Эльмира Нетесова - Выскочка из отморозков
Она обнимала его за шею, просила не забывать.
Каким тусклым и злобным показалось ему после смерти Юльки небо. Да и сам Афган, пропахший кровью, казался адом на земле. Когда снаряд разорвался в расположении десантников, а Герасим, вернувшийся из распадка, увидел, что случилось, и впервые пожалел о том, что остался живым…
Вконец сдали нервы. И в госпитале, и уже дома Герасим подолгу сидел в молчаливом оцепенении. Он забывал обо всем, возвращаясь памятью в Кандагарское ущелье. Ох как много отняло оно у него!..
— Сынок, Гера, мужики тебя вдут на покос! Поезжай, родимый! Проветри память и душу, — советовала мать неназойливо.
Свои, деревенские, простые люди вытаскивали Герасима из воспоминаний, стрессов и депрессии.
— Слушай, Герка, закинь ты чужие края вспоминать! Далеко они остались. И без надобности всем. Ты вот лучше на своих глянь! Какие бабы! А девки! Идет, а под ее ногами земля трясется. Сама — кровь с молоком! Что сиськи иль жопу у иной всей мужичьей частью деревни не обнять! Что гам танк! Наши бабы его голыми руками удержат. Потому что каждая из них — сущая вездеходка, землепроходимка. Они хоть с косой, хоть с конем справятся. А морды какие! Ты только посмотри! Толще свинячьей задницы! Такую ни одной паранджой не прикрыть! Верно иль нет? Это ихние бабы рыла прячут. Знамо дело, не с добра! Коли поднимет то рядно, истинно мартышка с-под него покажется. Как глянешь на такую, до конца жизни в койке ссаться станешь. Не то про хер, забудешь где и для чего он рос, душу потеряешь со страху навовсе.
— Это что! Во я по телику видел, как ихние бабы требухой трясут и жопой пляшут. Ну, скажу тебе, Герка, это они не с добра такое творят. Видать, харчатся хреново, раз выкидывают с пуза, дрожа малахольно, все, что там имеется. Ты только представь, если наши Акулина, Дашка иль Ксюха вот так же там гузном тряхнут? Глянь! Они же росточком почти со стог. А задницы — в баню не протиснут. Лавки жопами шутя крошат. Во! Подойдет наша королевна к ихнему султану да как тряхнет! Что от него уцелеет? Одна тюбетейка! А весь его гарем, что по-нашему — бардак, одной сиськой уложит наповал! Нашу бабу хоть дои, хоть запряги, все вынесет и стерпит, всюду справится. А ихних чувырлов только в отхожке держать для успешного просирания! — хохотали деревенские мужики, расшевеливая Герасима.
— Давай мы тебя тут на сенокосе и оженим!
— Зачем спешить? Дай оглядеться…
— Чего на них смотреть? Сгреби всех в кучу и на стог закинь. Какая самой ласковой покажется, ту и бери!
Герасим поневоле смеялся вместе со всеми над солеными шутками, частушками. Он обедал за общим столом, возвращался с покоса в сумерках, усталый до изнеможения, засыпал на чердаке — на свежем, душистом сене. Несколько раз его будили самолеты. Мужик подскакивал с криком:
— Братва! Опять бомбежка!
Но, оглядевшись, вспоминал, что он дома. Случалось, вскакивал от грома и молний. Их он не боялся с детства. Страх перед грохотом и вспышками внушил Афганистан.
— Эй, Герка! Поехали за дровами в лес! На зиму заготовим! — звали мужики. Приметил кто-то его сидящим на крыльце отрешенно.
Братья Герасима к тому времени уже устроились в городе. Купили дом, подыскали работу. Они были практичнее Герасима. Осесть в деревне на всю жизнь не захотели. Устали биться с нуждой. И приткнулись на заводе, где зарплата пусть и невысокая, но выдавалась каждый месяц.
Понемногу обставили дом. Навели в нем порядок. Как истинные деревенские, обработали участок возле дома, обкопали сад. Когда оставалось время, ходили на халтуру — косили траву в садах и на лужайках вокруг коттеджей новых русских, строили теплицы и бани. За это им платили.
Они не выпивали. И, как весь сельский люд, умели считать и беречь копейку. Может, потому и в жены взяли деревенских, таких же работящих, спокойных и послушных. Они никогда не ругались с соседями, не орали на мужиков, жили тихо и согласно.
Герасим часто навещал их, привозил домашние харчи и каждый раз радовался, что не забыли о нем братья. Сколько времени прошло, а третью комнату в доме, предназначенную ему, никто не занял.
Когда у братьев пошли дети, принимать от них деньги стало совестно. Вот тогда и перебрался Герасим в город.
Присмотрел неподалеку от реки глину, привез за дом несколько тачек. А на следующий день приволок гончарный круг, корыто, бочки, тазики, весь инструмент для работы. Одних ножниц с дюжину. Запасся красками и лаком. А вскоре выложил печь для обжига.
— Тебя же шить научили в последней зоне; может, лучше быть портным, чем гончаром? — спросил Никита.
— Шили мы военную форму. В основном из маскировочного материала, а мне эта военка поперек горла. Не только шить из него, в руки брать не хочу! — признался честно.
Много раз все трое предлагали Степановне переехать в город. Но та категорически отказалась.
— У меня тут все свое! Нешто кину иль продам? Нет! Покуда жива, тут буду! Мне не тяжко. А и вы наведаетесь, подсобите, когда самой невмоготу станет.
Каждый выходной кто-то из сыновей приезжал в деревню к матери. Но чаще всех там бывал Герасим. У него не было семьи. А потому, понимая братьев, оставлял их на воскресенье дома, с семьями. Да и любил деревню, никогда того не скрывал и не стыдился.
Но один из приездов стал для него памятным. Вышел из автобуса и лицом к лицу с Катей столкнулся, той, что была первой в его жизни. Ну как он мог в дородной, пышной женщине узнать хрупкую, как юная березка, девчонку? Баба сгребла его в охапку и, вдавив лицом в потные груди, рассмеялась:
— Словила! Попался! Ну, привет тебе! Как ты дышишь? Где устроился и свил гнездо? Небось меня забыл вовсе? — Крепко держала она его за руку.
— Катька? Катюха! Глазам не верю! Ты ли это? А растолстела как! В здоровущую бабеху вымахала!
— Хорошего всегда должно быть много! Мы не то что городские — на диетах не сидим, ни в чем себе не отказываем! И хватает не только самим, а и гостям! Когда ж заглянешь ко мне по старой памяти? Посидим, поболтаем, нам есть что вспомнить,
— Да я к матери! — замялся неуверенно.
— Вот чудак! Я ж не на ночь зову. На часок…
— Как-нибудь загляну! — пообещал робко.
— Зачем откладывать? Все ж за одной партой сколько лет вместе сидели? Считать, одногоршечники! Заскакивай, я жду! — указала на дом.
— У тебя муж, дети?
— Никого! Одна я! Сынок мой в прошлом году в реке утонул. С мужиком давно развелась! Выгнала за пьянь и драки. На душе — не приведись заглянуть! Все обгажено и заплевано.
Герасим пообещал прийти сегодня. И, посидев с матерью недолго, пришел к Кате. Та мигом на стол накрыла. И, сев напротив, спросила:
— Ты-то как маешься?
Герасим рассказал ей все как есть.
— Так ты один? И даже бабы нет? — подалась к нему Катерина.
— Один! И не спешу. Давно б мог бабу найти, в городе их хватает. Да все не то, что хочется…
— Это верно! Ищем для себя, а находим для соседа. Здесь в деревне каждая на виду, а в городе бабы без стыда!
— Всякие случаются и здесь и там, — ответил уклончиво,
— Тебе уже тянуть нельзя. Годочки укатили нас из молодости. Глянь, какие сивые виски. С такими к молодке не посватаешься. Не примет. Еще и высмеет. Дедом обзовет. Разве такую, как я, уломаешь? — придвинулась совсем вплотную.
— Эх, Катька! Нынче молодые хитрей старых. Если приспичит, только свистни, оравой прибегут и обслужат по полной программе. Но мне не на ночь, на всю жизнь нужно.
— А чем я тебе не подхожу? Друг дружку с мокрых штанов знаем! И я согласна! Хоть сейчас за тобой пойду!'И тебе меня изучать не стоит. Знаешь как облупленную.
— В том-то и беда, слишком хорошо знаю! Ты вспомни, почему не остались вместе? А ведь я любил тебя тогда. Ты другого себе выбрала! И напоролась, нахлебалась досыта. Теперь уж не до выбора. Хоть кого-нибудь захомутать? Да я так вот не хочу. Знаю, коль тогда не любила, теперь и подавно говорить не о чем. Жить без тепла не хочется. Я и так холода нахлебался через край.
— О чем ты, Герка? Да нынче люди просто из выгоды живут вместе. О какой любви в наши годы вспоминать? Звезданулся? Скажи лучше, что остался после Афганистана импотентом и бабы тебе — по барабану! Никакая не нужна!
— Катька! Стерва! Мне что, как в школе, все доказывать надо? — прижал к себе бабу.
— Герка! Что ж мы теряем золотое время? Давай доказывай! — Закинула дверь на крючок, выскочила из халата.
— А потом на шею повиснешь?
— Герка! Не тяни резину, не мучай! — услышал в ответ.
До глубокой ночи пробыл Герасим у бабы. Провожая
его, обвила шею руками:
— Не обходи мою избу! Когда приедешь в другой раз — навести меня! Ждать буду…
— Это с кем же до сей поры пробыл? — встретила встревоженная мать. Она не спала. И, вглядевшись в лицо сына, спросила тихо: — Уж не у Катерины ли отметился?
