Андрей Таманцев - Их было семеро…
— Вот примерно такая работа нас всех и ждет, — сказал я, но в подробности вдаваться не стал. Да и не при водителе же это делать. — Валера, — попросил я его. — Тормозни у автомата.
— Зачем? — спросил он и из бокса между передними сиденьями извлек трубку какого-то крутого телефона. — Звони. Хочешь — в Лондон. Хочешь — в Австралию.
— А просто в Москву можно?
— Можно даже в Москву, — подтвердил он.
Я набрал номер Мухи. Ответила его мать. К счастью, я ее знал — она приезжала навестить сына, когда он лежал с небольшим ранением в нашем госпитале. И даже помнил, как ее зовут — Алена Ивановна. Она тоже меня вспомнила.
— А знаете, Сережа, Олежки нет дома, он работает.
— Где?
— Как-то даже неудобно говорить. Он газеты продает в электричках.
— Чего же тут неудобного? Не наркотики же! — возразил я, хотя ее слова не слишком-то меня развеселили. — На каком вокзале?
— На Казанском. Голутвин, Черусти, Шатура — в этих электричках.
— Спасибо, Алена Ивановна… Так, теперь Трубачу.
Я начал набирать номер, но Док остановил меня:
— Коле можешь не звонить, он тоже уже на работе.
— А чем он занимается?
— Любимым делом.
— Шмаляет из «калаша»? В Москве? — удивился я. — В кого?
— Нет, играет на саксофоне. Днем на Старом Арбате. А вечером или когда погода плохая — в подземном переходе на Пушкинской. Я там его однажды случайно встретил.
— И как он?
— Да как и все, — неопределенно ответил Док.
— Ладно, Трубача мы отловим позже, — подумав, решил я и позвонил Артисту. Мужской, с легкой старческой хрипотцой голос (отец, понял я, профессор Злотников) объяснил, что Семен в театре на репетиции. «Хоть один на своем месте», — отметил я. Правда, про такой театр — «Альтер эго» — мне никогда слышать не приходилось. А когда профессор Злотников сказал, что он в Кузьминках, против универмага «Будапешт», я и вовсе озадачился. Какой может быть театр в Кузьминках? Там может быть барахолка у «Будапешта», штук пять пивных и жуткие черные очереди на автобусной остановке в час «пик». Но только не театр. Правда, в этом я мало что понимал. По театрам меня немного потаскала Ольга, когда я был курсантом, а она училась в «Гнесинке». Но этого было явно мало, чтобы чувствовать себя знатоком.
Ну, Кузьминки так Кузьминки. Театр там, как ни странно, действительно был: огромное полукруглое здание на пустыре против «Будапешта», явно не слишком давно построенное. Афиши и рекламные плакаты извещали, что здесь можно по сниженным ценам купить видеотехнику, парфюмерию и много чего еще. Но и для театра место все же осталось. Даже не для одного: там был какой-то Московский областной, еще один областной — драматический, а рядом с ними и этот самый «Альтер эго» — «Второе я». Театральная экспериментальная студия. Ближайшая премьера: У. Шекспир «Гамлет». Спонсоры: администрация Чукотского национального округа и московское представительство французской фирмы «Шанель». Ни хрена себе! А кто это сказал, что в одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань? Или в этом случае вернее будет: оленя?
Результатами этого театрального эксперимента заинтересовался даже невозмутимый Валера. Он оставил «патрол» у главного входа и включил охранную сигнализацию. Поплутав по лестницам и фойе, мы на цыпочках вошли в зал, где шла репетиция «Альтер эго», и пристроились в заднем ряду.
В зрительном зале свет был погашен, освещалась лишь пустая, без декораций, сцена и режиссерский пульт в проходе у первых рядов. Возле пульта стоял какой-то человек и давал указания осветителям. Лучи софитов побродили по дощатому полу и серым кулисам и сошлись на актере, который в полном одиночестве стоял посреди сцены с кинжалом в руках — скорее, бутафорским, а может, и настоящим. Это и был экс-лейтенант спецназа Семен Злотников. Он же — Артист.
— Текст! — приказал ему снизу, от пульта, режиссер. Артист приблизился к рампе, помолчал и начал монолог:
Быть или не быть — вот в чем вопрос; Что благородней духом — покоряться Пращам и стрелам яростной судьбы Иль, ополчась на море смут, сразить их Противоборством?..
— Стоп! — остановил его режиссер. — И снова не так. Не то, не то!.. — Он резво пробежал по проходу и поднялся на сцену. — Категорически не то! Вы произносите монолог так, словно для вас не существует вопроса. Вы заранее отвергаете эту трагическую возможность — «не быть». Вы презираете ее! Сеня, дружочек, откуда в вас эта агрессивность? Вы же интеллигентный еврейский мальчик, это должно быть противно вашей сути. Если хотите — даже сути национального характера!
— Ну почему? — попытался возразить Артист. — Еврейские мальчики в войне Судного дня раздолбали арабов всего за шесть дней.
Режиссер решительно затряс головой:
— Я не о том, совсем не о том! Ваш герой, принц Датский, Гамлет, а не израильский штурмовик! Двойственность, вечный разлад в душе, мучительная борьба не с арабами, а с самим собой, со своим «вторым я»! В вас есть этот душевный разлом, я это прочувствовал на просмотрах и поэтому взял вас на эту роль. Это величайшая роль и самая загадочная в истории мирового театра! Я разгадал эту загадку, я нашел на нее ответ. Наш Гамлет станет сенсацией на всех сценах мира!
— В чем же ответ?
— Нет, дружочек, нет и еще раз нет! Вы сами должны найти его. Я могу вам в этом только помочь. Вы успеваете записывать? — неожиданно обернулся он к темному зрительному залу.
— Он нас, что ли, спрашивает? — удивился Валера.
Оказалось, не нас. От режиссерского пульта поднялась какая-то девица с толстым гроссбухом в руках.
— Все до последнего слова, — сказала она.
Но и вопрос Валеры не остался без ответа. Слух у режиссера был, как у хорошей овчарки. Он всмотрелся в глубину партера и довольно резко спросил:
— Почему в зале посторонние?
— Сейчас выясню, Леонид Давыдович. Девица подошла к нам и строго сказала:
— Господа, мы будем рады видеть вас на премьере. А сейчас репетиция. Это — таинство. Прошу вас удалиться.
— Миленькая! — взмолился я. — Мы из Калуги, из молодежного театра-студии. Специально приехали посмотреть, как работает такой большой мастер, как Леонид Давыдович.
А сам подумал: «Только бы фамилию мастера не спросила!»
— Вы его знаете? — с некоторым недоверием поинтересовалась она.
— Да кто ж у нас в Калуге его не знает! — вмешался Боцман. Но тут же понял, видно, что слегка зарвался, и уточнил: — В нашем театре-студии.
— Я спрошу у Леонида Давыдовича.
Она поднялась на сцену, что-то сказала режиссеру. Тот мельком взглянул в нашу сторону и великодушно кивнул: ладно, пусть, мол, сидят.
Ему было лет сорок пять. Длинные, до плеч, волосы — черные, не слишком ухоженные. Круглое бабье лицо. Красный бархатный пиджак, а на груди — завязанный пышным узлом шелковый шейный платок, черный в белый горошек. Я хотел сказать ребятам, на кого он кажется мне похожим, но воздержался.
— Итак, продолжим. Досадно, что еще не готов ваш костюм. Я понимаю: непросто ощутить себя датским принцем в этой джинсе. — Слово «джинса» он произнес с нескрываемым отвращением. — Но все же попробуем. Представьте: на вас черное жабо, на плечах — буфы, ноги обтянуты тонким черным трико — так, что виден рельеф каждой мышцы, каждая деталь вашего прекрасного тела.
— Каждая? — переспросил Артист. — Как у солистов балета?
— Вот именно! А в руках у вас — этот кинжал. Вы чувствуете его вес?
— Да.
— Вы чувствуете опасность, исходящую от этой стали, острой как бритва?
Артист провел лезвием по ногтю, согласился:
— Да, хорошо наточен.
— Вы чувствуете, как тонка ваша одежда, как беззащитна ваша кожа, как легко эта сталь войдет в ваше тело?
— Ну, это смотря куда ткнуть.
— Да нет же! Мы не о том сейчас говорим! В этом кинжале — ответ на самый мучительный для вас вопрос: быть или не быть?
— Я не понимаю, почему он для меня мучительный! — почти с отчаянием проговорил Артист. — Не понимаю, хоть вы меня убейте!
— Сейчас поймете, — пообещал режиссер. — Давайте текст после слов: «Иль ополчась на море смут…»
— «Сразить их. Противоборством», — подхватил Артист.
— Дальше!
— «Умереть, уснуть — и только; и сказать, что сном кончаешь тоску и тысячу природных мук, наследье плоти — как такой развязки не жаждать?..»
— Вот! Вот они — ключевые слова не только для всего этого монолога, не только для всей пьесы, но и для самого Шекспира! «Наследье плоти»! Вы понимаете, о чем я говорю?
— Нет, — признался Артист; чувствовалось, что это признание далось ему нелегко.
— Зайдем с другой стороны, — согласился режиссер. — Есть ли во всей пьесе хоть одна ремарка, хоть один намек на то, что Гамлет пытается обнять Офелию, поцеловать — так, как мужчина целует любимую женщину?
