Евгений Сухов - Убить Петра Великого
— Пли! — выкрикнул генерал, вкладывая в крик всю накопившуюся злобу.
Взгляд генерала был направлен в сторону Ефима Тучи. Старый вояка был уверен, что половина пушкарей направили жерла пушек именно на его могучую фигуру, но выпущенные ядра странным образом проносились мимо, падали вдали, взрывали землю вокруг, не причинив полковнику вреда.
Произведенный залп был настолько впечатляющим, что прервал атаку. Немногие стрельцы, остававшиеся в живых, остановились.
А с редута уже раздавался яростный голос боярина, воеводы Шеина.
— Хватай их! Не давай уйти!
Полки, растянувшиеся вдоль редута и с нетерпением ожидавшие своего часа, полетели с косогора вниз, устремившись на разбегающихся стрельцов. Вдогонку зачинщикам прозвучал плотный залп из мушкетов. Еще несколько стрельцов упали на землю, изрядно разрыхленную пушечными ядрами.
К споткнувшемуся стрельцу подскочил бомбардир Бутырского полка и занес над склоненной головой руку с саблей.
— Братцы, помилуйте! — взмолился упавший стрелец, закрывая голову руками. — Ведь свой же я!
— Свои присягу не нарушают, — невесело буркнул бомбардир. Поднятая для удара рука медленно опустилась. — Подымайся! Теперь тобой сыск займется.
* * *Мятеж был подавлен.
Пленили большую часть стрельцов: кое-кто успел скрыться в лесу. Стрельцов посадили в Вознесенский монастырь под строгий караул, а те немногие, что сумели убежать, неделей позже были отловлены солдатами Преображенского приказа.
Еще через две недели в Москву стали съезжаться бояре. Собравшись в Думе, они отписали странствующему государю письмо о стрелецком бунте. А потом, помолившись скопом в Благовещенском соборе о спасении государя, решили провести лютый иск, дабы выявить злостных зачинщиков.
Сей иск доверили ближнему боярину Шеину.
За работу Алексей Семенович взялся с усердием. Отправив в Вознесенский монастырь посыльного, повелел, чтобы из массы восставших стрельцов были отобраны самые злобные заводчики и смутьяны и отправлены в кандалах под строгим присмотром.
Таких набралось более двух сотен. Заковав стрельцов в тяжелые кандалы, их пешими переправили в Преображенский приказ.
Хозяином Преображенского приказа на время стал Алексей Семенович Шеин. Осмотрев неприветливый кабинет с голыми стенами, он задвинул тяжелое кресло князя Ромодановского в самый угол и повелел принести привычный стул — мягкий, обитый зеленым бархатом. На голые стены распорядился повесить шелка и приказал привести первого зачинщика.
Исхудалого изможденного Ефима Тучу доставили сей же час. На ногах у него были тяжелые колодки, на руках — кандалы, сцепленные тяжелыми цепями. Арестант сделал от дверей небольшой шажок и остановился:
— Вот мы с тобой и свиделись… Ефимушка. Али ты не рад?
— От чего ж не рад? Хоть поговорить есть с кем. Это лучше, чем в яме сидеть подобно зверю лютому.
— Только как же тебя в яме не держать, если ты супротив самого великого государя возмутился?! А теперь скажи мне, Туча, кто у вас за главного? Если скажешь, как было, так и быть… Помилую своей властью в память о былых заслугах. Сошлю куда-нибудь на Украину, там и будешь доживать свой век.
Даже сейчас, скованный цепями, полковник не потерял прежнего величия. Кланяться он не умел, и крупная кудлатая голова с небольшой проседью едва ли не упиралась в потолок. Хотя бы пригнулся малость, почтение оказал, глядишь, и смягчил бы сердце, а Туча, наоборот, пуще прежнего распрямился.
Придется преподать гордецу науку.
— А что другие стрельцы говорят? — спросил полковник.
— Да они все на тебя валят. Дескать, ты смуту заварил.
— Ах, вот оно что… Значит, так и было.
— Стало быть, не отрицаешь, что ты и есть самый главный смутьян?
— Никого не хочу винить, сам виноват.
— Повесим мы тебя, Туча, — вздохнув, проговорил боярин. — А может, и голову отрубим. Сам-то что выбираешь?
— Оно и ладно. Мне ведь так или иначе помирать. Или на поле брани, или на помосте, а то и под топором палача. А веревка… Ну пусть будет петля! Уж насмотрелся я кровушки.
— Последнее желание будет?
— Как же без него? А исполнишь?
— Если в моих силах.
— Повели снять с меня цепь да кандалы, чтобы я мог перед смертью крестное знамение сделать.
— Не велика просьба, исполню. Более ничего не желаешь?
— Тяжко мне здесь, Алексей Семенович. В яму к себе хочу.
— Караул! — выкрикнул боярин Шеин.
На зов явилось два солдата из Преображенского полка — долговязые недоросли. У одного из них на правой скуле — здоровенный синяк, по всему видать, от неумелой стрельбы. У другого щека черна, видать, не смыл с лица пороховую гарь. Состоявшаяся баталия не прошла для них бесследно.
— Отведите Тучу в писарскую комнату.
— А писаря куда? — недоуменно заморгал солдат с синячищем на скуле.
— Да гоните в шею! Найдет, где присесть. Караульте его там и глаз не спускайте. Не в яме же его держать, полковник как-никак! На самом Азове турок бил. — Вытащив из кармана несколько серебряных монет, протянул недорослям: — Мясо на базаре Ефиму купите, а то отощал совсем. Пусть ни в чем отказа не знает. — Махнув рукой, добавил: — Все едино помирать! Вот это, Туча, единственное, что я могу для тебя сделать.
— Благодарствую, Алексей Семенович, — слегка наклонил голову стрелец.
* * *У границы с Голландией Петра Алексеевича догнал гонец. Выехав вперед поезда, он закричал потеснившей было его охране:
— Письмо государю везу! От ближнего боярина Шеина. Велено передать лично в руки царю!
Петр, выглянувший из окошка кареты на шум, поманил к себе пальцем гонца.
— Давай сюда! Чего там генералиссимус пишет?
Спешившись, гонец подскочил к экипажу и, сорвав с головы шляпу, протянул грамоту:
— Пожалуйте, Петр Алексеевич!
— Водки желаешь? — по-простому спросил царь.
Гонец осклабился, показав крупные пожелтевшие зубы:
— Можно и отведать, государь. Во рту все пересохло, уже сотня верст минула, как с коня не слезаю.
— Алексашка, поди сюда! — распорядился Петр Алексеевич, подозвав денщика.
— Чего тебе, бомбардир?
— Накорми гонца как следует. Да водки дай, сколько утроба примет.
— Вот спасибо, государь.
— А теперь проваливай! Завтра в обратную дорогу поскачешь.
Сорвав печать, государь развернул грамоту. Чем дольше вчитывался Петр Алексеевич в письмо, тем серьезнее становилось его лицо. Свернув послание, он в раздражении зашвырнул его в угол.
— Что кесарь пишет, бомбардир Петр? — посмел потревожить государя Меншиков.
— Семя Милославских проросло, — с ненавистью скрипнул зубами государь. — Стрельцы бунт замутили, на Москву пошли.
— Каково же оно теперь?
— Генералиссимус Шеин их разбил. А так неизвестно, чем бы и закончилось. Знаю, откуда зло идет! От Софьи, сестрицы моей разлюбезной, которая только и желает мне смерти! Скажи, чтобы остановились. И пусть чернила с бумагой мне несут, — приказал Петр.
— Вожжи попридержите! — высунулся Алексашка Меншиков из окна. — Государь отдохнуть желает.
Обоз встал, перекрыв экипажам дорогу. Алексашка проворно выскочил из кареты. Через минуту он вернулся, держа в руках чернильницу и скрученный лист бумаги.
— Вот, государь!
Разложив бумагу на дорожном сундуке, Петр принялся быстро писать ответ: «Князь кесарь Федор Юрьевич! Получил письмо от генералиссимуса Шеина, писанное 7 июня. Вижу, что семя Милославского разрастается, а потому прошу тебя быть крепким. Только крепостью и можно загасить этот огонь. Хотя зело мне жаль полезного нынешнего дела, но спешу возвращаться в Москву. И уж тогда обрушу свой праведный гнев на виноватого…»
— Где гонец? — спросил государь.
— Водку пьет, Петр Алексеевич, — удивленно отвечал Меншиков.
— Зови ко мне!
Привели гонца. Хмельного. Довольного. В русую широкую бороду вкрались крошки хлеба. Похоже, что оторвали от дела.
— Бочонок водки хочешь, гонец? — веско спросил государь.
Разговор с государем начинался весьма занятно и, похоже, обещал много приятностей. А все говорили, что немилосерден. Вон как службу ценит! Даже бочонком водки жалует.
В пьяной улыбке разлепились узкие губы.
— Сгодилось бы, Петр Алексеевич!
— Капуста-то хоть вкусная? — все тем же веселым голосом продолжал допытываться государь.
— Понравилась, долго такую не едал. Люблю квашеную. У немцев-то харч совсем иной.
— Вот что, гонец. Сейчас же обратно в Москву поторопишься. Отвезешь князю Федору Ромодановскому грамоту, — протянул Петр Алексеевич письмо обескураженному посыльному. — А на словах добавишь, что государь отъезжает немедля! Ну чего встал, олух царя небесного?! — прикрикнул царь на холопа. — Ступай, давай! Или мне тебя дубиной поторопить?!
— Слушаюсь, батюшка! — попятился гонец, мгновенно трезвея, а заодно проклиная окаянную службу.
— Так куда мы едем, государь? — спросил Меншиков.
