Джордж Бейкер - Тюряга

   — То, что ты делаешь, это и есть чистая магия, — сказал ему как-то Здоровяк, глядя на почти уже собранный мотор.

   — Если бы могли еще на ней отсюда уехать, — усмехнулся Фрэнк.

   — Ничего, — вздохнул Здоровяк. — Когда-нибудь вырвемся отсюда. Тебе так меньше пяти месяцев осталось.

   — Почти четыре, — уточнил Фрэнк.

   — А я через три года.

   — Ну, это тоже не так долго.

   — Приезжай ко мне на Рио-Гранде, когда я выпишусь отсюда. Там у нас такая рыбалка, пальчики оближешь. А потом я тебя с одним магом познакомлю. Может быть, он тебя в ученики к себе возьмет. Тогда будешь всесилен.

   — Да мне же, наверное, нельзя, я же христианин, — сказал Фрэнк, вспоминая о своем крестике, который сорвал с него Грейвс.

   — А это не важно, — сказал Здоровяк. — Я сам христианин, а вот, видишь, интересуюсь, жаль только, что тот маг меня уже не берет, стар ты, говорит.

   — А сколько тебе?

   — Сорок, — ответил Здоровяк.

   — Ого, — удивился Фрэнк. — А на вид тебе и тридцати не дашь.

   — Это потому что я все же потихоньку колдую.

   — Я так и думал, что ты колдун, — рассмеялся Фрэнк. — Когда ты тогда на регби всех их подряд косил.

   — Зря ты не веришь.

   — Да верю я, — сказал Фрэнк. — Ты вот и на работу меня взял.

   — А знаешь, что такое магия по большому счету? — спросил его Здоровяк.

   — Что?

   — Магия — это ведь и есть, как дружба и любовь. Чувство.

   — Дружба и любовь — это точно магия, — подтвердил Фрэнк.

Здоровяк вздохнул.

   — Чего вздыхаешь? — спросил его Фрэнк.

   — Да осталась там у меня одна зазноба, наверное, не дождется.

   — Почему не дождется? Дождется, — сказал Фрэнк, посмотрев на Здоровяка своим честным и открытым взглядом.

   — Слушай, ты когда освободишься, может съездишь, в Эль-Паго, я тебе адресок дам. Проверь, а? Попроси еще подождать, а потом напиши мне обстоятельно, как твои ощущения.

   — Обязательно съезжу, — хлопнул его Фрэнк по плечу. — Я же у тебя в долгу. Если бы не ты, Грейвс бы меня там точно замочил бы.

   — Да не в Грейвсе дело, — сказал Здоровяк. — Просто я тебе симпатизирую. Доверяю как человеку. Вот Далласа я бы ни за что не попросил.

   — Почему?

   — Не знаю, скользкий он какой-то.

   — Да нет, — сказал Фрэнк. — Это ты зря. Даллас тоже нормальный парень. Он меня даже однажды у Палача с подручным выкупил, а то бы в карцер оттащили.

   — Да я же не говорю, что он ненормальный. Я тоже ему целиком доверяю. Я не про то. Я про то, что я бы никогда не попросил его съездить к моей любимой женщине...

Здоровяк вдруг замолчал.

   — Я понял, — сказал, прерывая неловкую паузу, Фрэнк.

   Их взгляды встретились и они почувствовали, что стали теперь не просто приятелями, а хорошими друзьями.

   Так проходил день за днем, крепло мужское братство. И Даллас, и Джон, и Фрэнк, и Здоровяк — все они становились все более откровенными друг с другом, говоря теперь и о том, чего хотят, чего ждут от жизни, а не только рассказывая, кто где побывал и кто что видел.

   Но все же лучшим другом Фрэнк считал про себя Джона. Ему нравилось обучать парня разбираться в моторах. Он хотел, чтобы Джон, как и он, полюбил это дело. Джон и в самом деле с азартом крутил гайки и болты, но в чертежах разбирался с трудом, и Фрэнк подолгу объяснял ему, что, как и для чего устроено. Постепенно Джон и сам стал разбираться в чертежах, а однажды даже сам выточил втулку на токарном станке. Джон любил насвистывать разные мелодии. И оказалось, что у них с Фрэнком много общих любимых рок-групп. Иногда, глядя и слушая, как Джон заливается соловьем или напевает какую-нибудь песенку, Фрэнк подыгрывал ему, как на ударных, постукивая в такт мелодии по кузову машины или по донышку перевернутого ведра. С Джоном Фрэнк снова ощущал себя двадцатилетним юнцом и смеялся от души, слушая какой-нибудь очередной дурацкий анекдот. Глядя, как веселятся Фрэнк и Джон, Здоровяк в отличие от Далласа, совсем не ревновал и иногда даже присоединялся к их импровизированным концертам на правах папы или старшего брата, басисто выдувая в воронку из-под масла партию бомбердона, несмотря на то, что такого инструмента в аккомпанементе не предусматривалось. Даллас, глядя на них, обычно завистливо посмеивался, но иногда и он, заражаясь всеобщим энтузиазмом, начинал прищелкивать пальцами в такт. Особенно Фрэнк и Джон любили разыгрывать Битлз. За работой они могли распевать часами. Может быть, это их сблизило еще больше. Часто они возвращались в свой блок вдвоем, слегка поотстав от остальной компании, беседуя о том, о чем свойственно говорить людям молодым, для которых вся жизнь еще впереди. Фрэнк рассказал Джону о Розмари и о том, что как-то воспользовался его советом, попросил у источника снов, чтобы он послал ему в объятия его любимую, и это случилось, и что он, Фрэнк, даже во сне поверил в то, что это было как наяву.

   — Послушай, — сказал как-то Джон Фрэнку. — Как ты думаешь, бог есть?

   — Есть, конечно, — ответил Фрэнк.

   — А почему же столько несправедливости?

   — Мне отец как-то говорил, что справедливость — это право сильного.

   — Но ведь если бог всемогущ и всесилен, то тогда он должен быть и справедлив?

   — Да это же для людей, — сказал Фрэнк. — Справедливость — право сильного. А что для бога — это только ему одному и известно.

   Фрэнк посмотрел на Джона, и ему показалось, что тот чем-то опечален.

   — Ты что-то невесел, — сказал Фрэнк.

   — Да сон мне какой-то несправедливый приснился. Фрэнк рассмеялся.

   — А что за сон?

   — Мне приснилось, что меня здесь, в тюрьме, убили.

   — Да плюнь ты, — сказал Фрэнк. — Будешь еще на разную ерунду внимание обращать.

   — Нет, — покачал головой Джон, — ты лес знаешь, что я к этому очень серьезно отношусь. Тот гуру говорил, что сны — это язык, которым говорит с нами бог. Но за что, за что они хотят меня убить!

   — Ну ты действительно мальчишка, — сказал Фрэнк, — То над Грейвсом или Палачом надсмехаешься им в лицо, а то из-за каких-то снов расстраиваешься. Тебе что, кто-нибудь угрожал или хоть какие-то слухи до тебя дошли?

   — Нет.

   — Ну так чего тогда? Если мотор не заведется — машина не поедет. Я вот так же и на жизнь смотрю, а мистика, знаешь, в ней много неясного. Может так, а может, эдак. Да и не все же сны сбываются.

   Фрэнк, как мог, пытался развеселить друга, разубедить его в мрачности его предчувствий, и постепенно Джон и в самом деле забыл о своем дурном сне.

   — Пока не похоронен, не мертв! Верно ведь? — рассмеялся наконец Джон.

   — У нас мало, что есть, — сказал Фрэнк. — Но мы должны это защищать.

   Проходил день за днем. «Форд» был уже почти готов, оставалось только его покрасить. Каждый день после работы Леоне возвращался теперь в теплую камеру. Четыре или пять раз капитан Майснер устраивал тренировки сборной «Бэйкли» по регби. Фрэнк играл теперь свободного полузащитника, претендуя на роль лидера команды и своим мастерством завоевывая все больше и больше симпатий среди зэков. Грейвс, которого в сборную не взяли, явно завидовал ему. Фрэнк, несмотря на то, что был почти всегда теперь окружен накачанными мощными парнями из группировки Здоровяка, да и сам, благодаря тренировкам, был в неплохой форме, про себя решил все же избегать стычек с Грейвсом. Как никак ему оставалось меньше четырех месяцев до освобождения, и он решил не нарываться на неприятности, ведь получить добавку к сроку было проще простого. А Грейвс неотступно следил за Леоне, стараясь выбрать момент, когда тот будет один. Но не только Грейвс внимательно наблюдал за Леоне, Драмгул тоже не выпускал его из поля зрения, и Фрэнк об этом догадывался. Но он чувствовал на себе и незримую опеку капитана Майснера, догадываясь, что несостоявшийся перевод в соседи к Грейвсу — дело рук Майснера, и на следующий же день после проверки, улучив момент, когда Майснер был один, Фрэнк сказал ему свое «мужское спасибо». Майснер тогда похлопал его по плечу и сказал: «Надеюсь, ты будешь себя хорошо вести и не поддашься на провокации. А кроме того, с тебя восемь очков в ближайшем матче межтюремного турнира». Это было еще одной причиной, почему Фрэнк избегал стычек с Грейвсом, ведь тогда он лишился бы поддержки Майснера, и Драмгул не замедлил бы этим воспользоваться. А Драмгул только и ждал, когда же, наконец, Леоне оступится, чтобы можно было его подцепить. Ведь теперь ни Палач, ни Подручный не могли откровенно применить насилие. Это вызвало бы возмущение всей тюрьмы. Слишком уж заметной фигурой стал Леоне. Да, вдобавок, теперь уже ни для кого не было секретом, что Фрэнк — личный враг Драмгула и не только враг, но и в известном смысле победитель, оказавшийся в роли побежденного. Словом, Драмгулу было не так легко теперь подловить и подмять под себя Леоне, как он надеялся в самом начале, когда устроил перевод Фрэнка в «Бэйкли».