Сергей Самаров - Операция “Зомби”
– Подумали? Тогда опустите стволы, выйдите за порог, перестаньте шуметь не по делу и выслушайте наши условия.
– И что? – Болтун-крепыш, оказывается, и другим словам научился. Должно быть, парень талантливый, только ему бы скорости соображения добавить, потому что на одном умении бегать по коридорам далеко не уедешь.
– А то! – резко, злобно крикнул я.
И крепыш попятился. Нервы у него напряжены. Он уже наслушался рассказов обо мне, может быть, участвовал в захвате Пулата. Знает, что всего ожидать следует. Знает, что шуток мы с собой позволять не желаем. И ждет, сам не знает чего – смерти или продолжения разговора. К любому повороту событий готов. Но к смерти, я думаю, не стремится с той же скоростью, с какой рвался выручить дедка. Потому от резкого звука и пятится, как от резкого движения. Но я не двигаюсь. Знаю, от страха они выстрелить могут.
– Быстро все в коридор, если уважаете российскую науку и если есть желание своего профессора живым увидеть! – Я вложил в голос, против их сопротивляющегося желания, все свое желание управлять этой толпой. Знаю, когда не сомневаешься в своем праве командовать, команда сама собой получается очень убедительной. Тверже и без сомнений. Любая нотка сомнения сломает выстроенную модель поведения толпы. Я выстроил ее, я толпой управлял. Я очень сильно хотел этой толпой управлять, и она повиновалась мне.
И уже когда они выходили, уже когда последние двое, стремясь быстрее пересечь порог, столкнулись в дверях и не желали уступать один другому очередь, чтобы не остаться в комнате единственным и последним, я понял, что не просто управляю ими. Они меня боятся. Меня и Виталика Пулатова. Да, они именно боятся и просто счастливы, что я поставил им такие условия. Мужское самолюбие силы толпы очень стремилось и потому нашло лазейку, позволяющую с незаметным со стороны уроном для своей чести отступить. Но это была только половина момента, определяющая его суть, если даже не значительно меньшая его часть.
Самое главное было в том, что я уловил некоторое сходство в своих ощущениях нынешнего положения и того, что случилось в тире, когда я стрелял так, как стрелять не умею и как вообще стрелять невозможно. Тогда что-то во мне говорило: я должен это сделать. Вернее, это не так – ничто не говорило ничего, потому что невозможно передать словами ощущение, которое длится только долю секунды и проявляет себя, не требуя внутреннего сосредоточения. Просто происходит толчок, и ты делаешь, зная, что легко это сделаешь – походя, словно мигаешь... Сейчас то же самое произошло. Я походя пожелал воздействовать своей волей на толпу. Властно, мощно протранслировал собственное желание. И толпа подчинилась. Я почувствовал это, я почувствовал, что толпа подчинилась не моим угрозам и увещеваниям, хотя в какой-то мере и им тоже, а именно моему сильнейшему желанию.
Более того. Я начал улавливать некие движения вокруг себя. Совсем не телесные – я был уверен, не оглядываясь, – движения. Что это было, сказать трудно. Но неведомые силы наполнили комнату своими потоками так мощно, что появилась боль в голове. А это для меня всегда чревато. Я взял с собой, конечно, лекарство, заранее зная, что дома окажусь нескоро. Но оно от боли полностью не освободит и не даст бодрости телу, когда эта бодрость нужна. А потоки властвовали в воздухе. Противоположные, мешающие друг другу, переплетающиеся, как две змеи, вступившие в схватку, но – властвовали они вместе с тем, что шло от меня. От меня самого шел точно такой же мощный поток. И вдруг я догадался или даже осознал, что это такое странное вокруг происходит...
Толпа охранников уже в коридоре.
Я взял со стола ключ и спокойно закрыл дверь. Крепкая дверь. Ногой такую не вышибешь ни с той, ни с другой стороны. Рамка из металлического уголка по двери и по косякам, шесть цилиндрических язычков замка. Мы отгородились от опасного возбужденного соседства. Хотя бы на время отгородились. Положение изменилось. Только непонятно, в лучшую или в худшую сторону. Раньше нас закрывали, теперь мы закрылись. Ничего принципиально не изменилось, кроме появления заложника.
Заложник... Глубокоуважаемый дедок-профессор... К нему я и повернулся:
– Ну что?
– Что? – переспросил он, уже не изображая из себя добренького, всепонимающего дедка. И стало понятно, что он гораздо моложе, чем показался вначале, гораздо сильнее и, конечно, опаснее. И голос стал совсем иным – вызывающим, озлобленным, хотя и не испуганным. Перед нами была обыкновенная крыса, затравленная, загнанная в угол и не имеющая возможности сопротивляться. Даже оскал при произнесении простейших звуков появился крысиный. А он надеялся, что сможет сопротивляться. Он очень надеялся на это...
Только на что именно он надеялся?
– Не получилось? – Я смотрел ему прямо в глаза, придавливая тяжестью своей мысли, своего знания и проникновения. Прорвавшись раз, чтобы воздействовать на толпу охранников, мысль теперь силу набирала и набирала, стала самоподпитывающейся величиной.
– Про что ты, сынок?
– Я видел, как ты стремился и их остановить, и Пулатова заставлял руки разжать. Но не хватило у тебя сил на две задачи. И вообще ты рывками действовал, истерично. Метался...
– Видел?
– Видел.
– Ты видел? Или ты так думаешь?
– Я видел.
У дедка вдруг округлились глаза. И что-то в них произошло, взгляд трансформировался из только что испуганного и озлобленного в удивленный и восхищенный, страстный и заинтересованный.
– Что ты, сынок, видел? Как ты, сынок, видел? Не обманывай старика. Невозможно увидеть торсионные поля ...
– Если можно увидеть при желании Елисейские Поля, почему же нельзя увидеть торсионные? – спросил я, совершенно не понимая, что имеет в виду дедок-профессор, но смутно догадываясь, что разговор идет о тех силах, которые только что куролесили вокруг моей головы. Он понял меня дословно. Я же видел их не глазами, я ощущал их присутствие.
– О чем вы говорите?
Пулат наконец-то разжал хватку и выпустил дедка из дружеских объятий. Конечно же, он и не собирался ломать тому шею, хотя при выстреле такая возможность была вполне реальной: состояние аффекта плюс непроизвольное болевое сокращение мышц – и готово. Одного короткого рывка вполне хватило бы. Профессор, похоже, понял это и почти с нежностью потер шею ладонью. Железные лапы маленького капитана ему пришлись не по вкусу.
– Мы говорим о торсионных полях, – сказал я так, словно отлично знал, что это такое, чуть ли не прогуливался по ним с газеткой в руке, поджидая весьма даже симпатичную подружку, – аналогия с Елисейскими Полями, единожды произнесенная, застряла в голове прочно. На самом деле я где-то и когда-то слышал этот термин, но не сумел вспомнить, что он означает.
– И что на этих полях растет? – А у Виталия свое видение слова, свой ассоциативный образ, поскольку все люди, а не я один, мыслят не буквенными символами, а ассоциативными. Впрочем, это и неудивительно. Сколько его помню, а помню я его достаточно давно, Пулат отсутствием аппетита никогда не страдал, точно так же, кстати, как и наличием жировых отложений. Организм усваивал пищу полностью. Очевидно, местный рацион, неизвестно кем регламентированный, его не слишком устроил, и мысли вернулись к пище непроизвольно. Если есть поле – торсионное, или колхозное, или еще какое-нибудь фермерское, на поле что-то должно расти. И это что-то вполне можно съесть.
Профессор фыркнул от такой вопиющей неграмотности отставного офицера. Моей аналогичной неграмотности он пока еще не уловил и потому повернулся прямо к моему товарищу:
– На торсионных полях растет информация! – сказал он почти торжественно, но почему-то не поднял вверх – в виде восклицательного знака – указательный палец.
– Ни разу не видел зайца с балалайкой, – без раздумий отпарировал Пулат в ответ на сомнение в его интеллектуальных способностях, промелькнувшее, должно быть, у профессора во взгляде. В переводе на общечеловеческий язык его фраза называется – «Сам дурак!»
Контрвыпад несколько остудил профессорский возвышенный пыл, и я посчитал нужным вмешаться якобы на стороне старейшего и более умудренного знаниями:
– Объясни, дедок, неразумному капитану...
Дедок с распростертыми объятиями кинулся в расставленную ловушку, просвещая заодно и второго капитана, но того не ведая.
– Каменщик, предположим, кладет стену... Кирпич за кирпичом, машинально... У каменщика есть определенный эмоциональный настрой, вызванный предыдущими событиями из его жизни. Даже не думая об этом, он оставляет в каждом кирпиче торсионный след. То есть вкладывает в него свое настроение. Потом мы, вселяясь в новый дом, ложимся спать возле этой стены. И сами не понимаем, почему нас охватывает тревога или, наоборот, беспричинная радость. Мы читаем устоявшееся торсионное поле. Торсионные поля постоянно вокруг нас. Прошла женщина, оставила после себя запах духов. Это тоже аналог торсионного поля, только его мы улавливаем обонянием. А настоящие торсионные поля взаимодействуют исключительно с подсознанием, и только умелый человек может понять, зачем вчера вечером к нему заходил сосед и почему сегодня утром позвонил старый друг, с которым уже пару лет как не встречались. Понятно я объяснил? В мире не бывает случайностей. Все случайности – это результат восприятия подсознанием влияния торсионных потоков. Умелый, специально обученный этому человек в состоянии просчитать любые события как строгую концепцию и на основании этого сделать точный прогноз на ближайшее время. Другой умелый человек в состоянии стереть торсионное поле своей мысли, способен оборвать тонкую связь с посторонним человеком, если ему требуется.
