Андрей Дышев - Атомный экспресс
Я развернул полотенце и стал крутить его над головой, как пращу. Когда оно немного охладилось, я скрутил его блином и снова приложил к переносице.
Она что-то говорила про бумажки, вспоминал я. «Если пропадет хотя бы одна бумажка…» Что ж это за бумажки?
Я пока находился в более выгодном положении, чем казалось Миле. У меня не было необходимости мучить мозги и забывать про содержимое чемодана, так как я попросту еще не совал туда свой разбитый нос. Но с каждой минутой мне все сильнее хотелось это сделать. Я уже понимал, что не успокоюсь, пока не удовлетворю свое любопытство.
Планы побега, варианты связи с Владом и девчонками, а также другие свободолюбивые мысли отошли на задний план. Я маялся между диванами и столиком, поглядывая наверх, как кот под кухонным столом, на котором лежал кусок мяса. Я должен знать, что мне угрожает, искал я себе оправдание. Глупо оставаться в неведении в то время, как Мила не сомневается, что я уже вдоль и поперек изучил ее чемодан. Словом, если жена убеждена в том, что муж ей изменил, и не отказывается от своего убеждения, значит, мужу надо на самом деле изменить, чтобы не страдать зря.
Этот постулат помог мне справиться с нерешительностью, и я с ловкостью баскетболиста, выбивающего мяч противника из кольца, вскочил на диван и выдернул из ниши чемодан.
Он оказался легким, почти невесомым, словно в нем лежала лишь пара вечерних платьев. Я опустил его на диван и накрыл сверху простыней, чтобы он не слишком бросался в глаза. Язык замка не поддавался нажатию, но я без труда вытащил его из рамки, слегка выгнув ее вилкой.
В чемодане в самом деле лежали платья. Приподняв крышку, я посмотрел на яркие ткани, покрытые сетью тонких узоров, и, стыдясь своего поступка, просунул ладонь под них, словно под юбку незнакомой женщине. Я нащупал тонкую картонную папку, вытянул ее, закрыл чемодан и закинул его наверх.
Сержант снова прошел мимо моего купе, пристально взглянув на меня. Я сворачивал компресс и поливал его минералкой, то есть трудился в том же направлении, какое недавно определил сержант ударом автомата. Это не могло не понравиться ему, и по его губам пробежала усмешка.
Когда он скрылся, я откинул полотенце и развязал шнурки на папке. В ней лежала стопка бумаг, заполненных мелким печатным текстом. Мне сразу стало ясно, что я не успею детально вникнуть в содержание, и стал бегло просматривать листы, выбирая их из стопки наугад.
«СПИСОК „А“:
1. А. ДЖАФАРОВ 2. Г. САФАРОВ 3. Н. САПУРНИЯЗОВ 4. Х. АХМЕТОВ 5. К. ЕГИНБАРОВ…» и еще полсотни фамилий.
На другом листе:
«ПЛАН МЕРОПРИЯТИЙ.
14.09. МИТИНГ У ПОСОЛЬСТВА В ПОДДЕРЖКУ ПРЕДОСТАВЛЕНИЯ ГОС. НЕЗАВИСИМОСТИ (Р. БАБАЕВ). ПРОВОКАЦИЯ!!! (А. ГАФУРОВ).
15.09. ВЗРЫВЫ. (УТРО. БЛИЖЕ К ЧАСУ «ПИК») МЕТРО «БЕГОВАЯ» НА ТАГАНСКО-КРАСНОПРЕСНЕНСКОЙ ЛИНИИ; (ВЕЧЕР) АВТОБУС, 677 МАРШРУТ (Ш. РУСТАМОВ, И. КАСИМОВ). КРАЙНЕ ВАЖНО – АЛИБИ!!!
16.09 – 19.09. ЛИКВИДАЦИЯ ПО СПИСКУ «Б». ОБЕСПЕЧЕНИЕ А. СУЛТАНОВА. ПРЕДВАРИТ. ПОДГОТОВКА СР-В В БАЛАШИХЕ. (ДОП. ДЛЯ ПОДСТРАХОВКИ ПО 200 Г. НА КАЖДОГО ИЗ ВОЕННЫХ СКЛАДОВ ТАМ. ДИВ.)…»
На третьем листе:
«ОРГ. СТРОЕНИЕ ДВИЖЕНИЯ ПИФ „ИСТОКИ“:
1. ДУХОВНЫЙ КОМИТЕТ. ПРЕДСЕДАТЕЛЬ А. ДЖИХАНГИРОВ (ДО 16.09. СНЯТЬ, СДАТЬ ВЛАСТЯМ. КОМПРОМАТ!!!); СОПРЕДСЕДАТЕЛЬ Р. ХАМИДОВ;
2. ИСПОЛНИТЕЛЬНЫЙ КОМИТЕТ. ПРЕДСЕДАТЕЛЬ Н. АБДУЛЛАЕВА (ДО 16.09. АВТОКАТАСТРОФА. ЗАМЕНУ ГОТОВИТ ПАК-Н);
3. РЕГИОНАЛЬНЫЕ СЕКЦИИ, ПО РЕГИОНАМ…»
Следующий лист:
«СПИСОК „Б“:
1. ПРЕДСЕДАТЕЛЬ АО «РОСЬ» А. ДЕРЕВЯНКО;
2. ДИРЕКТОР АОЗТ «АЛКО SMC» В. РЮМИН;
3. ГЕН. ДИРЕКТОР АОЗТ «ГОРХИММАШ» А. ТКАЧЕВ;
4. ЛИДЕР НАЦИОНАЛЬНО-ПАТРИОТИЧЕСКОГО СОЮЗА А. СИДОРЕНКОВ…»
Из-под списка выпал конверт с фотографиями. Я раскрыл их веером, как карты. Незнакомые люди респектабельной наружности, снятые то в профиль, то анфас, в кабинетах, за рабочим столом, у автомобилей, окруженные охраной, в кругу семьи с детьми или внуками на коленях. Каждый снимок был пронумерован.
Я стал торопливо засовывать снимки обратно. Как назло, конверт разорвался, и снимки рассыпались по полу. Я склонился над ними и тут же услышал шаги сержанта. Он приближался к дверям моего купе намного быстрее, чем я успевал собрать фотокарточки с пола. Понимая, что из-за своей небрежности я невольно становился виновником раскрытия тайны Милы, что могло иметь непредсказуемые последствия, я сорвал с дивана простыню, кинул ее под ноги, на фотографии, и с силой врезал себя кулаком по носу.
Боль была столь острой, что я невольно простонал и согнулся в три погибели. Слезы и кровь полились одновременно, обильно смачивая простыню. Сержант, заслонив собой дверной проем, дыхнул на меня табачной вонью.
– Ты чем тут занимаешься? – спросил он.
Я тряс головой, не в силах ответить. Сержант схватил меня за волосы и приподнял лицо.
– У тебя что – гемофилия? – спросил он с оттенком отвращения и легко оттолкнул меня от себя.
– Не знаю, – ответил я, когда боль стала потихоньку отпускать. – Кровотечение внезапно открылось.
– Иди в уборную! – приказал он мне и покосился на простыню, усеянную алым горошком, на которой я стоял.
– Пустяки, – ответил я, боясь сойти с простыни. – Сейчас все пройдет. Наверное, я слишком резко встал на ноги.
Сержант, может быть, удовлетворился бы этим ответом, но за его спиной неожиданно показался Филин. Заталкивая телефон в карман брюк, он отодвинул сержанта в сторону и встал передо мной, с интересом рассматривая мое окровавленное лицо.
– Вы нарушили порядок, который я определил, и самовольно оставили купе, – сказал он устало и с легким укором, словно инспектор ГАИ отчитывал очередного нарушителя, число которых за последний час перевалило второй десяток. – А потому я не думаю, что вы теперь можете рассчитывать на наше понимание и благосклонность.
Он сделал то, чего я от Филина никак не ожидал. Он медленно приподнял руку, словно хотел коснуться своего уха, и вдруг с силой ударил локтем меня по носу. Третий удар по измученному месту – это уже было слишком. Я взревел зверем, угодившим лапой в капкан, и отлетел в противоположный конец купе, вдобавок ударившись головой о край стола. Страшная боль сверлом пронзила мою голову насквозь. Я стоял на четвереньках, и мне казалось, что через распухшие ноздри выливаются мозги. Словно в доказательство этого в голову полезли глупые и несвоевременные мысли о том, что в моем паспорте теперь придется менять фотографию, и Анна, встретив меня, может испугаться и не признать меня из-за совершенно изменившейся внешности.
– В умывальник не пускать, – сказал Филин сержанту. – Воды не давать. Пусть присыхает к простыням.
Эти ублюдки, оказывается, любили и умели издеваться. Боль и унижение, которые я пережил, почти начисто лишили меня страха и здравого разума. Сейчас я сам себе напоминал слегка подраненного быка, который вобрал в свое тело и впитал каждой клеткой ненависть к тореадору и, глядя на арену и трибуны кровавым взглядом, готовился крушить, дырявить, вспахивать и топтать все, что попадется ему под рога и копыта.
Мне показалось, что Филин уловил эту перемену, происшедшую во мне, и в его глазах загорелся интерес ученого к редкому природному явлению.
– Это хорошо, – сказал он, словно прочитал мои мысли. – Хорошо, что вы собираетесь бороться за свою жизнь. Вы напоминаете мне батарейку «энерджайзер», которая работает дольше обычных.
Они отошли от двери, и мне сразу стало легче дышать, хотя гнев распирал грудь изнутри, словно запал гранату. И после этого, думал я, опускаясь на корточки и собирая фотографии людей из списка «Б», Влад будет смиренно дожидаться, когда омоновцы отобьют нас у этих утонченных садистов? Дальше уже некуда. Мы будем все чаще получать по морде, пока не превратимся в кровоточащие отбивные, уже не способные без посторонней помощи выбраться из вагона. Пока не поздно, надо выбивать окна и прыгать из вагона!
Я устал держать полотенце под носом и повязал его на манер марлевой повязки хирурга, но стал больше похож на бандита из вестерна. Вот и хорошо, подумал я. К черту сомнения! Разговаривать с этими людьми можно только силой. Надо их убивать по одному или всех сразу – быстро и уверенно. К черту Милу со своей малопонятной, отдающей мертвечиной тайной!
Сунув папку с бумагами под платья, я закрыл чемодан и закинул его в нишу. Там что-то зашуршало, и я почувствовал, что чемодан не задвигается до упора, ему что-то мешает. Встав на диван, я нашел за чемоданом скомканный газетный сверток. Не спрыгивая на пол, я помял сверток, нащупав в нем тонкий прямоугольный предмет. Это оказался паспорт, обыкновенная «краснокожая книжица» старого образца. Я еще не раскрыл его, но уже догадался, кому он принадлежит.
«ТИХОНРАВОВА ЛЮДМИЛА ИВАНОВНА», – прочел я на первой странице, перевернул ее и встретился взглядом с молодой и едва похожей на себя Милой. В шестнадцать, а затем в двадцать пять она была черноволосой, чернобровой худенькой девушкой с ярко выраженным восточным типом лица. Национальность – русская, место рождения – город Тырныауз Кабардино-Балкарской АО. Семейное положение, дети, особые отметки – это уже все не интересно. Конечно же, это она, думал я, снова возвращаясь к фотографии. И как мы с Владом сразу не догадались? Она же снимала очки, и трудно было ошибиться! Сработал стереотип: здесь, вдали от Москвы, среди дынь и верблюдов, в соседнем с нами купе, просто никогда не может оказаться депутат парламента Людмила Тихонравова, чьи лицо и цитаты часто мелькают на телеэкранах.
