убогих! Я считал, что с ней поступили несправедливо, и уже не мог контролировать свои чувства: жалость, грусть, сочувствие… Боялся смотреть на себя в зеркало, потому что видел убийцу, переполненного раскаянием…
Биленков закурил, потом выпил рюмку и спустя пару минут продолжил:
– Директором интерната была женщина лет сорока с повадками надзирательницы. Она и я – участковый и блюстительница порядка, мы быстро нашли общий язык. Во второй или третий мой визит она закрыла дверь кабинета и позвала меня в заднюю комнату. На ней было черное нижнее белье, помню, пахла она потрясающе – какой-то французский парфюм, уже не помню какой. И в постели была буквально неуправляемой. Мы встретились еще раз, еще… Это были незабываемые ночи. Она помогла мне собрать документы, необходимые для оформления опекунства, познакомила с подругой, с которой я заключил фиктивный брак, поскольку одинокому мужчине оформить попечительство над девочкой нереально. У меня голова пошла кругом. Я не представлял, что эта процедура отнимет столько времени и сил. Заявления, справки с места работы, выписки из домовой книги и ОВД, медсправка, справка о соответствии жилого помещения разным там нормам, куча копий, автобиография… Потом я стал ждать вынесения решения органов опеки. Я не видел оснований для отказа. Но чем больше думал об этом, тем сильнее волновался. Временами мне казалось, что совет по опеке узнал о том ночном рейде… Наконец я получил право опекуна, но встретил это известие уже выжатым, как лимон. Рука моя затряслась, когда в нее ткнулась ладошка девочки. Не пытайся понять меня. Ты ничего не знаешь об искуплении.– Мне необязательно знать об этом. Если искупление для тебя – диагноз, то ставил его тебе уездный эскулап.
– Так… – заиграл желваками Биленков. – А ну-ка, объяснись.
– Когда ты рассказывал мне свою историю, я заметил в твоем взгляде глубокую печаль. Не скорбь, в смысле беды или несчастья, а именно печаль – неотвязную и непреодолимую. Все эти долгие годы ты жил поступком, несвойственным тебе, – смог проявить милосердие там, где любой другой, похожий на тебя, о сострадании и не подумал бы. Ты выбрал свой крест, и я уверен, что ни разу не пожалел о тяжелой ноше. Поступок, на который ты решился, отчасти отбелил тебя, смыл с тебя кровь. Ты оберегал не Юонг, ты трепетал над своим драгоценным поступком, над своим деянием. И это только одна сторона вопроса.
– Есть и вторая?
– Есть. И она не отличается благородной красотой. Ты увидел в Юонг Ким взрослую женщину, так?
– Ну, так.
– Если бы ты думал о ней, как о ребенке, ты бы удочерил ее. А так ты растил ее и натурально выкармливал, пока она не созрела до того самого соблазнительного возраста. Ты потер руки: «Пора!» – и затащил ее в постель.
– Ах, ты!..
Журналист не дал Биллу возможности выстрелить. Опередив его на мгновение, он выкрутил ему руку, другой рукой нажимая на травмированную грудь, – видел и смотрел, как мутнеют от боли глаза его противника… Наконец он отпустил его.
– У тебя своя правда, у меня своя, – тяжело дыша, проговорил Биленков.
– Правда одна, а точки зрения на нее разные. Не хочешь поблагодарить меня еще раз?
Биленков ушел, хлопнув дверью. Когда затихли его шаги на лестнице, Маевский вынул из нижнего ящика стола диктофон и остановил запись. В этот раз в его распоряжении было современное записывающее устройство, встроенная память которого рассчитана на восемь часов записи. Функция голосовой активации была задействована – то есть запись прерывалась во время пауз. Что ж, подумал Маевский, Жердеву будет проще и быстрее ознакомиться с продолжительным разговором. Он пожалел лишь о том, что это чуткое устройство, впитавшее каждое слово беседы, было неспособно уловить чувства.
Затем он снял трубку телефона и набрал номер Жердева:
– Дмитрий Михайлович, здравствуйте! От меня только что ушел Биленков.
– Правда? – В голосе босса прозвучало удивление. – И чего он хотел?
– Прежде всего поблагодарить меня. Мне трудно объяснить это на словах, тем более на пальцах – вы их не увидите. Может, общее впечатление от беседы у вас сложится, когда вы прослушаете запись?
– Конечно. Завтра. В восемь тридцать.
Жердев поблагодарил Маевского – сухо и, насколько мог судить сам Маевский, с некоторой опаской.
Через двадцать минут Андрей, побрившись, вышел из дому, поймал такси. Еще через сорок минут стоял перед дверью Биленкова и нажимал на кнопку звонка.
Виктор и Юонг переглянулись. Он оторвался от трансляции конкура из Франции, Юонг посмотрела на него поверх книги. Если бы через окно в дом влетела ручная граната, они бы удивились меньше.
– Кто там? – спросила Ким.
– Не знаю, – пожал плечами Виктор. – Ты кого-нибудь ждешь?
– Я?.. Нет. А ты?
– Я тоже.
– Странно… Кто бы это мог быть?
– Может, узнаем, когда откроем?
– Пойдем вдвоем?
– Пожалуй.
Юонг Ким вооружилась пистолетом, дослав патрон в ствол, но пока не сняла его с предохранителя. Биленков повторил ее действия, и они подошли к двери.
– Кто? – спросил Виктор, вставая сбоку, чтобы не получить возможную пулю, и закрывая глазок рукой.
– Это Андрей Маевский.
На сердце у Биленкова отлегло.
– Ты один, Андрей, без Петра и Павла? – нервно пошутил он, открывая дверь.
– Здравствуй, Юонг! – поприветствовал гость кореянку.
– Здравствуй, – ответила она, тряхнув головой и убирая пистолет.
