Евгений Сухов - Оборотень
О себе Заки Зайдулла рассказывал очень мало. По его словам, он происходил из тех татар, которые пришли когда-то служить московским великим князьям и получили земли на русских просторах. Род Заки отличался будто бы могуществом и знатностью, восходя корнями к самому пророку Мухаммеду. Со временем, однако, род беднел и мельчал, так что отец Муллы, служивший дворником у одного из московских домовладельцев, перед тем как сгинуть невесть где в вихре революции, оставил сыну только потрепанный Коран и кисет, расшитый бисером.
– Муллу мы знаем все, – осторожно начал вор с огромной головой. На его худых и узких плечах такая голова выглядела настолько неестественно, что, казалось, могла отвалиться при первом же неосторожном движении. – Он путевый законный. Лично я не припомню случая, когда бы он подвел бродяг. Мне нравится этот парень, и лучшего смотрящего, чем он, подыскать просто невозможно.
Вспомните, как он усмирил сучар в колонии под Сеймчаном, когда голубые погоны захотели повырезать всех урок.
Те, кто знал об этом случае, одобрительно закивали.
…То, о чем говорил большеголовый вор, произошло пять лет назад, в самый разгар сучьей войны, когда в одночасье вырезали половину колонии. В это самое время колонии продолжали раскалываться на сучьи и воровские, а вирус всеобщего недоверия поразил весь воровской мир. Большая партия воров была этапирована в «красную» зону, где их уже ждало несколько сотен «сук». Это был смертельный приговор, вынесенный лагерным начальством за недавний бунт.
Вооруженная охрана провела воров в отведенный барак через толпу ссученных и неторопливо удалилась, ожидая предстоящей потехи. Законные, оставшись в подавляющем меньшинстве, готовились умирать. Кто верил в Бога – усердно молился в уголке, безбожники ругали на чем стоит свет самих себя, ссученных, дьявола, а заодно и тех, кто молился. Законные знали о том, что «ссученные» всегда предлагали ворам в законе выбор – пополнить их ряды или принять смерть.
Незадолго до этого на общем сходняке законными решено было лучше умереть, чем отказаться от воровской идеи. И когда Мулла, помолившись, вдруг неожиданно вышел из барака, все решили, что он переметнулся на сторону ссученных воров.
Вернулся он через час.
– Все, бродяги, – бодро произнес он прямо в недоверчивые физиономии арестантов. Ничего не скажешь – бодрячок, стоящий у края могилы. – Зря молитесь, поживем еще. Пахан этой зоны мой подельник и старый должник, когда-то я его вытащил из ментовских лап. А долги возвращают даже суки. В общем, так: мы с ним договорились зону разделить на две на воровскую и «красную» – и в дела друг друга не вмешиваться.
Возвращение Заки из лап ссученных воспринималось как чудо и больше напоминало воскрешение библейского Лазаря, – многие уже считали Муллу покойником.
И лишь позже Мулла признался, что держал в рукаве нож и в случае отказа своего бывшего подельника уложил бы его ударом в сердце…
– Я против Муллы, – сказал вор с некрасивым погонялом Глист.
Свое погоняло зек получает в самом начале воровской карьеры и несет кличку, как собственную судьбу, до самой смерти. Она его корона она его горб. И редко какой вор с презрительной кличкой добивался таких высот, как Глист: он был смотрящим на четырех воровских зонах, дважды выигрывал сражение у ссученных, а на станции Котласская устроил «красным» такую резню, что об этой победе мгновенно заговорил весь Север, прозвав ее «Котласским побоищем».
– Я тоже наслышан об этом, он сумел разделить сучью зону, – продолжал Глист. – Но мне всегда было интересно знать, что же такое он сказал сукам, что заставил их вдруг неожиданно отказаться от войны. А может, эти ребята падают в обморок при виде крови? – предположил он с издевкой.
– Я ни в чем не собираюсь оправдываться. Глист. Я поступил так, как мне подсказывала совесть. И кто меня упрекнет в том, что я сумел спасти несколько десятков воров? А сделал я это для того, чтобы мы выиграли главное сражение. А быть ли мне паханом на этой зоне… Вы ведь меня еще не спросили, бродяги, а я еще не согласился. Слишком это хлопотное дело! – Мулла скрестил на груди руки.
Он сознавал собственные силы и то, что при желании он мог бы раздавить любую мятежную кодлу и сделаться паханом, не спрашивая ни у кого разрешения. Но в этом случае он нарушил бы один из воровских принципов – на «законного» вор должен смотреть как на равного. Он был силен не только людьми, стоящими за его плечами, не только беспризорным детством, но и чистотой прошлой жизни. И в этом спокойном ответе чувствовалась сила, которая в несколько минут способна была перевернуть весь лагерь.
– А знаете что, бродяги, я согласен быть смотрящим, не превращать же нашу жизнь в бардак, – медленно сказал Мулла и, прищурив слегка раскосые глаза, добавил:
– Может быть, у кого-то имеются свои соображения на этот счет?
– Будь смотрящим. Мулла! Ты достойный вор! – поддержали Заки Зайдуллу воры.
– Мулла правильный бродяга!
– Пусть Мулла будет!
Глава 17
Вечером Беспалый велел привести к нему Заки Зайдуллу. Молоденький лейтенант, сопровождаемый.четырьмя автоматчиками, ткнул в новоиспеченного – смотрящего пальцем и распорядился:
– Эй ты, узкоглазый, быстро к полковнику! Его раздражала медлительность, с которой Мулла приподнялся с нар. Было видно, что уголовник делает одолжение, и если бы не безделье и скука в бараке, то он мог бы и вовсе не сдвинуться с места. Лейтенант хотел поторопить Зайдуллу, ткнув его стволом в бок, но вспомнил приказ полковника Беспалого быть с татарином как можно сдержаннее. Хрен поймешь этого полковника, к чему такие церемонии?
Полковник Беспалый встретил Муллу ласково.
– Если бы ты знал, Заки, как я тебе рад!
Его слова дышали искренностью, и Зайдулла на миг усомнился, а тот ли это человек, с которым он расстался не далее как вчерашним вечером? Казалось, будто они не виделись несколько десятилетий, а Тимофей обращался не к своему подопечному, а к другу-подельнику.
– Садись вот на этот стул. Здесь у меня поприличнее, чем у вас в бараке. Знаешь, я у вас пробыл всего лишь несколько минут, но дощатые нары навели на меня такую тоску, что хоть волком вой. Поэтому я уже давно предпочитаю металлические кровати. Ты потрогай, – показал полковник в угол, где стояла металлическая кровать на низких ножках с высоким изголовьем. – Ты даже представить себе не можешь, какая она мягкая!
Заки, усмехнувшись, подумал, что так же искренне восторгается пятилетний малыш, когда получает новую игрушку.
– Знаешь, – продолжал полковник, – я тебе сочувствую. А ведь было время, когда и я мучился на дощатых нарах! Признаюсь, Мулла, я ведь и сам не сразу привык к такой роскоши, поначалу-то на свою кровать я доски стелил. Вот что значит сила привычки! А потом ничего, понял, что на перине не хуже будет.
Да ты садись, что-то ты совсем оробел! Я ведь тебя не помню таким стеснительным.
Мулла сел на стул, по-хозяйски закинул ногу на ногу.
– Зачем звал, Тимоха? Или, может быть, по прошлому затосковал?
– Это ты в точку. Мулла! Затосковал! Эх, вернуть бы наши беззаботные денечки, когда мы с тобой беспризорничали по Москве-матушке! Да, было время…
Знаешь, Заки, я ведь немного романтик, может быть, поэтому я разыскал на Колыме и Шельму. Думал, посидим вместе, повспоминаем, а ты вот на меня дуешься почему-то. Да и Шельма, видно, зло на меня держит, а ведь я никого не предавал.
Что же ты молчишь, Заки?
С Тимохой всегда было трудно разговаривать, даже самый серьезный диалог он сдабривал едкой иронией.
– А чего ты от меня ожидаешь, Тимоха? По-твоему, я должен похвалить тебя за твои воспоминания? Ты бы уж лучше свой треп для баб поберег.
– Несговорчивый ты, Мулла, а жаль, я ведь с тобой по душам хотел потолковать, как бывало раньше. Ведь ты, кажется, сейчас смотрящий? – жестко спросил Беспалый.
Заки понял, что это был сюрприз, который Тимоха приготовил своему былому корешу. Беспалый хотел показать свое могущество, доказать, что даже в среде паханов для него не существует тайн.
Мулла впервые улыбнулся. Похоже, он недооценивал полковника Беспалого, а может быть, никогда по-настоящему и не знал Тимоху.
– Надеюсь, ты не станешь говорить о том, что для этого я должен был просить твоего разрешения?
– Я вижу, Мулла, ты не разучился кусаться. Впрочем, без этого ты не стал бы тем, кто ты есть сейчас. Я Очень жаль, что паханом стал именно ты. Но, видно, так распорядилась судьба, а если так вышло, то, значит, ты стал частью моей игры. Сам знаешь, по нашим московским понятиям если карты разложены, то партия всегда доигрывается до конца. Если помнишь, я всегда был очень азартный и не любил проигрывать. И конечно же, не захочу проиграть и в этот раз, когда имею на руках все козыри. Я придумал эту партию и хочу, чтобы она продолжалась по правилам, которые я ввел.
