Сергей Донской - Туманный вирус
Спросонья его можно было принять за Человека-паука, ползущего по стене здания. Но в столь позднюю пору любопытных на соседних балконах не наблюдалось. Из распахнутых окон и дверей раздавались лишь однообразные сонные звуки — посапывание, храп, невнятное бормотание. А до ноздрей Клочкова отчетливо доносились всевозможные запахи, которые он машинально различал и сортировал, словно это могло ему зачем-то пригодиться: вот это подгнившие фрукты, это скверный самопальный коньяк, это какой-то не слишком ароматный крем, которым мажутся на ночь немолодые женщины.
На уровне десятого этажа вообще отвратительно воняло блевотиной, и Клочков промахнул его так быстро, что чуть не забыл притормозить перед номером 913.
Подождав чуть выше, пока трос перестанет раскачиваться, прапорщик медленно соскользнул на тридцать сантиметров… двадцать… десять…
Дверь в номер была распахнута настежь, задернутая гардина не мешала проникать внутрь ночной прохладе. В комнате было темно, на кровати угадывалась какая-то возня, слышались голоса — мужской и женский.
Черт! Они не спали, а подошвы Клочкова уже коснулись перил. Бежать? Но когда представится следующий случай? И понравится ли это Шухарбаеву, который заплатил деньги не за прогулку Клочкова на свежем воздухе?
— Жарко, — прошептал женский голос за гардиной.
Продолжения Клочков не разобрал. Зато услышал, как мужской голос, который мог принадлежать только Белову, произнес:
— Я перекурю.
— Как хочешь, — сказала женщина.
За колышущейся гардиной возник человеческий силуэт, замотанный в белое. Видимо, Белов решил выйти на балкон, набросив простыню.
Убегать было поздно, а вот времени прицелиться Клочкову хватило с лихвой. Это давно превратилось у него в инстинкт. Обжегшись, ты отдергиваешь руку. Столкнувшись с опасностью, стреляешь.
Плонк! Выпущенная из глушителя пуля прогудела в темноте рассерженной пчелой. Клочкову показалось, что до него донеслось короткое чмоканье, с которым смерть поцеловала жертву прямо в лоб.
И снова: Плонк! Ж-ж! Чмок!
Фигура в дверном проеме отпрянула и начала падать навзничь, но Клочков слишком часто видел, как умирают люди, чтобы проявлять любопытство по столь обыденному поводу. Спрыгнув с перил спиной назад, он оттолкнулся от балкона обеими ногами и начал спускаться вниз, уже не слишком осторожничая.
Дело было сделано. Осталось достичь земли, сесть в угнанную тачку и покинуть Астану. Но что за чертовщина?
Клочкова сильно встряхнуло, качнуло в сторону, а потом понесло обратно, сильно ударив коленом об угол бетонной плиты. От боли все мысли разом вылетели из головы. Запрокинув эту пустую голову вверх, Клочков увидел метрах в четырех над собой мужской силуэт, вцепившийся в трос обеими руками. Это был Белов, вполне целый и невредимый. Кого же тогда завалил Клочков в номере? Выходит, всего-навсего бабу Белова? Вот так дал маху!
Клочков выстрелил вверх, но не попал, потому что его закрутило, как елочную игрушку на перекрученной ниточке. Мир стремительно вращался перед его ошеломленным взглядом: темнота… далекие огни… близкая стена здания… опять темнота… Каким-то чудом ему удалось поймать ногами твердую опору и приостановить это безумное кружение, от которого желудочный сок вперемешку с желчью устремился в глотку, наполняя ее кислотой и горечью.
Стоило ему опять оттолкнуться ногами, чтобы продолжить спуск, как трос неумолимо повлекло в сторону, вынуждая повисшего на нем Клочкова описать в воздухе плавную дугу, завершившуюся зубодробительным ударом об стену.
Не воспользоваться наступившей передышкой означало погибнуть. Чудом выживший Белов не кричал, не грозил сверху. Он молчал и действовал, а такие противники самые опасные.
Выронив из руки пистолет, который в данной ситуации являлся лишь обузой, Клочков ослабил зажим карабина, торопясь как можно скорее достичь земли. Вися на тонком нейлоновом тросе, который раскачивали чужие руки, он вдруг понял, что должна чувствовать рыба, которую вытаскивают из воды.
Добрый десяток метров Клочков почти пролетел и уже благодарил бога за счастливое спасение, когда очередной яростный рывок заставил его вскрикнуть. Его буквально подбросило вверх, и шлея между ногами, которая прежде казалась вполне комфортной, врезалась в промежность прапорщика, норовя располовинить его надвое. Мохнатые яички, которыми он так дорожил, смялись, а может быть, и вообще сплющились. Но хуже всего, что карабин от резкого рывка заклинило намертво. До земли оставалось не более двух метров, а беспомощный Клочков мог лишь болтать ногами и дожидаться, когда проклятый Белов размажет его по стене гостиницы.
За него надо было брать не пятнадцать тысяч, а все сто пятьдесят, запоздало понял прапорщик. А умнее всего — вообще ничего не брать. Потому что… Мысль снова оборвалась. Попробуй размышлять связно, когда тебя мотает из стороны в сторону, как слепня на коровьем хвосте!
Туда-сюда, туда-сюда. Амплитуда раскачивания становилась все сильнее и сильнее.
Надо срочно расстегнуть пояс, сообразил Клочков, когда его в очередной раз повлекло в ночь. Намерение Белова стало очевидным. Его, Клочкова, собирались с размаху ударить о высоченную стеклянную перегородку гостиничного холла, и воспрепятствовать этому он не мог.
Он несся на нее, как на гигантских качелях, выставив вперед ноги, чтобы сокрушить стекло подошвами, а не собственным телом. Ногти ломались о заколдованную пряжку пояса, не желавшую поддаваться ни на миллиметр, а Клочков орал во весь голос то ли «ай», то ли «ой», как будто надеялся отпугнуть этим приближающуюся смерть.
V
Швейцар «Королевского отеля», проснувшийся от непонятного шума снаружи, открыл глаза и тупо уставился на человека за стеклянной стеной, вылетевшего из темноты с отчаянным воплем. Его ноги не касались земли. И своими вылезшими из орбит глазами он смотрел прямо на швейцара.
— Ну, ты! — предостерегающе крикнул отставной полковник милиции, который с избытком навидался на своем веку всего, кроме чертовщины.
Летающий человек с грохотом ворвался в гостиничный холл, неся перед собой тысячи маленьких и больших осколков. Некоторые сверкали в неоновом свете, как льдинки.
Швейцар вскинул руки, прикрывая глаза. Потом, придя в себя, он насчитал на них ровно одиннадцать порезов и порадовался своей расторопности. Но это произошло значительно позже.
Принимая град осколков руками, швейцар увидел сквозь растопыренные пальцы, как хулигана повлекло обратно, в ту самую ночь, откуда он прилетел. Одновременно с этим от алюминиевого каркаса оконной рамы отделилось несколько громадных пластов стекла, грозно сверкающих всеми своими зазубринами. Ими и накрыло подоспевшую человеческую фигуру, от головы до ног.
Кто-то протяжно закричал — то ли несчастный, то ли сам швейцар, который при даче свидетельских показаний путался так, словно его самого проволокло через лавину осколков и слегка оглушило.
Чтобы выскочить на улицу, ему не было никакой необходимости бежать к двери — в стеклянной стене зияло отверстие, сквозь которое могло бы пройти одновременно человек пять мужчин швейцарской комплекции. Но отставной полковник смог заставить себя действовать не раньше, чем сердце принялось колотиться там, где ему полагается, а не в мозолистых старческих пятках.
Когда, хрустя битым стеклом, он выбрался на улицу и увидел, во что превратилось тело, повисшее на тонком канате, с ним впервые за долгие годы повторился тот самый конфуз, который однажды приключился в самом начале службы на месте особо тяжкого преступления с расчлененным трупом.
Швейцара еще долго выворачивало наизнанку, но это не помешало ему сделать вывод, что человек — создание еще более хрупкое, чем стекло. К примеру, веревка, на которой раскачивалось мужское тело, уцелела. А вот само тело…
Перед тем, как швейцара опять скрутило в три погибели, он твердо решил, что никогда, ни при каких обстоятельствах не станет заниматься мойкой окон и не позволит делать это своим внукам.
VI
Белов взглянул вниз, а потом на веревку, раскачивающуюся перед его глазами. Вот уж действительно, жизнь человеческая висит на волоске, подумал он, возвращаясь в комнату.
Выяснять, кто спустился по этому тросу и откуда, не было желания. Рядовой киллер, который никому ничего сказать толком не сможет или не посчитает нужным. Им займется доблестная казахская полиция, которая, наверное, уже на всех парах мчится к отелю.
Белов посмотрел на труп Багилы, поколебался, но прикрывать ее застывшее, гладкое и удивленное лицо не стал. Все равно покрывало будет сорвано, выставив казашку на всеобщее обозрение. Ее будут дотошно осматривать, щупать, фотографировать. А Белову придется давать показания.
