Петр Катериничев - Охота на медведя
— Борис...
— А люди... — перебил его Чернов. — Лиши их правил, установлений, ритуалов... Обезьяны на ниточках — вот кто такие люди.
— Мы — тоже?
Лицо Чернова стало жестким.
— Да. Мы тоже.
— Вот этого я и не хочу.
Горькая улыбка скривила губы Чернова. С минуту они сидели молча, потом Борис Михайлович встал и вышел. Тянулась минута, другая, третья... Появилась мулатка, с дежурной улыбкой поставила на стол горячий кофейник, графин с коллекционным коньяком, две рюмки. Олег налил себе, выпил. Закурил. А в голове крутилась пушкинская строчка: «Я пью один, со мною друга нет...»
Олег уже допивал кофе, когда появился Чернов. В руках его был «лэптоп» и тонкая кожаная папка. Он сел напротив. Посмотрел на рюмку Гринева:
— Пьешь в одиночестве? Тревожный признак.
— Тревог много в последнее время.
— В последнее? — Чернов включил компьютер, спросил:
— Деньги кинуть на те же счета?
— Да. Коды я поменял.
Чернов кивнул. Некоторое время сосредоточенно стучал по клавишам. Повернул «лэптоп» экраном к Гриневу:
— Проверяй.
— Я верю.
— Ты ведешь себя, как обиженный подросток. Проверяй!
Олег ввел ключи и пароли.
— Все в порядке. — Он вышел из системы и выключил компьютер.
— Еще не все. — Чернов пододвинул папку. — Здесь бумаги по конторе.
Забирай. Вот эти листочки я оставлю у себя. Где расписаться, ты знаешь.
Олег внимательно просмотрел бумаги. Спросил:
— Ты не хочешь оставить за собой ничего?
— Зачем мне семь миллионов долга?
— Как знаешь.
Олег размашисто расписался на разложенных листках, взял папку, пододвинул Чернову ту, что принес с собой.
— Это единственный экземпляр. Я не хочу, чтобы что-то испортило твой отдых. — Вынул из кармана чековую книжку, вписал в листок сумму, расписался, передал Чернову:
— За битое стекло.
— Чек? Откуда такой анахронизм?
— Твоя школа. Всегда полезно иметь на крайний случай что-нибудь старое, проверенное. Забытое. У меня сейчас как раз такой случай.
— Школа... Знаешь, что горше всего, Медвежонок? Я убил на тебя пять лет. А ты так ничего и не понял. Может быть, это наследственность? Ты одержим.
Лицо Гринева стало жестким. С полминуты он сидел молча, потом произнес спокойно, упрямо:
— Борис, когда рынок взлетит...
— Я финансист, Медведь, а не летчик. Фи-нан-сист. Ты не сможешь этими деньгами поднять рынок. Ты их сожжешь. И сгоришь сам.
— Борис, девяносто пять миллионов — это только запал! Детонатор! Если вбросить их в один день — рынок отреагирует однозначно! На подъем!
— Рынок — может быть, — спокойно ответил Чернов. — А мир — нет. Он сыграет с тобой по своим правилам и не оставит тебе будущего.
— А у тебя оно есть? — Олег остановился у двери, обвел взглядом комнату. — Будущее? — И вышел.
Борис Михайлович остался один. Сидел, смотрел невидящим взглядом в пустоту. Взял трубку, набрал номер, произнес на плохом английском:
— Мне нужен билет до Нью-Йорка, на сегодня, первый класс. Чернофф.
Наличные.
Нажал отбой, подумал с полминуты, набрал другой номер, длиннее.
— Это Чернов. У меня есть новости для вас. — Выслушал собеседника, скривил губы — его оскал весьма отдаленно напоминал улыбку. — Времена как деньги: не бывают плохими или хорошими. Они такие, какими их делаем мы.
* * *Человек сидел на стуле прямо. Зашторенное окно, широкий письменный стол на массивных тумбах. Здесь ничто не менялось.
— Мы нашли Гринева, — доложил сидящий перед ним подчиненный.
— Да? И где он?
— Ночью он взял билет до Барселоны. Мы послали туда своего человека.
— Барселона — не Бердичев.
— Мы и не собирались его там искать. Наш человек ждал объект в аэропорту.
И — дождался. Гринев взял билет на Москву.
— Значит, он ни о чем не догадывается.
— Думаю, нет.
— Из Барселоны больше трех часов лета.
— Мы его встретим.
— Этот ваш человек... Он... опытный?
— Более чем.
— Пусть попытается разговорить Гринева. Пес знает, что у этого малого на уме. Он способен на немотивированные поступки?
— На немотивированные — нет, а на спонтанные — вполне.
— И чем отличаются эти два варианта?
— Когда тот или иной поступок кажется нам спонтанным, у индивида всегда есть, пусть и подсознательные, мотивировки его действий. Просто мы их не сумели просчитать.
— Длинно и умно. Будет лучше, если мы сможем не столько предугадывать, сколько влиять на его действия.
— Так или иначе, мы это делаем.
— Три часа — это три часа. Наши соотечественники легко сближаются в дороге. Ваш человек сумеет «подойти» к Гриневу? Грамотно и аккуратно?
— Полагаю, да. Я инструктировал его на этот случай.
— Пусть попробует.
— Есть.
— Не забывайте, не мы одни играем на этом «поле». А при существующих ставках любая ошибка может стать больше чем ошибкой. Это будет поражение. Вы понимаете, что это означает для вас лично?
— Вполне.
— Действуйте.
Глава 26
До аэропорта Олег добрался на такси. Взял билет до Москвы. Несколько раз попытался дозвониться до водителя по оставленному ему персональному сотовому — тщетно. Беспокойство шевельнулось и пропало. Какой смысл теперь тревожиться о чем-то заранее? Никакого.
Ожидая посадки, Гринев съел несколько бутербродов и выпил три чашки кофе.
Глаза все равно слипались. Он забыл, когда высыпался в последний раз.
В зале ожидания внимание обратили на себя двое. Взбалмошная девчушка лет двадцати с небольшим. Она непрестанно болтала по сотовому. И — лысеющий обаятельный весельчак. По мобильному он говорил мало, отвечал кратко; в Барселоне он был, как и Олег, недавно и по делам: загар нездешний, подмосковный. Остальные — типичные отдыхающие.
Весельчак уже пропустил четыре рюмки бренди, вертелся на высоком стуле, как заводной, заигрывал с девушкой-барменом, сорвался от стойки, смотался в «duty-free», вернулся с бутылкой дорогого коньяку, уболтал девушку за стойкой на два пустых стаканчика, оставив ей какую-то мелочь, огляделся, подсел за столик к Олегу:
— Надоело переводить деньги на их «drinks». He составите компанию? Меня зовут Алексей. Можно Леша. Я вижу, вы тоже здесь по делам? — Он кивнул на отдыхающих. — Эти так устали от отдыха, что с ними не выпить. А если и выпить, то не поговорить. Как здесь кофе?
Произнеся все это скороговоркой, он успел открутить пробку, разлить коньяк, придвинуть стаканчик, улыбнуться искренне и добродушно:
— За знакомство?
Фамильярностей Олег не любил. Но есть у некоторых людей такое качество: быть беззаботно-ненавязчиво обаятельными. В другое время Олег с радостью поболтал бы с ним, но не теперь.
Он улыбнулся одними губами:
— Извините, я за рулем.
— В смысле?
— Доктор запретил.
— Что, совсем?!
— Почти.
Леша расцвел широкой улыбкой:
— А вы дайте ему штуку баксов, и он вам все разрешит. Ваше здоровье! — Он опрокинул стаканчик, перевел дух, блаженно прищурился, глянул на другой стаканчик:
— Отказываетесь?
— Решительно.
— Очень напрасно, — произнес он с чувством и тут же опрокинул без церемоний. — Если передумаете, подходите. Я в хвосте. Курю без меры, зато экономлю на билетах. Вы, случайно, не первым классом?
— Нет.
— Очень правильно. Как учит наша навязчивая реклама, если все летим одним бортом, — зачем платить больше?
— Имидж.
— Вот-вот. Престиж. У меня свой бизнес, но не настолько раскрученный, чтобы я мог позволить себе роскошь тратить деньги на глупые понты. А вы возьмите аристократов? Я знавал некоторых: несчастные люди...
Объявили посадку. Олег изобразил губами вежливую полуулыбку, прервав азартную речь:
— Кажется, нам пора.
Олег откинулся в кресле, закрыл глаза. «Под крылом самолета о чем-то поет...» Лайнер взлетел, оставляя внизу край лета и солнца.
Ему стало грустно. А что, если Чернов прав? И все его расчеты — иллюзия? А разве у него есть выбор? И был ли он когда-нибудь? А сейчас он уже ввязался.
Известно, что самый быстрый способ закончить войну — проиграть ее. Вот только проигрывать нельзя. Никак нельзя.
Как сформулировала та незнакомка: если это твоя война — воюй, если не твоя — отдыхай. Но если ты мужчина, ты должен каждый день доказывать самому себе и миру, что это так. Поэтому выбора нет. Только вперед и вверх.
Лайнер набрал десять тысяч. Далеко внизу ухоженные, словно игрушечные, европейские городки. И жить здесь удобно. Но очень скучно.
Впрочем, им не скучно. Они просто живут. Как деревья в лесу. Может быть, они уже заслужили этот отдых столетиями войн? А Россия — еще нет? Она еще хочет что-то доказать — себе и миру? И это стоит миллионов поломанных жизней и прерванных судеб? Бог знает.
Не ему, Гриневу, решать. Он просто должен сделать свое дело. Завершить начатое. И — победить. Потому как все, что кроме победы, — поражение. И пусть всякая победа пиррова, и пусть ради достижения цели многие перечеркивают отмеренные им жизни... И пусть победитель не получает ничего, кроме первенства.
