Вертеп - Шестаков Павел Александрович

— Я хотел… чтобы успокоиться… В меня стреляли. Но я не пил.

— Ладно. Тогда за руль. Тачка на ходу?

— Да, сюда добрался.

— Садитесь и на место. Мы за вами.

Младший напомнил.

— А свидетель?

Капитан обернулся, взглянул на Пашкова, спросил без особой надежды:

— Вам что известно?

— То, что сказал Артур Измайлович. Я здесь находился.

— Сторож?

— Вроде этого.

— Я вижу, что вроде. В дипломе, наверно, другая профессия?

— Какое это имеет отношение? — огрызнулся Александр Дмитриевич.

— Разберемся, какое. Оставайтесь пока здесь. Сергей, запиши координаты, — кивнул он напарнику. — Паспорт с собой?

— Да.

— Давайте сюда. На обратном пути завезу. Тогда и поговорим. Все ясно?

И, не дожидаясь ответа, пошел к своей машине. Артур двинулся со двора в открытые Пашковым ворота.

Стало по-прежнему тихо. Александр Дмитриевич выключил свет, поднял голову и посмотрел на звезды. Звезд было много. «Неужели и там планеты крутятся, и такая же ахинея, как у нас?»

Решить этот сложный вопрос он не успел. Прямо в темноте рядом с ним возникла фигура, появившаяся откуда-то из глубины здания. Александр Дмитриевич вздрогнул и ощутил предательский страх. «Выслеживает Артура! — первое, что промелькнуло в голове. — Убийца!» Но убийца потянулся, как разминают кости люди спросонья, и оказался хорошо знакомым Пашкову художником Дергачевым, отцом Лили.

— Чтоб ты сгорел! — произнес Пашков с досадой, стыдясь минутного страха. — Ты-то что тут делаешь?

— А я придремал в бильярдной. Засиделся в баре, перебрал… Ну, Настя, добрая душа, меня и пристроила там на кушетке. «Куда тебе, — говорит, — в таком виде?» И права. Иначе бы дома суд и расправа. Нет, расправа без всякого суда. Марину-то мою видел… Ночью я ее ублажать не способен. Вот и придремал. А здесь-то что произошло? Слышал гвалт какой-то. Милиция, кажется? Кого повязали?

Пашков рассказал коротко.

Дергачев слушал, сгоняя сон и трезвея.

— Забавно. Артурчик под шквальным огнем.

— Не сочувствуешь?

— Ему-то? Значит, наболело у кого-то. Его проблемы. Пусть сам свои штаны сушит, а я поплетусь, пожалуй. С такой сенсацией меня, как с охранной грамотой примут. Досыпай, Сашок. Рисковая у тебя работа. Трудно свой хлеб добывал человек, а? Чао. Я испаряюсь.

И испарился, обуреваемый собственными мыслями, а Саша хотел почитать Чейза, но подумал, что после случившегося погружаться в мир вымышленный как-то неуместно.

«Кто же это Артура? Говорит, что не знает. Не может быть, чтобы совсем не догадывался. А между прочим, ничего хорошего в этом нет. Если его и здесь на мушку взять попытаются? Будет мне тут веселая жизнь, философское уединение…»

По секрету от окружающих Александр Дмитриевич собирался использовать свободное время, чтобы лично для себя набросать на бумаге собственное кредо, лаконичные пункты того мировоззрения, взгляд на окружающий мир, что сложился на исходе жизни, суммировать на нескольких листках печальную житейскую мудрость, к которой подвело его краткое пребывание на этом свете. Ни о чем оригинальном он, понятно, не помышлял, слишком уж много до него на земле философствовали, а ведь не сдвинулись ни на шаг. Зачем этот мир, земля, человек, кто создал его, с какой целью? Александр Дмитриевич теперь был уверен только в одном — ответов на вечные вопросы нет и не будет, как бы ни самообольщались великие и малые умы, ломая головы над загадкой Вселенной и смыслом собственной жизни. О Вселенной было известно только, что она бесконечна, а этого нормальный мозг представить себе просто не мог, ну а о жизни дано было только увидеть, что она коротка, приносит огорчений больше, чем радостей, и человек, как и все живое, рождается только для того, чтобы оставить на земле себе подобных, а зачем живет, зачем так дорожит жизнью, это тоже неизвестно, но кем-то в нас крепко заложено, и значит, кому-то нужно. Кому? Богу, а скорее всего неведомым силам, которые мы для простоты Богом называем.

Обо всем этом он думал тысячу раз, но пользу ощутил лишь одну. В размышлениях, на которые не ждешь ответа, сон наступает быстрее. И сейчас же, несмотря на историю с Артуром, сон подкрался в тишине и успокоил Пашкова на пару часов без помощи Чейза.

Милиция той ночью Александра Дмитриевича тоже не потревожила. Паспорт утром привез молодой человек, представившийся следователем прокуратуры. В отличие от ночного капитана он выглядел вполне корректным и даже приветливым, а черты лица его показались Пашкову знакомыми. Следователь заметил его любопытный взгляд и улыбнулся.

— Мне все говорят, что я очень похож на отца. Он здесь в вашем ковчеге на приватной палубе трудится.

Пашков понял, молодой человек похож на Сосновского. Если бы он знал Бориса Михайловича в молодости, то узнал бы сына и без подсказки.

— Очень приятно…

— Юрий.

— Юрий Борисович?

— Точно так. Расскажите, пожалуйста, что вам известно…

— Вот именно. Что известно, расскажите, — поддержал другой, похожий голос.

Александр Дмитриевич оглянулся и увидел отца Юрия, Сосновского-старшего. Они вошли вместе с Мазиным. Игорь Николаевич молчал, но предложение рассказать, видимо, поддерживал.

Пашков усмехнулся.

— Как же рассказывать? Официально или…

— А есть разница? — спросил Мазин.

— К счастью, нет.

— Так и послушаем.

Пашков доложил добросовестно.

Старший Сосновский покачал головой.

— Не густо. И все-таки, Игорь, нам это событие упускать нельзя. Не возражаешь, Юра?

— Это теперь право потерпевшего. Если он вас пригласит…

— Наймет, — уточнил Мазин. — Кажется, это богатый человек.

Сосновский дополнил со значением:

— Это известный человек. Такая реклама много стоит.

— Для рекламы нужен стопроцентный успех, — заметил Мазин с сомнением.

Борис Сосновский возмутился.

— Игорь! Куда девалась твоя самоуверенность?

— Разве я был самоуверенным? А не ты?

— Я тоже, но ты ошибался меньше. И не ссылайся, ради Бога, на старость. Опыта у тебя сейчас в сто раз больше. Не нужно прибедняться.

— И не думаю. Материала маловато. Он же никого не подозревает.

— Или темнит.

— Зачем?

— Скорее всего это разборка на денежной почве, а деньги яркого света не любят.

— А если кому-то в другом месте перешел дорогу?

— Не знаю. Пока подождем. Может, еще разговорится.

— Ладно, пусть созреет, — согласился Борис Михайлович.

И они с сыном отправились по своим делам.

— А как вы думаете, Александр Дмитриевич? Созреет ли?

Пашков пожал плечами.

— Лучше бы не созревал.

— Почему?

— Да зачем вам эта уголовщина? Тут и самому под пулю угодить можно. Ему охранник нужен, а не сыщик. Ну а по большому счету, с ним ничего не случилось и не случится.

— Однако стреляли.

— Не попали.

— А почему вы, собственно, так уверены в его неуязвимости? — поинтересовался Мазин.

— Я чувствую благополучных людей, — с некоторой обидой произнес Пашков.

— Завидуете?

— Бывает. Хотя давно уже со своим неблагополучием смирился. Против природы не пойдешь.

— А здесь природа?

— А что же? У благополучных даже пот приятнее пахнет. А от меня, как от козла.

Мазин шутливо втянул воздух.

— Рекомендую ароматное мыло «Дуру».

— Это для дураков. Я пока нашим обхожусь.

Так на полушутливой ноте закончился их разговор. Хотя, казалось бы, что ж тут легкомысленного, ведь в человека стреляли? Но ЧП это называлось давно, а сегодня девушка с останкинского экрана сообщает с милой улыбкой — «москвичи привыкли к перестрелкам на ночных улицах», а позади по асфальту красное пятно… С другой стороны, Артур Измайлович в самом деле жив, слава Богу.

Однако на другой день он сам пожаловал к Мазину.

— Вы меня знаете? — спросил целитель с порога, очевидно, исключая отрицательный ответ.

— Я вас видел в здании.

— Да? Обратили внимание? Ко мне всегда очередь. Я помогаю людям, а в меня стреляют. Как вам это нравится? Слышали?