Анатолий Сарычев - Боевые пловцы. Водолазы-разведчики Сталина
Девчонка поставила на стол две действительно хрустальные рюмки, каравай хлеба и три яйца.
Теперь Федорову так захотелось поесть, что затряслись руки.
Как раз вернулся Лохматый, неся на вытянутых руках три чисто вымытых стакана и не сводя с бутылки водки жадного взгляда.
Бородач тем временем быстро нарезал колбасу, сыр и ветчину. Сотворив два больших бутерброда, протянул их девчонкам со словами:
— Брысь наверх! И молчать до самого Хабаровска!
Девчонок как ветром сдуло.
Соколов разлил водку в разнокалиберную тару, себе и бабище налив в хрустальные рюмки.
— Щоб мы были здоровы! — одним махом вылив в себя водку, провозгласил бородач, смачно закусив куском хлеба с положенным на него толстым куском ветчины.
— Аналогично! — возвестила бабища, с ловкостью одесского амбала хлопнув рюмку.
Изящно оттопырив мизинец левой руки в сторону, бабища указательным и большим пальцами взяла со стола кусок колбасы толщиной миллиметров пятнадцать и отправила в широко открытый рот, в котором не хватало штук пять зубов с левой верхней стороны.
— Между первой и второй промежуток небольшой! — провозгласил Соколов, разливая до конца бутылку.
Опять дружно выпили и накинулись на закуску, которая убывала с завидной скоростью.
Бородач, сотворив еще два бутерброда, передал их наверх, девчонкам, которые молча приняли еду.
Поезд стал замедлять ход, и постукивание по рельсам стало реже. За окном был виден мелкий кустарник у самого полотна, дальше шел кустарник повыше, а метров через сто стеной поднимался лес.
Появился проводник, вопросительно посмотрев на бородача, которого сразу принял за главного в купе. Щелкнув себя по горлу указательным пальцем, бородач показал три пальца и как-то непонятно покрутил пальцами.
— Через час после прицепки! — теперь уже словами ответил проводник, переходя в следующий отсек.
С правой стороны появился заброшенный путевой домик и остатки платформы с неожиданно хорошо сохранившимся дощатым щитом, на котором пламенела надпись «20-я верста».
— Сейчас наши вагоны перекинут на широкую колею и прицепят к московскому поезду! — возвестил бородач, неподвижно смотря перед собой.
Возникший проводник беззвучно сделал шаг вперед, остановился перед столом и выгрузил на него две бутылки с китайскими иероглифами на этикетке.
«Хотя почему китайские? Может быть, японские или корейские?» — прикинул Федоров, внимательно смотря на лицо бабищи, которое после двух стопок водки как-то подтянулось и облагородилось.
— Расскажите, Мария Ивановна, о станции, на которую мы едем, — попросил бородач, наливая в рюмки желтоватую жидкость.
— Только что промелькнули остатки двадцатой платформы, из-за которой до революции чуть не началось восстание аборигенов[40].
История разъезда Озерный Ключ началась двадцать седьмого марта одиннадцатого года, когда по просьбе местных землевладельцев и крестьян была построена платформа «Двадцать четвертая верста». Тогдашний владелец Сучанской ветки, общество КВЖД, поставил условие, чтобы местные жители содержали платформу за свой счет, с ежегодным текущим ремонтом, уборкой, освещением, колкой льда, подсыпкой песка и наймом сторожей. Плата за проезд до ближайшей станции взималась железной дорогой, как за полный перегон между станциями Шкотово — Новонежино.
— Как много вы знаете! — льстиво воскликнул Федоров, действительно восхищенный знаниями бабищи, пардон — Марии Ивановны.
— Мама уже семь лет работает библиотекарем в узловой библиотеке! — пискнула с верхней полки белобрысая девчонка.
— Цыц, малявка! Спать ложись! — усмехнувшись, приказал бородач, передавая наверх два бутерброда с колбасой и сыром.
— Сам, дядя Миша, спать ложись! — огрызнулась вторая малявка, тем не менее принимая бутерброды.
Опрокинув еще одну рюмку китайско-японской огненной воды, Мария Ивановна продолжила рассказ:
— Экономическое значение разъезда Озерный Ключ скачкообразно возросло в четырнадцатом году после появления рядом с разъездом крупных угольных копей.
В семнадцатом году очень активно функционировал полустанок «9-я верста», который располагался вблизи угольного рудника. Там были установлены один станционный домик и типовой железнодорожный сарайчик, не говоря о платформе.
— Откуда вы так много знаете? — восхитился Федоров, подливая в рюмку Марии Ивановны желтоватую жидкость.
Сам Федоров, только пригубив шибающую сивухой жидкость, отставил стакан в сторону.
Соколов тоже не стал пить, чего нельзя было сказать о бородаче и Лохматом.
Поезд снова стал притормаживать и вскоре остановился прямо в поле. Дернулся вагон, лязгнула автосцепка, и вагон куда-то повезли. Правда, недалеко. Паровозный гудок, и остановка. Снова гудок, и вагон поехал обратно.
Федоров внимательно смотрел в окно и увидел, что их вагон стоит рядом с первым. Что-то загремело в голове и хвосте вагона, стали слышны скрипы. Вагон покачнулся с борта на борт.
«Откуда качка? Мы же не в море идем, а стоим в открытом поле?» — удивился про себя Федоров, переводя взгляд на Соколова.
На лице капдва тоже отразилось удивление. А вот лица бородача и Марии Ивановны были абсолютно спокойны. Бородач вылил из бутылки последние капли и открыл вторую.
— Что там шумит под палубой? — недовольно спросил Соколов, озабоченно вертя головой.
«Мне так вертеть головой по штату не положено!» — пожалел себя Федоров, продолжая напряженно прислушиваться к странным звукам.
— В нашем вагоне меняют тележки с узкой колеи на широкую! — пояснил бородач, жестом приглашая Соколова и Федорова взять стаканы.
— Чувствую, что без очень серьезных людей здесь не обошлось! — поднял свою рюмку Соколов.
— Две недели железнодорожники пути меняли! — мотнул головой Лохматый, забирая свой стакан.
Весь вагон лязгнул и опустился вниз.
— Теперь можно спокойно ехать до самого Хабаровска! — констатировал бородач, снимая со своего левого запястья металлические часы на широком кожаном браслете.
— Держи, моряк! Это самые новые швейцарские часы с автоподзаводом![41] — широко улыбнулся бородач, другой рукой поднося стакан к широкой, заросшей черным волосом пасти.
Вагон дернулся и покатился.
Буквально через пять минут вагон остановился в чистом поле, и к нему шустро кинулись люди, обвешанные со всех сторон мешками и сумками. Десять минут, и в поле не осталось ни одного человека. Зато в вагоне людей набилось как сельдей в бочке. Вот только в купе, где сидел бородач, не зашло ни одного человека.
Соколов опустил вниз левую руку, на которой Федоров увидел наручные золотые часы.
«Капдва мышей не ловит! Снял с бородача золотые котлы!» — отметил Федоров, не чувствуя ни зависти, ни злобы. Одну только усталость и желание бухнуться на койку и заснуть.
— Ты совсем плохой, старшина! Ложись на второй ярус, и отбой! — шепотом приказал Соколов, помогая застегнуть на левом запястье только что подаренные часы.
Через двенадцать часов, которые Федоров беспробудно проспал на второй полке, Соколов тряхнул за плечо и негромко сказал:
— Сейчас все спят. Вагон полностью перепился, и нам пора идти на свои места. Ничему не удивляйся!
Федоров широко открыл глаза и увидел стоящего в изголовье капитана второго ранга, одетого в форму торгового флота, с капитанскими нашивками на рукаве черного кителя. От Соколова на версту разило сивушными маслами, острым перцем и еще чем-то противным, названия которому Федоров не знал.
— У меня есть пять минут, чтобы сбегать в гальюн? — мотнув головой, спросил Федоров, внимательно смотря на одутловатое лицо капдва с большими мешками под глазами.
— В переходе оправишься! — выдал капдва, метнувшись к ногам Федорова.
Десять секунд, и на ноги старшины обуты новые мокасины.
— Я бы сам надел! — попробовал отказаться Федоров.
— Времени нет! — отрезал капдва, насильно всовывая правую руку старшины в темную куртку.
Двадцать секунд спустя, под громогласный храп бородача, который сотрясал вагон, Федоров шел по проходу плацкартного вагона, держа в руках свою и соколовскую сумки.
В Омске Соколов снова вытащил Федорова из купейного вагона и сразу потащил в кассу, где, пошептавшись с каким-то подозрительным мужиком блатного вида, купил за наличные деньги два билета до Одессы.
Через три часа, накупив по три комплекта чистого белья, всякой снеди на местном рынке, сходив в баню, где в отдельном номере час ожесточенно терли друг друга, сели в купейный вагон поезда Новосибирск — Одесса.
В купе, несмотря на осенний период, никого, кроме их двоих, не было.
В городе за сорок минут Соколов, посетив главный телеграф, дозвонился до Севастополя и, выйдя из тесной кабинки, объявил:
