Александр Бушков - Последняя Пасха
При этом рукоять тэтэшки соблазнительно и долго маячила буквально перед самым носом Смолина, в пределах досягаемости. Будь он каким-нибудь спецназовцем или иным суперменом, натренированным державой, ничего бы не стоило выхватить у обормота пушку, свалить его с ног и начать веселье. Собственно, и простой, битый жизнью мужик вроде Смолина, мог бы это без труда проделать – но очень уж рискованно затевать такие игры, не будучи именно что спецназовцем. Их как минимум четверо, неизвестно, какое еще у них оружие, как они по горнице рассредоточились, что умеют, на что способны. Нет, рано пока что дергаться, следует выжидать подходящего момента, когда имеет смысл поискать шанс и обычному хваткому человеку…
Ничего, разумеется, больше не отыскав, верзила отошел. Лампа разгорелась ярко, и Смолин прекрасно видел теперь непрошеных гостей. Двое оказались довольно молодыми, не старше тридцати – чем-то неуловимо похожие друг на друга ребятки, вида ничуть не пропитого, можно бы сказать, спортивного, один красовался с ТТ за поясом, второй поигрывал наганом (достаточно старым, давно лишившимся воронения, наверняка настоящим). У стеночки, положив на колени карабин, восседал пожилой невысокий азиат – рожа в глубоких морщинах, глазки узенькие. Это, конечно, мог оказаться и китаец, и казах, и вовсе уж экзотический таиландец – но, учитывая реалии Шантарской губернии, логичнее и проще было предположить, что это попросту эвенк, каковых на севере губернии обитает немало. Смолину он крайне не понравился – как противник. Эвенкийский человек сидел неподвижно, словно статуя, руки лежали на карабине вроде бы расслабленно, но как-то сразу чувствовалось, что этот субъект способен вмиг шарахнуть из этого именно мнимо-расслабленного положения метко и убойно. Чингачгук, мать его об колоду…
Но это все, вскорости подумал Смолин, были пешечки. Главный, никаких сомнений, помещался за столом, проглядывая документы из смолинского бумажника. Примерно смолинского возраста, широкоплечий, длинное тяжелое лицо, обветренное, в морщинах, с мешками под глазами, но опять-таки лишенное всякого следа алкогольных излишеств и безалаберной жизни. Жизненным опытом, нутром Смолин чуял пахана – опасного, умного, хитрого… которого, начнись что, следовало валить в первую очередь – это будет все равно что лишить армию фельдмаршала…
Так… У стола стоит еще один карабин, а вот смолинского – то есть хозяйского – «Бекаса» нигде не видно, следовательно, он находится на прежнем месте, с пятью патронами в магазине, шестым в стволе, на предохранитель поставленный. Что дает некоторые шансы, если улучить время и грамотно воспользоваться, учтем-с…
Все содержимое бумажника и карманов Смолина – а также Инги – лежало перед главарем, продолжавшим изучать то и это. Пожилой эвенк с той же невозмутимостью восседал на своем месте, и решительно непонятно было, куда он смотрит, но Смолин-то ни чуточки не сомневался, что таежный абориген зорко за пленниками наблюдает. Двое парней, наоборот, никакой загадки не представляли – оба откровенно таращились на Ингу, так что она, поеживаясь, в конце концов завернулась в краешек обширного покрывала, после чего на физиономиях обормотов отразилось явственное разочарование. Главарь на миг поднял глаза:
– Василий Яковлевич, ты кури, не стесняйся, вон же у тебя сигаретки. Табачок нервы успокаивает…
– Душевное вам мерси, – сказал Смолин без особого выпендрежа в голосе, протянул руку с постели, поднял с пола сигареты и выполнявшую роль пепельницы консервную банку. Подал сигаретку Инге, подмигнул с ободряющим видом – а что ему еще оставалось?
– Ну, так… – сказал главарь, сложив кучкой все просмотренное добро. – Значит, Гринберг Василий Яковлевич… Из евреев будешь, Вася?
– Не без этого, – сказал Смолин осторожно. – А что?
– Да ничего, – безмятежно сказал главарь. – Бывает. Людишки попадаются всякие – кто хохол, кто еврей, а кто даже и папуас или там, прости господи, американ… То, что ты, Вася, яврей, в некоторых смыслах даже и хорошо. Молва народная – да и исторический опыт – гласят, что яврей, по сравнению, скажем, с русаком, наделен повышенной расчетливостью, а значит, свою выгоду понимает хорошо, в дипломатии и торгах поднаторел… Как, Вася?
– Есть у нас такие национальные особенности, – сказал Смолин.
– Вот и ладненько…
Он нравился Смолину все меньше и меньше – поскольку был ох, как непрост. А в данной ситуации противник предпочтительнее тупой, ограниченный, примитивный. Но тут уж не свезло, ох, не свезло…
– А вас как прикажете величать, уважаемый? – спросил Смолин вежливо.
– Леший, – охотно ответил главарь. – Благолепное прозвище, мне нравится. Молодежь глупенькая себя кличет Терминаторами и прочими Дракулами, вот хотя бы Пашеньку с Петенькой взять, сопляков борзых… – он хмыкнул, бросив взгляд на упомянутых. – И совершенно зря. Леший – фигура серьезная и почтенная, авторитетная, можно сказать, такое имечко и носить не грех… Значит, я буду – Леший. А это – Пашенька с Петенькой, индивидуи по молодости ветреные, зато надежные, что твой колун… А вон там, в уголочке, сидит себе Майча Петрович, представитель гордого и умелого, хоть и изрядно спившегося – уж прости за горькую правду, Маича – эвенкийского народа. Маича Петрович, что интересно, сам-то непьющий, потому и белке в глаз попадает… а тебе, Вася, если вздумаешь дергаться, влепит так, что и живехонек останешься для дальнейшего расспроса, и дрыгаться, не сможешь… А это, значит, Вася, яврей шантарский, а это Инга, пресса… Итожки первые подведем? Такая уж у меня интересная натура, что не люблю я неясностей… Из документов твоих, Вася, явствует пока одно: что в Шантарске ты обитаешь до-олгонько. И только это и явствует. Профессия твоя, ясен пень, ни в паспорте, ни в правах не указана, с чего бы вдруг. А корочков никаких нет, в отличие от девушки… Но уверенно, Вася, я скажу одно: ты, в отличие от Водяного, то бишь Кирюши Лихо-баба, никакой не спецназ… Испытание показало со всей достоверностью.
– Это какое? – искренне удивился Смолин. Леший скупо усмехнулся:
– Пашенька к тебе подходил вплотную, – он кивнул на парнищу с ТТ. – Как ему и было предварительно велено, пистолетик держал за поясом совершенно небрежно, так что выхватить его у Пашеньки – что два пальца… Будь ты отставным суперменом наподобие Водяного – хваток, паразит! – ты бы, я так прикидываю, непременно использовал бы шанец, пистолетик у Пашеньки в два счета выхватил, чего доброго, в заложники бы Пашеньку взял, его же собственную дуру ему к головушке приставив, начал бы от нас домогаться оружье бросить и сдаться на условиях почетной капитуляции… а то и без всякого почета… И начал бы выдрючиваться, как в кино – по потолку бегать, калечить нас, убогих, всякими домашними предметами… Правильно я рассуждаю, а? Умной я, Вася?
– Не без того, – сказал Смолин с невольным уважением. – Умной. А раз так… дура у Пашеньки наверняка была без патронов?
– Ясно, – ухмыльнулся Леший, – без патронов… Значит, Вася, ты не из отставных суперменов будешь… Уже чуточку легче. А чем занимаешься, не подскажешь? Любопытно мне…
– Кручусь, – сказал Смолин. – Как еврею и положено.
– Понятно… Подумаем дальше, опять же вслух… И на зоне ты бывал, друг Вася, я так прикидываю… Вон у тебя наколочка, недурственно сделанная, – он задумчиво протянул: – Один на льдине, ага… Это ж нелегко, Вася?
– Ну, что делать, – развел руками Смолин, – зато – жизненная позиция…
– Резонно, – кивнул Леший. – Наколочка у тебя, я пока что вижу, единственная… Ходок сколько?
– Две, – сказал Смолин чистую правду.
– А когда последний раз откинулся?
– Да уж лет двадцать как.
– Ага, – сказал Леший бесстрастно. – То есть, я так прикидываю, не блатной… Ну, мало ли как людей жизнь вертит…
– А вы-то сами? – с интересом спросил Смолин. – Под рубахой, конечно, может сплошной «синий Эрмитаж» оказаться, но на руках я что-то партаков не вижу… Бывали у хозяина?
– Самое смешное, как и ты, Вася – два разочка, – сказал Леший без малейшей заминки. – Как и ты, последний раз откинулся давненько. Влипал по молодости, чего там… Как и ты, ага? В общем, я так вижу, блататы среди присутствующих нет… И ладненько, откровенно-то говоря.
В его голосе сквозили непритворные брезгливость и пренебрежение. Смолин усмехнулся:
– Не любишь блатарей, Леший?
– Терпеть ненавижу, – согласился Леший. – Беспредельщиков – за беспредел, а так называемых «правильных» за то, что придумали эти самые понятия, то бишь закон, которому обязаны подчиняться все до единого, от Калининграда до Сахалина. Тут у меня с ними крепкие идейные разногласия. По моему глубочайшему убеждению, никто не должен создавать некие законы, обязывающие всех и на огромном пространстве. Хватит нам и одного государства с его законами, нехрен лишние придумывать, иначе от законов не протолкнуться… Твердые законы, Вася, нужны для ма-аленькой такой компании, как в песенке поется. Чтобы эта ма-аленькая компания, намертво спаянная своими собственными законами, воевала против всего мира. Вот тогда и будет ей счастье и богатство…
