Валерий Горшков - Принц воров
Эти простейшие арифметические подсчеты стали предметом для раздумий бандитов. И хотя в план смешения русской и заокеанской красивой жизни верилось плохо, каждый из людей Червонца, выходя за дверь, думал о том, что, быть может, вор и прав. Многое кажется невозможным только потому, что никто раньше этим еще не занимался. Но все же недоверие и подозрения не оставляли их. Уж очень не верилось в предприятие, где можно, не убивая, не грабя и не стреляя, выручить почти три миллиарда рублей за смешные полгода. Людям, привыкшим добывать водку, хлеб и одежду с ножом в руке, перешагивая через трупы, не верилось, что за океаном их поймут и примут.
А потому каждый из них успеет за указанный вором срок побывать на кладбище и увидеть на склепе пана Стефановского крохотную картонную табличку, на которой простым карандашом будет написано: «Неужели и ты настолько туп?» — и сомневаться в том, что это почерк Червонца, будет невозможно.
Прочтя это, каждый постарается убраться с кладбища побыстрее, получив новые сведения для своих подозрений.
— Я знал, что ты не уйдешь, — сказал Червонец Корсаку, который тоже сунул деньги в карман куртки, однако последовать примеру остальных не торопился. — Да если бы ты и решил уйти, я бы тебя не отпустил.
— Ошибаешься, однако, — просто заметил Слава. — Я бы ушел. И Крюк был бы мне не помеха. Просто мне некуда идти. Да и ищут меня, в отличие от твоих архангелов.
В квартире их осталось трое, где третьим был, конечно, молчаливый Крюк. Он-то уж точно не стремился ни к женщинам, ни к выпивке, ни в камеру Крестов.
Ушел и Сверло, которому кое-как наложили шины на правую руку и вкололи дозу морфия. Поймав «приход», закоренелый морфинист Сверло, казалось, позабыл о своем увечье. На губах его играла блаженная улыбка, а глаза неестественно расширились.
После ухода бандитов в квартире повисла тишина.
— Уходить придется втроем, — помолчав и докурив пятую или шестую за полчаса папиросу, нарушил тишину Червонец. — Я не верю в то, что кто-то из них не окажется в руках чекистов.
— Зачем же ты отпускал будущих потенциальных свидетелей?
— А зачем ты отпускал своих грибников, будущих потенциальных «языков»? — поглаживая перевязанную руку, не замедлил со встречным вопросом Червонец.
Эту ночь Ярослав не спал. Лежа на диване новой, уже третьей по счету квартиры, коих у Червонца, благодаря стараниям Святого, оказалось в Питере больше, чем у НКВД явок, отставной капитан смотрел в потолок и прислушивался к мерному посапыванию Червонца. Крюк в соседней комнате не издавал никаких звуков — Корсак уже давно обратил на это внимание. Крюк не сипел во сне, не храпел, не вздрагивал и даже не заходился вздохами, как обычные люди, однако всякий раз, как бы случайно проверяя его, Ярослав убеждался в том, что тот действительно спит.
До назначенного Червонцем времени «Ч» оставалось менее суток. Слава раз за разом обдумывал варианты, при которых можно было бы предупредить Шелестова, и раз за разом таковых не находил.
Еще его мучил вопрос, который не имел на сегодняшний день ответа. Дошла ли до Шелестова его записка? Не проявил ли благоразумие ростовщик (а Слава готов был поклясться, что это был человек, готовый ради денег на все!), решив, что одна купюра в руках гораздо лучше, чем сто неполученных? И прочитал ли старик записку на купюре вообще! Не исключено, что дома он аккуратно сложил купюры вчетверо и упрятал в коробочку. Коробочку — в ящичек, ящичек — в мешочек, мешочек опустил в погреб и заложил кирпичами так, что сам потом насилу откопает!.. И лет этак через шестьдесят, году в 2006-м… если такой когда-нибудь вообще наступит, советский пионер, занимаясь изучением подвала исторического города Ленинграда по заданию пионерской организации, обнаружит под прогнившим полом мешочек, в котором найдет ящичек. Сковырнув защелку, упрямый и любопытный пионер найдет коробочку, а в ней — слипшиеся пачки советских рублей, перетянутые бечевками. И тогда…
Слава тихо и незаметно даже для самого себя вздохнул.
…тогда пионерская организация передаст деньги в советский музей, возможно, даже в Эрмитаж. И работники музея, не решаясь развернуть деньги, чтобы те не превратились в труху, оставят их на всеобщее обозрение под стеклом в том виде, в котором их хранил до изумления жадный ростовщик, — в свернутом. И уже никто никогда не узнает, что на Лебяжьей канавке треснула трость.
Интересно, если повезет, Ярослав со Светой и Ленчиком останутся живы, сколько им будет в 2006-м?.. Леньке — 60, и он уже давно будет Леонидом Ярославовичем, Светлане — восемьдесят, а самому Славе… Получается, что 92. Не возраст, если учесть, что многие китайские монахи доживают до ста лет и более. Вот тогда прийти в музей, выпросить экспонат на время (а это получится, потому что Ленька к тому времени будет уже очень крупным начальником), прийти к ростовщику, которому к тому времени стукнет уже под 130 (ростовщики, сволочи, живут очень, очень долго, иногда кажется, что они не умирают, а просто переселяются в другие тела), и сказать: «Что ж ты, гад, не развернул деньги, которые через два месяца все равно ничего не будут стоить, и не отдал записку по назначению?!»
Как еще предупредить Шелестова о планирующемся разбое, Слава не знал. План Червонца на воссоединение мафиозных структур СССР и США казался грандиозной авантюрой. Более того, он казался Корсаку блефом. Но не потому ли, что раньше этим никто не занимался?
Стараясь хоть немного отдохнуть и настроиться на завтрашний день, когда нужно будет обязательно что-нибудь придумать, Слава прикрыл глаза и погрузился в тревожный, вздрагивающий, словно поплавок на волнах, сон…
А в это время на лестничной площадке в оставленном ими доме царила суета. Двери всех трех квартир на третьем этаже были распахнуты настежь, и из них слышались короткие, как выстрелы, вопросы и расплывчатые, как хрипы заезженной пластинки, ответы хозяев.
— Сколько их было в квартире?
— Человек пять или шесть, если судить по разговорам…
— Что они делали в квартире? — звучало в другой квартире. — Ваши соседи утверждают, что слышали выстрелы. Значит, их не могли не слышать и вы.
— Мы думали, что это стук падающих стульев.
— Почему не сообщили в органы? Стулья просто так в квартирах не падают, граждане! Не мне вам объяснять! Вы сейчас будете доставлены и опрошены подробно!..
— Вам известна фамилия Сперанский? — особенно требовательно наседал на полусонных хозяев майор военной разведки Гранский.
— Какой Сперанский?! — стараясь заглушить испуг, кричали в исступлении жильцы. — Нет здесь никаких Сперанских и никогда не было!.. Клюквины есть, Загорские есть, Петров алкаш проживает — пьянствует, а Сперанских нет и никогда не было!
— А из дома напротив сюда никто не приходил?
— А мы знаем?!
— Как выглядели новые жильцы? — раздавалось в третьей, самой страшной из трех квартир. Там лежали два изуродованных выстрелами трупа и при отсутствии вентиляции отвратительно пахло свежим мясом и сотней опустошенных консервных банок…
Посреди лестничной площадки стоял невысокий, но крепкий мужчина в бежевом плаще и сером костюме. Перегоняя из одного уголка рта в другой изжеванную спичку, он спокойно стоял и смотрел перед собой. Изредка к нему выбегали из квартир мужчины в штатском и что-то коротко сообщали. Мужчина в плаще так же коротко кивал, но взгляда от площадки полуэтажом ниже не отрывал, и складывалось впечатление, что он слушает, отдает команды и думает о чем-то своем одновременно.
Приблизительно через полчаса после того, как жители квартир на этом этаже были разбужены стуком и звонками, к мужчине подбежал очередной курьер и сообщил:
— Товарищ полковник, я звонил в управление. Наш содержатель ломбарда опознал в одном из участников инцидента в кинотеатре «Рассвет» Зырянова Павла Леонидовича, двенадцатого года рождения. Трижды судим, отбывал наказание в исправительных лагерях. Кличка «Сверло». Того же, кто сунул ему в руки деньги с запиской, старик опознать по фотокартотеке НКВД не может.
— Он и не опознает по этой картотеке, — пробормотал мужчина. — Вы закончили?
— Да, — нехотя кивнул сотрудник. Нехотя, потому что ни одного ответа, представляющего оперативный интерес, от хозяев обеих квартир получено не было. Те же, кто лежал в третьей квартире, ничего пояснить уже не могли.
Вернувшись в управление, полковник не раздеваясь прошел в отдел, где над уставшим хозяином ломбарда трудились в поте лица его работники, и отдал приказ привести старика в его кабинет.
Уже там, вынув из стола затертую фотокарточку и надергав из личных дел сотрудников несколько других, полковник разложил их перед стариком на столе.
— А среди этих вы можете опознать того, кто передал вам купюры?
— Так как же, товарищ Шелестов, — засуетился тот, кого Корсак безошибочно определил как ростовщика. — Я же ж буду самым отъявленным вруном, право, если не признаю в этом молодом человеке с ясным взглядом того мужчину! При таком пайке, как сейчас, обладать хорошей памятью и острым зрением, конечно, весьма затруднительно, однако ж я умоляю вас! Вот этот милый молодой человек и есть тот, кто пообещал мне сто рублей в обмен на эти десять!
