Андрей Таманцев - Леденящая жажда

Мухе было не по себе. В ординаторской сказали, что у Дока обход больных. Блеклая, измученная жизнью медсестра неопределенно махнула рукой в сторону длинного коридора, предоставив ему полную свободу передвижения.

Муха шел и с каждым шагом все четче понимал, что ему самому, похоже, скоро тоже светит оказаться в подобном заведении.

Дока удалось поймать в относительно небольшой — на четыре койки — палате, залитой обманчивым утренним солнцем. Светит, но не греет. Он в последнее время задерживался здесь из-за одного недавно поступившего паренька.

У того, в общем, серьезных повреждений не было: легкое ранение в руку не давало поводов для беспокойства. Вот только было одно «но», из-за которого жить ему теперь будет непросто. Парень боялся ходить по траве.

Ладно, у всех, в конце концов, после войны развиваются какие-нибудь фобии: кошмарные сны, иногда нервный тик и так далее. Но здесь был случай особый.

Из истории болезни становилось ясно, что формально с солдатом не произошло ничего, что выходило бы за пределы так называемой нормы. Впрочем, о какой норме можно говорить на войне. Молодой мальчишка — девятнадцать лет. Видать, у него не было даже опыта дворовых потасовок. Первый же разговор показал, что он из хорошей семьи, но от армии его родные отмазать не смогли. После первого курса вылетел из института — и сразу в Чечню. Что он там увидел?

Обсуждать это Петя — так его звали — наотрез отказывался. О чем угодно мог говорить — о не так давно оконченной школе, о недолгом сроке своего студенчества, о Юле Синицыной, которая, скорее всего, его не дождалась, хотя обещала… Только не о войне.

Но что бы ни случилось на этой треклятой войне, результат был налицо. Петя мог ходить исключительно по асфальту, даже самый жидкий газончик доводил его до форменной истерики, ему повсюду чудились растяжки.

Доку не в первый раз предстояло лечить самую ужасную, так легко пускающую корни болезнь — страх. Как лечить? Как объяснить, что в мирной жизни не надо ждать подвоха от любого невинного кустика? Там нет мин, и быть не может. Мины остались позади, в прошлом, куда больше не вернуться. Хочется надеяться…

— Ну что, звезда, звездишь?

«Долетался, — подумал Артист; — глюки начинаются». Он вяло стягивал с себя страховочные веревки, привыкая к твердой земле под ногами.

Галлюцинация приобрела очертания Пастухова.

— Ну и что тебя могло отвлечь от твоих циркулярок, бизнесмен ты наш дорогой?

— Не что, а кто. Трубач ждет в машине. Вечером стрелка с Мухой. Док, думаю, подъедет с ним.

Лишних вопросов Артист задавать не привык. Одно было ясно — с рекламой на сегодня все. И возможно, на ближайшие несколько дней. И встречу с Машей тоже придется отменить.

А вот это жаль.

Муха заглянул в палату, но голос подал не сразу. Док был занят. Он через плечо смотрел в книгу, лежавшую на клетчатом больничном одеяле. Надпись на обложке оригинальностью не отличалась — «Захватывающий детектив с элементами кровавого триллера».

— Петь, может, тебе принести сказку про Карлсона, который живет на крыше? Там, насколько я помню, за всю книгу не проливается ни одной капельки крови.

— Шутите.

— Ты в жизни еще не объелся стрельбой?

— Здесь совсем другое, и сюжет такой закрученный!

— Закрученный, говоришь…

— Ну да. Тут про бизнесмена, владельца консалтинговой компании…

— Забыл, ты на каком факультете учился?

— На экономическом.

— Оно и видно. И что бизнесмен?

— В общем, у него есть жена.

— Логично. Люди иногда женятся.

— И любовница.

— Куда без нее… И кто кого убил?

— Много кто, много кого.

— Захватывающая книжка.

— Не издевайтесь, думаете, весело здесь торчать?

— Так это от тебя зависит, сколько тебе еще тут мариноваться.

— Я знаю.

— И что?

— Все вроде бы хорошо, пока я никуда не выхожу. Вот сейчас я закрою глаза и сразу увижу, как иду по улице. Ветерок обдувает лицо, шумят машины, слышатся голоса детей, женский смех. Мне хорошо. Но стоит только выйти по- настоящему, и…

— Это мы уже обсуждали. Петя, ты должен сделать над собой усилие. К тебе психолог когда приходил?

— Вчера.

— И?..

— Как будто вы сами не знаете.

— Знаю, конечно. В очередной раз никакого результата.

— Во время каждого сеанса я дохожу до определенной точки, и мне внезапно становится нечем дышать. Я просто боюсь задохнуться. Стоит только подумать об этом!

— О чем?

— Вы же были на войне, видели, вы понимаете!

— Да, я видел. Люди умирают. Но это не повод каждый раз биться в истерике при виде газона.

— Думаете, я могу с собой справиться?! Это от меня не зависит. Когда я вижу траву, у меня внутри происходит взрыв. Каждый раз я взрываюсь, не понимаю, как еще цел остался… Я рассказывал психологу…

— А знаешь что, у нас есть коса, давай-ка попробуем скосить все газоны на больничном дворе. Давно пора.

Петя, округлив глаза, посмотрел на Дока. Муха осторожно кашлянул, по-прежнему стоя в дверях.

…Через полчаса они уже прорывались сквозь московские пробки.

— Тонкая у тебя работа. Ювелирная.

— Да не то слово.

— Сейчас тебе эти навыки для Трубача пригодятся.

— Совсем ему худо?

— Сам увидишь.

— Ладно, я всегда готов.

У Дока глаз наметанный. Он ничуть не удивился чудесному возвращению Трубача. Док был реалистом. И видел перед собой человека, одного взгляда на которого хватило, чтобы понять: дело действительно дрянь. Редкостная.

И Петю долечивать в ближайшее время ему не придется.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Санкт-Петербург

30 июня 200… года, 20.30

Если в кабинете выпускающего редактора новостей звонит телефон — можно не сомневаться, что звонит он по экстренному поводу. Сейчас аппарат просто разрывался, недаром на табло высветился номер шефа, сопровождаемый, как это теперь заведено, соответствующей мелодией. Это была известная тема Бетховена, именуемая как «судьба стучится в дверь». Шеф был человек осторожный и недоверчивый. Содержание выпуска всегда находилось под его жестким контролем.

«Та-та-та-там! Та-та-та-там!» — надрывался телефон. Георгий Константинович обреченно вздохнул и взял трубку.

— Да, Владислав Евгеньевич.

— Жора, почему вы так долго не брали трубку? Никогда и никого не заставляйте ждать! Тем более меня.

Жора в очередной раз почувствовал себя школьником, не выучившим урок. Захотелось что-нибудь наврать про трамвай, сошедший с рельс, про заболевшую бабушку или про сломанные часы.

— Видите ли, Владислав Евгеньевич, через полчаса эфир.

— Заметьте, не я это сказал. Почему же тогда вы до сих пор не прислали тексты выпуска?

— Понимаете, еще не все сюжеты написаны…

— Как?!

— Видите ли, сегодня работали в основном стажеры. У них с оперативностью пока проблемы…

— Кто ж таких корреспондентов-то на съемки ставит?

— Простите, но, кажется… э-э… вы…

— Я? — Пауза. — А, ну да, я. Ладно. Но ответственность за выпуск не списывайте на меня. Новенькие — ребята способные, с ними можно горы свернуть. А вы эфир срываете! Это ни в какие ворота!

— Но… ситуация под контролем.

— Под контролем, говорите? Ну-ну. Хотелось бы верить.

— Уверяю вас…

— Что у вас есть для «Темы дня»?

— Очень интересный материал. Разгон пикетчиков. Я очень на него сегодня рассчитывал…

— И где же материал? Пришлите мне.

— Видите ли, он застрял в пробке.

— Материал?

— Нет, корреспондент… он только что…

— Так, понятно… Что в резерве?

— Эксклюзив о Ходорковском.

— Не годится… Что сегодня ещё в выпуске?

— Два «закса», социалка, еще социалка и стрит-ток.

«Заксами» на студии называли материалы о Законодательном собрании.

— И это все?

— Ну…

— Что — ну?

— Понимаете, сегодня одна съемочная машина сломалась, одна съемка сорвалась… и еше… наших ребят не пустили на…

— Это не мои проблемы.

— Да, но…

— Это ваши проблемы. И причем очень большие. У вас двадцать пять минут. И если вы задержите выпуск или выйдут одни эти ваши прессухи, бытовухи и социалки… Вы что, забыли, какое сейчас время?.. Нам обязательно нужно бороться за рейтинг. А то наши «зайчики» от нас откажутся. И это отразится в первую очередь на вашей зарплате. Ва-шей! Вы меня понимаете?

«Зайчиками» на их локальном тележаргоне назывались кандидаты, продвигаемые телекомпаниями на выборы, и, конечно, не вполне бескорыстно.

— Да… Я понял…

— Удачи… Она вам понадобится.

Георгий Константинович бросил трубку на рычаг. Что-то кольнуло его в левый бок. Опять сердце!

— Но- но, милое, не сейчас, потерпи еще часик. Только не сейчас. Скоро придем домой, ляжем в кроватку, и тогда шали в свое удовольствие — слова не скажу! Только сейчас потерпи, поработай еще чуть-чуть!