Андрей Таманцев - Пропавшие без вести (Кодекс бесчестия)
Никакого текста ему сохранять было не нужно, он просто хотел выиграть немного времени, чтобы освоиться в этой ситуации, отчего-то неудобной для него, неприятной. Он нажал клавишу. Курсор не шевельнулся. Пощелкал мышью. Никакой реакции. Компьютер «завис».
— О Господи! — удивился Сорокин. — Вы в самом умеете выводить из строя компьютеры?
Калмыков посмотрел на него с вежливым недоумением.
— Не понимаю, о чем вы говорите. Я не разбираюсь в компьютерах.
— Это я так, к слову, — пробормотал судья, тут же разозлился на себя и решительно заговорил: — Константин Игнатьевич, я действительно рад, что вы на свободе. Очень рад. Буду откровенным. Все эти два года ваше дело не выходило у меня из головы. Я вам больше скажу: меня почему-то мучила совесть. Не понимаю почему. Это трудно объяснить.
— Это легко объяснить, — бесстрастно возразил Калмыков. — Это значит, что у вас есть совесть.
— Надеюсь, что есть, — с веселой иронией подтвердил судья, пытаясь перевести разговор в тон легкой светской беседы. — Сам я в этом не сомневался. Но услышать от других все равно приятно. Ваши слова облегчат мне жизнь.
— Нет, — сказал Калмыков.
— Нет? Что значит «нет»?
— Не облегчат.
Не получалось светской беседы. Правильнее всего было дать Калмыкову разрешение на допуск в судебный архив и закончить этот тягостный разговор. Но что-то мешало Сорокину это сделать.
— Константин Игнатьевич, я не думаю, что вы можете быть на меня в обиде, — серьезно, доверительно проговорил он. — Приговор не мог быть иным. Такой же приговор вынес бы любой судья. Против вас было все. И главное — ваше признание.
— Я не в обиде на вас. Вы делали свое дело.
— Рад, что вы это понимаете. Вы были офицером и знаете, что это такое. Человек в мундире обязан делать то, что ему может не нравиться как человеку. Я судья. Мой мундир — мантия. В сущности, каждый человек всю жизнь носит мундир. Тот или другой. Без мундира он бывает всего один раз — когда приходит в этот мир.
— Два, — поправил Калмыков.
— Какой второй?
— Когда уходит.
— Да, конечно, — согласился судья. — Вы правы. Мне хотелось бы задать вам один вопрос. Можете не отвечать. Но если решите ответить, ответьте честно. Вы знали, что от вашего имени куплена квартира вашей жене?
— Нет.
— Нет?
— Нет.
— А тогда зачем вы признали себя виновным?
— Посоветовал адвокат.
— Вот как? — насторожился Сорокин. — Это вам посоветовал Кучеренов?
— Да. Он сказал, что иначе дело вернут на доследование, я просижу в Лефортове еще год, а потом получу на всю катушку.
— Могло быть и так, — подтвердил судья.
— Он сказал, что Галину будут таскать на допросы.
— Ей пришлось бы через это пройти.
— Еще он сказал: ее квартиру могут конфисковать.
— Так вам сказал Кучеренов?
— Да. Если будет доказано, что это мой гонорар за убийство Мамаева. Он сказал, что они могут это доказать. Что они могут доказать все.
— Не в моих правилах плохо говорить о коллегах, — заметил Сорокин. — Но иногда хочется изменить этим правилам.
— Вы изменили. Я понял.
— Да, изменил. И не жалею об этом. Очень хочется верить, что за этот совет он получит гонорар полной мерой. Там, куда мы приходим без мундиров.
— Раньше, — сказал Калмыков.
— Что вы имеете в виду?
— Он получит гонорар раньше.
— Полагаете, его замучает совесть? Не рассчитывайте, Константин Игнатьевич. Он из той породы людей, которые плохо спят только после слишком плотного ужина. Оставим это. Чем вы намерены заняться?
— Пока не знаю. Сначала нужно кое в чем разобраться. И сделать одно дело.
— Могу я чем-нибудь вам помочь?
— Можете. Мне нужен телефон следователя, который вел мое дело. Я спрашивал в прокуратуре, они не дали.
— Они и не могли дать. Следователя застрелили. Недели через две после суда над вами.
— Кто?
— Неизвестно.
— Почему?
— Неизвестно.
— Как это произошло?
— Ночью, на Рязанском шоссе, километрах в пятидесяти от Москвы. Его нашли мертвым в салоне его «БМВ».
— Ограбление?
— Нет.
— Это связано с моим делом?
— Может быть. В этой истории много вопросов и нет ответов. Откуда у него появилась новая «бээмвуха»? При его-то зарплате. Прокурор говорил мне, что следователь вроде бы вышел на след того, кто вас нанял. «БМВ» — это могло быть платой за старание. Или за молчание. А убийство? Не знаю. Гарантией молчания? Все может быть. Но это всего лишь мои предположения, — предупредил Сорокин. — Преступление не раскрыто. «Висяк». И мне почему-то кажется, что оно так и останется «висяком».
Калмыков немного помолчал и встал.
— Спасибо, что приняли меня, — вежливо произнес он.
— Не стоит благодарности, — отозвался судья. — Я позвоню в архив. Скажу, чтобы вам разрешили ознакомиться с вашим делом.
— Не нужно. Это был предлог. Я хотел поговорить с вами.
— Помог вам разговор?
— Да. Все, что я хотел узнать, я узнал.
— Ну и прекрасно. — Судья Сорокин поднялся из-за стола, чтобы проводить посетителя до двери. — Я рад, что все это для вас уже позади. Поверьте, искренне рад. У меня осталось очень тяжелое чувство от того суда. В детстве бабка мне говорила: не делай этого или того, рука отсохнет. Я, конечно, делал. А потом смотрел на руку: неужели отсохнет? Такое же чувство у меня было, когда я подписывал вам обвинительный приговор. Желаю удачи, Константин Игнатьевич.
Судья протянул руку, но она повисла в воздухе.
— Вы не хотите пожать мне руку? — удивленно спросил Сорокин.
Калмыков немного помедлил и ответил на рукопожатие. Так, как это делают на Востоке: взял руку судьи обеими руками, подержал и выпустил. Ладони у него были сухие и точно бы заряженные электричеством.
— Вот вы и отпустили мне мои грехи, — с усмешкой констатировал Сорокин. — Может быть, теперь меня перестанет мучить бессонница.
— Перестанет, — без улыбки ответил Калмыков. — Скоро.
Он вышел. Судья Сорокин остановился у окна. Асфальтовая площадка под окном была засыпана желтыми и красными листьями кленов. Листья были и на крыше белой «Тойоты Короллы», одиноко стоявшей перед судом. К машине подошел Калмыков, сел в нее и выехал в переулок. Тотчас тронулась с места припаркованная на другой стороне переулка темно-вишневая «Вольво-940» и скользнула за «Тойотой».
Сорокин вернулся к прерванным приходом Калмыкова делам. Почему-то он чувствовал себя обессиленным, как будто перекидал кубометры снега. Но прежде чем взяться за ожидающие его подписи бумаги, вызвал секретаршу:
— Пригласите инженера, мой компьютер завис.
— Он ушел, — сказала она.
— Кто? Инженер?
— Нет, этот человек. Мой компьютер заработал. Ваш тоже должен работать.
Сорокин щелкнул мышью. Картинка на мониторе сменилась.
— В самом деле, — отметил он. — Надо же, какое совпадение.
— Это не совпадение, Алексей Николаевич, — возразила секретарша.
— А что?
— Я не знаю. Но мне почему-то страшно. С вами все в порядке?
— Спасибо за беспокойство. Со мной все в порядке. Идите работайте.
Секретарша ушла. Сорокин внимательно прочитал очередной документ, взял «паркер», но поставить подпись не смог. «Паркер» выскользнул из пальцев. Он помассировал руку и повторил попытку. Пальцы не сжимались.
* * *На следующее утро он уже не мог держать ложку. Вечером не смог сжать правую руку в кулак.
* * *— Это нервы, голубчик, нервы, — успокоил его главврач ведомственной поликлиники. — Все болезни от нервов, только триппер от удовольствия. Назначим вам физиотерапию, массаж. И будете, как огурчик. А пока посидите на бюллетенчике, отдохните. И на всякий случай обследуйтесь в институте неврологии. Просто так, на всякий пожарный.
Вернувшись из поликлиники, Сорокин неожиданно для себя решил позвонить адвокату Кучеренову. В коллегии сказали, что он болен. Домашний телефон долго не отвечал, потом трубку взяла жена. Сорокин представился и попросил пригласить адвоката к телефону.
— Он не может подойти к телефону, — ответила она.
— Вы не будете возражать, если я подъеду? Мне очень нужно поговорить с ним.
— Он не сможет поговорить с вами. Он не может говорить.
— Почему? — спросил Сорокин, холодея от жуткого предчувствия.
— Потому что он вообще не может говорить! Я вам русским языком сказала! Он не может говорить! Он может только мычать!
Сорокин осторожно положил трубку. Он держал ее левой рукой. Правая висела плетью. Мышцы на ней обмякли, превратились в тряпочки.
* * *Рука отсыхала.
* * *И судья Сорокин понял, что означала фраза Калмыкова о том, что его скоро перестанет мучить бессонница.
* * *Потому что бессонница не мучит мертвых.
Глава пятая
Круги на воде
I
С самого начала, еще с суда над Калмыковым, на который нас вытащил Док, я не верил, что он наемный убийца. Его поимели. Сделали расхожей картой в игре, а потом выбросили в снос. В колонию строгого режима. На шесть лет.
