Андрей Добрынин - Десятиглав, Или Подвиг Беспечности
"Намек поняли", — захихикали веселые девчонки. После трудного дня было особенно приятно выпить холодного вина, и мы с жадностью осушили бокалы, не пожелав даже просмаковать букет. Затем мы принялись тыкать вилками в закуски, не обратив внимания на то, как напрягся Евгений, заслышав внизу, во дворе, хлопанье автомобильных дверец и грубые голоса. К сожалению, жизнь приучила нас ко всеобщей любви и преклонению, но не к настороженности перед лицом возможного насилия, тем более что вокруг нас всегда были люди, способные защитить от всякой опасности. Вот почему все вскоре свершившееся явилось для нас неожиданностью. Когда лязгнула дверь лифта и по лестнице затопали тяжелые шаги, Евгений спокойно спросил: "Красавицы мои, что же вы мне ничего не сказали про крышу, которая у вас появилась?" — "Забыли как-то, — пожала плечами Татьяна. — Да и зачем тебя этим грузить?" — "Понятно: думали, что я скажу — это, мол, ваши проблемы. Стыдно так думать о друзьях, — покачал головой Евгений. — А вот теперь у нас и впрямь могут быть проблемы". Словно в подтверждение его слов раздался резкий звонок и затем наглый стук в дверь. "Чего барабанишь? У меня ключи есть", — пробасил кто-то на лестничной клетке, и ключ завозился в замке. "Это наши местные бандюки, — вполголоса пояснила Татьяна. — Они особо не наглеют, но каждый месяц приходится им отстегивать.
Чего их сегодня принесло, не могу понять". — "Н-да… Кто-то из ваших знакомых что-то сболтнул про вас в дурном обществе, и эти уроды решили обложить вас данью, — заметил Евгений, невозмутимо накалывая на вилку ломтик ветчины. — Сначала они просто берут деньги, потом начинают являться без приглашения, а потом… Ну ладно, сейчас разберемся". Евгений вытер салфеткой пальцы и поднялся в тот самый момент, когда непрошеные гости наконец справились с замками и, тяжело дыша, ввалились в прихожую. Судя по пакетам с бутылками в их руках, они тоже намеревались гульнуть. Они остановились на пороге гостиной — три ярко выраженных слабоумца, на мясистых физиономиях которых тупость самым неприятным образом сочеталась с наглостью и алчностью. Их замешательство длилось очень недолго. "Так, девчонки, это что такое?! — закричал самый огромный из них. — Мы вам никак дозвониться не можем, а у вас тут пир горой!" — "Ну и что? Мы телефон специально отключили, чтобы отдохнуть с дорогими гостями, — сухо объяснила Татьяна. — Вы-то чего приперлись? Мы вас сегодня не ждали". — "А мы приходим когда хотим, а не когда нас ждут, — нахально возразил гигант, и двое его клевретов самодовольно осклабились. — Ты давай быстренько объясни своим гостям, кто мы такие, и пусть двигают отсюда по-хорошему. Мы сегодня важное дело закончили и хотим расслабиться". — "На горшке расслабишься, — хладнокровно произнес Евгений. — А кто вы такие, я за километр вижу — сявки позорные. Вы знаете, кого вы собрались выгнать, гниль сутенерская?" Он протянул верзиле мобильный телефон и предложил: "Давай звякнем Витьке Олигарху, он тебе объяснит. Ну, чего тормозишь, мудило? Номера не знаешь? Так я тебе скажу". Верзила впал в явную растерянность, однако, дабы не потерять лицо окончательно, забормотал что-то насчет вторжения на чужую территорию и необходимости для братков всегда поступать по понятиям. "Какой я тебе браток?" — засмеялся Евгений и несильно на первый взгляд ткнул гиганта указательным пальцем под ложечку. Тот согнулся, надсадно закряхтел, словно расставаясь с жизнью, и пустил слюни на паркет. Брезгливо глядя на него сверху вниз, Евгений продолжал: "Твои братки должны сидеть, и лучше не на зоне, а в зоопарке. Это если они не поднимали хвост на Витьку Олигарха. А с теми, кто поднимал, знаешь что стало? Степку Могилу помнишь?" И Евгений перечислил целый ряд персонажей с пугающими прозвищами, жизненный путь которых закончился крайне печально: Степке Могиле на стройке вогнали в задний проход раскаленную арматурину; Толика Кащея сварили живьем в емкости для конденсации пара, а его подручных заставили хлебать полученный бульон; с Мотьки Черепа содрали кожу и натянули ее на бубен, на котором потом играли негры в заведении "Лимпопо", принадлежащем все тому же Витьке Олигарху… Легче всех отделался некто Жорка Удав — его попросту сожгли заживо в его собственной машине, дымящийся остов которой затем притащили на буксире под окна его любовницы. Когда любовница, заподозрив неладное, выбежала на улицу, то немедленно подорвалась на предусмотрительно заложенной у крыльца противотанковой мине. Излагая этот кошмарный мартиролог, Евгений расхаживал перед бандитами взад-вперед, заложив руки за спину, и каждый следующий ужасный факт заставлял негодяев все больше сжиматься, сутулиться и мельчать. Наконец Евгений умолк и повернулся к бандитам. Те переминались с ноги на ногу, смотрели в пол, чесали себе носы и глаза и сохраняли угрюмое молчание. "Ну, поняли, пидоры гнойные, что вас ждет, если будете тут быковать?" — вкрадчиво спросил Евгений. Ответа не последовало, лишь кто-то из бандитов тихонько пукнул. Наш друг помолчал, с отвращением разглядывая этих вредоносных тупиц, и внезапно с криком сделал ложный выпад в их сторону. Бандиты в ужасе шарахнулись от него в прихожую и, отталкивая друг друга, падая и поднимаясь, ринулись из квартиры прочь. Грохоча, как камнепад, они прокатились по лестнице вниз, затем во дворе захлопали дверцы джипа, взревел двигатель, и вскоре все стихло. "Восхищаюсь вами, Евгений! — воскликнул я с пафосом, поднимая бокал. — В нашем жестоком мире уметь взращивать добро — это только полдела. Очень важно еще уметь укрощать зло". — "Разве эти недоумки — зло? — пренебрежительно усмехнулся Евгений. — Боюсь, что настоящее зло еще не сказало своего слова. Впрочем, не будем о плохом. Прозит!" — и он чокнулся со мной. Некоторое время я встревоженно размышлял над его нерадостными словами, но затем меня отвлекла от этих мыслей Надежда, которая нежно терлась об меня, как огромная кошка, и своими круглыми фиалковыми глазами неотрывно вглядывалась в мои глаза. Мы пошли танцевать под музыку модной группы "Оргазм", и уже через несколько минут нас не смогли бы оторвать друг от друга все силачи Земли. Далее тот вечер мне вспоминается как бесконечное ритмичное кружение — по-моему, мы с Надеждой в течение нескольких часов так ни разу и не присели, лишь время от времени подплывали к столу, чтобы наполнить бокалы, чокнуться и выпить. Еще мне запомнилось удивительно приятное ощущение теплоты и легкой щекотки в том ухе, в которое Надежда шептала мне о своих наблюдениях, сделанных во время концерта. Она, безусловно, была наделена острым глазом, живым умом и чувством юмора — последнее я особенно ценю в женщинах, поскольку именно оно избавляет женщин от самого неприятного их недостатка — мании величия. Я от души смеялся и сам что-то шептал в изящное ушко, стремясь обрисовать все виденное мною за вчерашний вечер с самой комической стороны. Наградой мне был смех Надежды — поистине удивительный смех: казалось, будто в полумраке, насыщенном табачным дымом и благовониями, вспыхивает свет, несущий чистую радость, немыслимую в обыденной жизни. Мы с Надеждой все теснее прижимались друг к другу, наши прикосновения становились все более бесстыдными, а наше обоюдное кружение постепенно увлекало нас все ближе к двери в темную комнату, где, как я был почему-то уверен, стояла застеленная двуспальная кровать. Предчувствия меня не обманули — в какой-то момент я обнаружил, что стою совершенно голый перед той самой кроватью, а Надежда, опустившись передо мной на колени, доставляет мне ощущения столь утонченные и острые, что даже мой утомленный всем пережитым за день мозг вынужден был вернуться из полузабытья в столь отрадную действительность. Через некоторое время, распалившись не на шутку, я заключил в объятия шелковистое тело Надежды и бережно уложил любимую на пахнувшие свежестью простыни. Дальнейшее напомнило мне картину из моего раннего детства — как я, улегшись животом на санки, несусь вниз по усеянному ухабами склону и при особенно высоких подскоках выкрикиваю в восторге: "Ух!.. Ах!.." Благодаря любви ко мне вернулось былое детское самозабвение, и ко всем восторгам сладострастного обладания присоединилось давно забытое ощущение полета.
"А я-то думал, что мужчины вам надоели", — признался я Надежде в минуту краткого отдыха. "Мужчины никогда не надоедят женщине, — усмехнулась Надежда. — Женщина может так думать, но в таком случае она ошибается. Рано или поздно она поймет свою ошибку, встретив мужчину, за которым готова будет пойти на край света". В этих словах мне послышалось признание, и я смущенно замялся, подыскивая ответ. Однако Надежда избавила меня от этого труда, продолжая говорить — неторопливо, словно сама с собой: "За вами, поэтами, наверное, не стоит идти на край света, потому что вы слишком влюбчивы. Но и устоять перед вами невозможно, потому что вы каждой женщине напоминаете о том, что у нее есть сердце, способное бескорыстно любить. Вам может казаться, будто женщины предпочитают вам деньги, но это только видимость — на самом-то деле они всю жизнь мечтают о вас, даже сами себе не отдавая в этом отчета. Нет смысла обвинять их в продажности — всякая женщина стремится так или иначе повыгоднее себя продать, уж так они устроены. Нас же вы ни в чем не обвиняете? А ведь мы, в сущности, есть образ ваших дам". Я задумался было над этим неожиданным заключением, но Надежда прильнула сначала к моим устам, а затем к моему соску такими будоражащими поцелуями, что я ощутил прилив яростного желания, повернулся и набросился на нее, как лев. Вскоре ее лукавый смешок сменился блаженным стоном, и вновь весь мир исчез для меня — точнее, он сосредоточился в любимой, удивительной и неисчерпаемой. Прошу читателя простить мне некоторую высокопарность слога, ибо я абсолютно искренен — вспоминая о той ночи, я и впрямь испытываю самые возвышенные чувства.
