Горячий угон - Корецкий Данил Аркадьевич
Степан Федорович действительно такое общение не одобрял и запрещал ходить «к этому уголовнику», но Сергею было с ним интересно, да и тетя Елена принимала его приветливо, угощала варениками и молоком, а сам Никитос ничего плохого не требовал, с удовольствием учил жизни, раскрывая молодому человеку глаза на многие ее скрытые закономерности. Случай с Бульдозером во многом подтверждал его слова, значит, и во всем остальном он тоже не отходит от истины. Почему же им нельзя дружить? Правда, отец в чистую дружбу не верил.
– Он тюремный, и на пятнадцать лет тебя старше – какая между вами может быть дружба! – кричал отец, распаляясь все больше и больше. – Это он тебя приучает к себе, заманивает… А потом попросит о какой-то мелочи, потом еще о чем-то, покрупнее, потом еще и еще… Знаешь поговорку: «Коготок увяз, всей птичке пропасть…»
Но Сергей считал, что отец преувеличивает. Да и потом, он и не думал слушаться Никитоса, свиней бросать не собирался, тем более что они приносили хороший доход и семья стала жить лучше. Отец и мать приоделись, ему тоже купили новые брюки, рубашки, куртку, новые ботинки. Хату привели в порядок: побелили, покрасили наличники, отремонтировали крышу, настелили новые полы и покрыли их линолеумом «под паркет»… Новый котух поставили, родители поговаривали, что через пару лет можно будет выкупить пустующий кирпичный дом на другом конце села…
Словом, Никитос был сам по себе, а обычная жизнь шла сама по себе, от него совершенно отдельно.
Когда Сергей Гаврин пришел в первый класс, он был самым низким среди мальчишек, с большой круглой головой и круглыми, глубоко посаженными глазами. На первом же медосмотре врач обнаружил, что у него очень редкий пульс, испуганные родители прибежали за разъяснениями, но тот успокоил:
– Ничего, у Наполеона и вовсе было тридцать шесть ударов в минуту, а у вашего – сорок пять! Кость у него широкая – здоровенным мужиком вырастет!
Каким-то образом об этом прознали одноклассники, и Сергея стали звать «Наполеоном». Вскоре это прозвище стало известным всей школе, Сергей не возражал: оно казалось даже почетным, особенно на фоне обидных кличек-дразнилок: Козявка, Сопля, Жиртрест, Пень… Но через несколько лет признанный школьный хулиган Колян-Бульдозер из шестого класса изменил прозвище на Пирожное Наполеон, причем имя императора и знаменитого полководца быстро отпало и осталось только «Пирожное», которое быстро обросло разными вариантами: Сладенький, Крем-брюле, Коржик…
И тогда спокойный и флегматичный Сережа Гаврин, который учился средне, но агрессии никогда не проявлял и вообще дисциплину не нарушал, подождал в школьном дворе Бульдозера, который был старше на два года, ударом в пах сбил с ног и избил до полусмерти, да с такой яростью и остервенением, что физкультурник и трудовик едва смогли оттащить четвероклассника от пускающего кровавые пузыри Коляна. Взрослых мужиков удивило, что Гаврин был при этом совершенно спокоен!
Школа не стала выносить сор из избы и ограничилась обсуждением инцидента на педсовете. Но родители Бульдозера жаждали мести и написали заявление участковому – капитану Полупану, внешне похожему на стандартного киношного сельского милиционера: коренастый, краснолицый, с пронзительным прищуром, квадратной челюстью, плотно сжатыми губами и жесткой щетиной усов над ними. Он был не дурак выпить, и многие считали, что толку от него немного. Другие придерживались противоположного мнения, в подтверждение которого приводили его прозвище – Горыныч, которое, якобы, приклеилось после схватки с залетными бандитами, бесчинствовавшими в районе и оставившими за собой шесть трупов в разоренных домовладениях. Он их, вроде бы, задержал, отправив двоих в морг, а троих – в травматологическое отделение местной больницы. Скептики считали, что это легенда, а прозвище – результат искаженного отчества: капитан звался Федором Гавриловичем. Гаврилыч – Горыныч: такое сходство делало подобное объяснение более правдоподобным, чем лихой сюжет голливудского вестерна, перенесенный на сельскую почву Тиходонского края. Однако осведомленные люди могли подтвердить, что истина лежит посередине: Горыныч действительно разделался с налетчиками, но те, на свою беду, напали на его собственный дом и не оставили ему иного выхода! В других подобных подвигах за пятнадцать лет службы он замечен не был, следовательно, арсенал его личных и служебных возможностей оставался невостребованным до тех пор, пока дело не касалось его самого. А поскольку такие ситуации в жизни каждого милиционера случаются чрезвычайно редко, то вместо пистолета и раскладной металлической дубинки он с успехом обходился форменной одеждой и обычной шариковой ручкой.
Получив заявление, Горыныч сразу оценил обстановку: в связи с малолетством Сергея Гаврина привлечь его к ответственности невозможно, а сам пострадавший имел длинный хвост криминальных «подвигов»: воровал мелочь из карманов одежды в гардеробе, отбирал деньги у младшеклассников, затевал драки, разбил камнем окно в учительской… По возрасту Бульдозер уже годился для постановки на учет в ИДН[2], и даже для направления в спецшколу закрытого типа, но, хотя Полупан напрямую не отвечал за проделки несовершеннолетних, именуемых на профессиональном сленге «недоносками», такой финал бросил бы тень на безупречную репутацию его участка, и хотя она, в основном, создавалась той самой ручкой, разрушать ее из-за каких-то сопляков смысла не было. С присущей ему убедительностью Горыныч доходчиво донес свою точку зрения до заявителей. Предки Бульдозера, которые сами не отличались трезвостью и законопослушным поведением, её разделили, заявление забрали, и дело благополучно было спущено на тормозах. Но все, кто о нем знал, сделали выводы.
После этого Гаврина никакими прозвищами называть не рисковали, и даже про «Наполеона» забыли: парень психованный и не по годам сильный – вдруг ему что-то не понравится?
Со временем предсказание школьного врача начинало сбываться: к седьмому классу Сергей заматерел, раздался в плечах, налился силой, и хотя не особенно вырос, но заметно повзрослел. К тому же новая одежда изменила не только внешний вид, но и самоощущение. Он стал увереннее в себе и ощутил, что из мальчика превращается в мужика, хотя, памятуя слова наставника, вслух это слово не произносил. Он не мужик, он пацан! А к редкому пульсу Сергей привык и считал его вполне нормальным. Как и к тому, что остается спокойным в самых критических ситуациях.
Никитос продолжал давать ему уроки, сочетая теорию и практику. Однажды, на седьмое ноября, он со своими корешами поехал на чагиной «Ниве» в Климовку и позвал с собой Сергея. Все были в нарядной одежде: Никитос в белой рубахе с распахнутым воротом, выходном костюме и начищенных до блеска туфлях, Сергей и климовские – тоже одеты во все новое. Они выпили из горла пару бутылок все того же портвейна, причем на этот раз и Сергей не отказался, побродили по украшенному плакатами и портретами вождей райцентру и пришли на танцплощадку, где оглушительно гремела музыка, на асфальтированном пятачке толклись несколько крепко прижавшихся друг к другу пар, а вокруг толпились разномастные зрители, в основном нетрезвые, которые грызли семечки, показывали пальцами на танцующих и непонятно чему смеялись.
– Иди, попроси у этих рыл закурить, – Никитос подтолкнул Сергея к самой разнузданной компании из шести парней, которые громче всех визгливо хохотали, матерились, толкали друг друга и задирали окружающих. Их явно опасались и старались близко не подходить, от чего вокруг образовалось пустое пространство, заплеванное и засыпанное семечковой шелухой.
– Это пацаны Лысого, он тут центровой! – предупредил Чага. – Замесят Серого, зуб даю! Да и кодла у него большая, мигом набегут… Может, лучше не связываться?
– Наоборот! – усмехнулся Никитос. – Иди, Серый, у этого лысого хрена попроси культурно! А ты, Чага, поддержи его слегонца…
После вина Сергей расслабился и чувствовал, что ему море по колено. Что ему какой-то хрен с горы…
