Джордж Бейкер - Тюряга

— Как ты откровенен, — усмехнулся Драмгул.

— Да я бы их всех, — сказал Палач, чувствуя, что сегодня начальник подпускает его к себе особенно близко, — с удовольствием покрасил их же собственной кровью. Раздел бы и ножом то тут, то там подколол, подрезал, где хорошо течет, а потом взял бы кисть малярную и покрасил. А яйца бы отдельно обработал — иглами.

— М-да, — сказал Драмгул. — Не зря они зовут тебя Палачом.

— А я, вы знаете, — беря доверительный тон и кротко улыбаясь начальнику, сказал Палач, — действительно кайф испытываю, когда кто-нибудь мучается. У меня душа поет, когда я кого-нибудь в кровь забиваю. Это только внешне у меня ярость как бы, а внутри нежность просто какая-то. Когда жертва связана и обнажена, а я бью ее железным прутом, то это для меня сладострастие. Я люблю людей, которых я забиваю до смерти.

— Ты действительно страшный человек, — сказал Драмгул. — Может быть, даже страшнее, чем я. Но довольно откровенный.

Он поднялся и выключил видеосистему.

— Так значит сигнал номер четыре? Когда? — перешел на официальный тон Палач.

— Нет, — сказал Драмгул. — Этим мы ничего не добьемся. Во-первых, если Грейвса не будет на внеочередной проверке, то сразу станет ясно, что все это подстроено администрацией и тогда Майснер поведет со мной войну в открытую. Во-вторых, мы и их, эту четверку, убедим в их правоте. Тут надо придумать что-то другое. Чтобы Леоне случайно или неслучайно оказался виноватым сам. Чтобы у нас было полное право применить к нему имеющиеся в нашем распоряжении меры наказания и чтобы Майснер ни в чем не мог нас заподозрить.

— Что же нам делать? — спросил Палач.

— Ждать, — сказал Драмгул. — И читать классиков, может быть что-нибудь и вычитаем.

Он сделал жест рукой, отпускающий Палача. Тот взял под козырек и вышел.

— Как все же мерзко на душе, — проговорил вслух Драмгул. — Наверное, надо немного развлечься.

Он открыл дверцу одного из отделений стеллажа и достал бутылку коньяка. Выпив рюмку, он поставил бутылку обратно. Потом он одел пальто поверх своего черного безукоризненного костюма, поправил галстук и причесал щеточкой усы перед зеркалом. Через час он уже был в одном из заведений, где мужчины обычно скрашивают свой досуг.

— А-а, мистер Драмгул, — приветливо сказала хозяйка заведения. — Заходите, заходите. Давненько вы у нас не были.

— Да все, знаете, работа заедает.

— А у нас новенькая. Маленькая такая брюнеточка в вашем вкусе, итальяночка, кстати зовут Джульеттой.

— Судимости есть? — спросил он, подавая пальто хозяйке.

— Нет, что вы, она еще маленькая.

— А что-нибудь водится за ней? Хозяйка пожала плечами.

— Я не знаю.

— Тогда я лучше займусь с Розалиной, — сказал, склоняясь перед низким зеркалом, Драмгул и поправил ежик серых коротко стриженых волос. — Она не занята?

— Нет, она пьет кофе на втором этаже. Вот ключи, пройдите пожалуйста в сорок пятый номер, мистер Драмгул.

Он сунул хозяйке стодолларовую банкноту и взял ключи.

Сорок пятый номер был таким же, как и сорок шестой, как и сорок четвертый, как и, очевидно, всякий другой в этом сомнительном заведении. Широкая кровать с несколькими подушечками от большой до малой. Зеркальная стена и зеркальный потолок. Шкаф, холодильник, два кресла, торшер и стереомагнитофон, маленький столик между креслами и, конечно же, ванная комната с голубым унитазом, черной ванной и фиолетовой раковиной.

— Как все на редкость однообразно в этой жизни, — проговорил Драмгул, присаживаясь на кровать.

В ожидании Розалины он откинулся на подушки и закурил. Через несколько минут послышался знакомый дробот каблучков, дверная ручка повернулась вниз и дверь открылась.

Розалина тоже была брюнеткой, но среднего роста, хотя из-за своей тонкой фигурки многим казалась миниатюрной. На ее лице сквозь деланную соблазнительно-приветливую улыбку Драмгул прочел плохоскрытое отвращение к своей особе. «Тем лучше, — подумал он. — Чем хуже тебе, тем мне лучше».

— Подойди сюда, крошка, — сказал он., Розалина, кокетливо поигрывая попкой, подошла и присела на кровать, сразу положив ему руку на пах.

— Ну не торопись лишить меня последних сил и выгнать тебя к… матери. Давай немного позабавимся.

— Как же мы в этот раз позабавимся с тобой, милый, — скорчила гримаску Розалина и опустила свою очаровательную головку на грудь Драмгулу.

— Давай поиграем в тюрьму, — сказал он. — Ведь если я и в самом деле передам компрометирующие тебя и твою мамашу факты о торговле наркотиками в прокуратуру, то, может статься, ты попадешь в одно из таких заведений, а, может быть, даже в то, где правлю я сам, у нее есть женский изолятор на восемь камер для пересыльных. Так что тебе всегда надо быть готовой к неожиданностям.

— Но разве я плохо себя веду? — испуганно сказала Розалина, приподнимая голову с его груди. — Ведь я же выполняю все ваши желания, мистер Драмгул. Все-все.

Последние слова она выделила особой, только им двоим понятной интонацией.

— Тогда тебе придется выполнить еще одно, — сказал он, глядя на нее своим мертвящим неподвижным взглядом.

«Черт, — подумал он. — Как же отвратительно я себя чувствую. Это все из-за этого Леоне».

— Похоже, вы сегодня не в настроении, мой маленький мистер Драмгул? — спросила Розалина, наклоняясь, чтобы поцеловать старика.

— Подожди, — сказал он. — Разденься и оставь только туфли.

— Может быть, мне принять ванну?

— Не надо, — сказал он.

Надув губки, Розалина расстегнула у себя на груди платье, а потом стянула его через голову. Прядь волос зацепилась за пуговицу и Розалина сказала «ай!» Потом она сняла трусики, стараясь не запачкать их подошвами своих туфелек, расстегнула и сбросила лифчик. Драмгул холодно смотрел, как она раздевается. Хихикая, Розалина снова хотела присесть к нему на постель.

— Не надо, — с отвращением сказал он и поднялся.

— Встань вон туда — он показал в угол комнаты.

— Вы наказываете меня? — спросила она тоном маленькой девочки.

— Да, — усмехнулся он. — Встань лицом к стеке и слегка нагнись.

— Ах, я чувствую, что сейчас мне будет так хорошо, — игриво засмеялась она, подходя к стене и опираясь на нее двумя руками.

— Побольше выпяти назад свое сокровище, — сказал Драмгул, расстегивая ремень.

— Вот так? — прогнулась в спине и поиграла бедрами Розалина.

— Да так! — сказал он и со всего размаха больно ударил ее пряжкой незаметно вытащенного из поясных лямок ремня.

Она вскрикнула и обернулась. Ненависть вспыхнула в ее глазах. Навернулись слезы.

— Повернись обратно к стене, — медленно сказал Драмгул.

«А ведь Палач прав, — подумал он. — Сейчас я испытываю к ней почти что нежность».

— Ты… ты…, — задыхалась она от слез.

— Молчать, шлюха, — сказал он. — Если не будешь повиноваться, я раскручу тебя на двадцать лет. Ты выйдешь старухой из моего заведения, и тогда тобой побрезгуют даже бродяги, которые ночуют под мостом.

Глотая слезы, она снова повернулась к стене.

Он стал ее сечь, с наслаждением разглядывая все новые и новые красные полосы на ее худеньком теле.

«Жалко, что нельзя до крови, — подумал он. — Да и нечем. А хотя нет, вон, можно и…»

Он посмотрел на торшер, бросил свой ремень, подошел и оборвал провод. Медные острые концы выступили из разорванной пластмассовой оплетки. Розалина с ужасом смотрела, как он наматывает другой конец провода на кисть правой руки.

— Тебе осталось потерпеть еще чуть-чуть, — улыбаясь, проговорил он. — Я чуть-чуть пущу тебе кровку и успокоюсь, ну не дрожи же так. Многие говорят, что в боли есть свое наслаждение.

— Нет! Нет! — закричала она и бросилась к двери. Драмгул грубо схватил ее за руку и швырнул на кровать. Потом он стал сечь медным проводом это беззащитное обнаженное, вздрагивающее под каждым его ударом узкое, скорчившееся тело. Наконец, когда тоненькие струйки крови стали уже пересекаться, образуя широкие полосы, он отбросил провод и, быстро раздевшись, набросился на окровавленную девушку и через несколько минут отвалился от нее, как насосавшийся клоп, обессиленно и сладострастно мыча.

Приняв душ и одевшись, он достал из бокового кармана двести долларов и бросил их на ковер.

— Это тебе на примочки, — сказал он. — И смотри, не вздумай проболтаться кому.

Он хотел было уже выйти, но вдруг снова оглянулся на лежащую с застывшим выражением ужаса на лице Розалину.

— Простыни сними и вынеси так, чтобы никто не видел, и выброси их. Я заплачу.

Розалина, казалось, не слышала его слов.

— Я ясно говорю или нет?! — спросил он.

— Да, — тихо сказала ока, покачав головой. Спускаясь по лестнице, он напевал, чувствуя себя в настроении и даже слегка помолодевшим.