Елена Крюкова - Аргентинское танго
— У нас с тобой, querida, давно все отработано и так, — он задышал тяжелее, чаще, перевернулся на спину, подхватил ее под мышки, посадил на себя. — Ну иди же ко мне, иди, любовь моя!
И она раскрыла над ним ноги, как лепестки, и впустила его в себя, вцепившись крепко пальцами в его плечи, и закачалась над ним, будто плыла на корабле, и бурное море поднималось под килем, под стрелой бушприта.
МАРИЯЯ раздвинула ноги над ним и села на него, вонзила его в себя, как вонзают кинжал. И на миг мне показалось: он и есть кинжал. Живой кинжал, и он меня убьет собой.
Двигайся. Двигайся, Мария. Ты же в любви, как в танце. Ты же так по возлюбленному соскучилась. Ты же…
Ребенок. Ребенок. Я забеременею. Я должна забеременеть сегодня. Этим вечером. Этой ночью. Я даже в душ не пошла после дороги. Я сразу легла с ним в постель.
Забыть. Хоть на минуту, на час, на два — забыть. Забыть Беера. Забыть Школу. Забыть старого генерала. Забыть этого солдата в камуфляже, что без стука входил рано утром с подносом, полным отвратительной еды, в мою дверь. И в камере пахло вареной картошкой. И вареным мясом. И моей жизнью, сваренной, как яйцо, вкрутую.
Я забуду все.
Забуду?
Я отныне буду ТАК ЖИТЬ. Это будет моя жизнь.
Это будет твоя жизнь, Maria, querida.
Двигайся! Двигайся! Двигайся! Люби его! Люби его! Люби!
Нас всех все равно взорвут когда-то. Мы все взлетим на воздух. Нас всех разорвет в клочки. Красные клочья, красные кровавые хлопья полетят по черному ветру. Кто остановит катастрофу?! Старый генерал?! Богатый идиот Беер?! Я?! Тысячи таких, как я?!
А кто же ее разжигает?
Те, кому это нужно. Кто заработает и на этом.
Ты же, плясунья, пляшешь и получаешь за это деньги.
Господи, Иисусе великий, какое же счастье, что я сплю и не получаю за любовь деньги! А ведь тысячи, миллионы женщин — получают!
Господи, любимый, любимый, любимый… Ты подо мной… Ты — надо мной… Ты — во мне… А я, ты же видишь, я же всегда — в тебе… Даже тогда, когда меня нет рядом…
— Мара, Мара… Я безумею… Я обезумел тут без тебя… Одичал… Я не представляю, что будет, если ты…
Не договорил. Какое счастье, что не договорил! Я поняла, что он хочет сказать. Судорога ослепительного счастья выгнула нас кверху, скрутила, и, обнявшись, сцепившись, намертво склеившись, мы, крича, упали с постели, хохоча и плача, покатились по полу, благо у Ивана весь пол был устлан коврами. Отдышавшись, глядя мне в лицо прищуренными, излучающими радость, своими шальными черными глазами, — о, как же он был похож на испанца, я бы поклялась, что он в моей Испании родился, не здесь, в унылых снегах! — он спросил меня, касаясь губами моего вспотевшего лба:
— Марочка, голубка… а поедем завтра на вечеринку к отцу?.. К нему на дачу, в Старую Купавну… Там озеро, прелестный сосновый бор… грибные места, между прочим… Мы искупаемся там, хотя я понимаю, это не твое роскошное море… Кстати, как назывался этот твой курорт?.. Ну, где ты была?.. Ты же так и не сказала мне…
— Не успела, — я улыбнулась ему и коснулась губами его губ. — Ты слишком быстро обнял меня, Ванька. Я была в Египте. Солнце жарило там будь здоров, как на Меркурии. Из меня весь жир вытопило, видишь?.. А к твоему папаше мы, разумеется, завтра поедем. Он у тебя такой славный, отец.
— На меня похож?..
— Это ты на него похож, дурачок.
Он уткнул лицо мне под мышку. Вдохнул мой запах. Внутри у меня все мгновенно похолодело, застыло. Я вспомнила ту богатую комнату, роскошную люстру, венецианские зеркала, антикварные флорентийские столы. И лицо Кима Ивановича Метелицы. И лицо его напарника, жующего устрицы. И лицо Аркадия Беера — над моим лицом. Как они на меня вышли? Благодаря Станкевичу, скорей всего. Ну да, Станкевичу, конечно. Иначе откуда бы Беер узнал о том, что я передавала какой-то чертов сверток в монреальском аэропорту?
Аэропорты. Самолеты. Гастроли. Гул моторов. Взлет. Пристегните ремни! Вам принести освежающей воды, леди?
Я не леди. Я сеньорита. Я незамужем. Но я хочу замуж. Я хочу ребенка. И я хочу жить.
Схемы. Карты. Извивы, извилины военных карт перед глазами. Безупречный, чистый английский язык. «Вы еще плохо говорите по-английски, мисс. Мы вас научим». Они занимались со мной языком четыре часа в день. Каждый день. И каждый день эти чертежи. Если бы меня сейчас посадили за штурвал «Стеллса», я бы, кажется, без труда подняла его в воздух. Старик генерал, ты остался доволен мной! Ты сказал мне: «Что ж, танцуй, пока танцуется. И будь готова к тому, что тебе дадут задание в любой момент. В любой, слышишь? Когда мы пожелаем. Когда ты будешь нужна». И я послушно наклонила голову. Я уже была чужая вещь. Уже — не Мария Виторес. Меня продали. Я продалась. Волк Беер сказал: ты будешь получать за работу деньги. Зачем мне эти деньги? Они будут пахнуть кровью. Я зарабатываю деньги своим искусством! Я и без того богата! Богата?..
Накопи своему будущему сыну на квартиру. Накопи. На хорошую, богатую, элитную квартиру в Москве. А разве ты хочешь, чтобы он жил в Москве? Почему не в Испании? Не в Мадриде? Почему — не на золотых Мальдивах?!
Меси, меси тесто ужаса. Может, испечешь что-нибудь.
Я могу разбиться. Я могу разбиться в самолете. Я не хочу разбиться! Я — не хочу — катастрофы!
Ты уже разбилась, Мария. Ты разбилась вдребезги. Делай хоть вид, что ты вся целенькая и хрустальная.
— Как ты считаешь, — я потрепала Ивана за мокрые волосы, — в чем мне лучше ехать на эту вечеринку твоего отца? В том королевском вечернем платье, что ты мне подарил на день рожденья? Или чем проще, тем лучше?
— Оденься в черное, как испанская крестьянка. Тебе идет черный цвет.
И она оделась в черное, как и присоветовал ей Иван.
И они собрались и поехали на эту никому не нужную вечеринку на дачу к его отцу, и с ними увязался Станкевич, явился не запылился, пристегнулся, как накладной карман, приклеился липучкой. О, как же она не хотела его видеть! Эти два трясущихся подбородка. Эти золотые часы «Ролекс» на жирном запястье. Эти поросячьи глазки, что остро, умно ощупывали ее, будто искали на ее теле изъяны: так обыскивают при досмотре, при шмоне в тюрьме. И она тоже стреляла в него глазами. Тоже — просвечивала его зрачками насквозь. Знает ли он, где она была весь месяц? Подействовала ли на него эта фальшивая сказочка о вожделенном отдыхе на синем море? Если он знает — будет ли он еще заставлять ее делать то, что она сделала в Монреале? Или он и Беер — одна команда?
Команда. Связка. Компания. Да, возможно, они одна компания, так и есть.
…Когда веселая дачная компания уже сидела за накрытым столом, под стройными краснотелыми соснами, и Ким уже держал в руках запотевшую, только из холодильника, бутылку «Алтайской», и обжигал хохочущую Марию беглым взглядом, и гости шумели и вскрикивали: «Выпьем — и купаться, и на озеро, скорее!..» — а хозяин, обводя всех глазами, шутливо грозил пальцем: покуда женин пирог с грибами не съедите и свининку домашнего копчения не отпробуете — никуда не пущу! — Марии, перед всклень налитой рюмкой, пришла в голову мысль. Она была такой ясной и простой, что она даже вздрогнула от ее жестокой, нечеловеческой простоты.
А ведь Станкевич попросту продал ее Бееру. Продал. Как продают вещь. Как продают драгоценный антиквариат. Венецианское зеркало. Рубин Великих Моголов в оправе из мелких бриллиантов.
Продал. Да, он продал ее.
Почему?!
«Продать живого человека опасно и выгодно. Ну да, опасно, потому что человек, выполняя опасную работу, может умереть. А выгодно — потому что он, работая, может все время приносить тому, кто его купил, деньги. А драгоценность денег не приносит. Она, правда, тоже дорожает… но медленно, с годами, с веками».
— Вы почему не поднимаете вашу рюмку, Мария? Тост мой не понравился? Или вы водку не пьете?.. Бросьте, мне Ваня сказал, что очень даже пьете.
Она очнулась. Повернула голову. Прямо перед ней стоял хозяин. Ким Иванович Метелица. У него было бледное, слишком бледное лицо. Рюмка слегка дрожала в руке. Она заставила себя улыбнуться. Глазами сказала ему: «Прошу, не вспоминайте, что было там, у Беера. Вы не видели этого. Забудьте». Его глаза ясно, твердо сказали ей: «Я не видел этого. Забыл».
— Выпьем, Мария?.. — Он поднял рюмку.
Она осторожно, как скорпиона, взяла со стола свою.
— За что?
— Три великих русских вопроса: что делать, кто виноват и за что, — он усмехнулся. Гости галдели, кое-кто уже опрокинул в рот водку, торопливо закусывал, поддевая на вилки снедь. Мария поймала глазами за дачным, богато накрытым столом веселое лицо Ивана. Иван улыбался ей, смеялся. Сделал ручкой. Рядом с ним сидела его мачеха, молодая жена Кима, беленькая женщина, с виду простушка, с овечьими кудерьками на висках, довольно хорошенькая — губки, глазки, все на месте. — За что, Мария? — Он склонился к ней, и она услышала его уже водочное, алкогольное дыхание. — За что мужчина влюбляется в женщину, Мария? За что она его не любит? За что она любит другого? Вообще — за что мы все так наказаны?
