Андрей Воронин - Голос ангела
– Ну, где твои сети? – раздраженно спросил Григорий.
– Тут ставил, сейчас определю.
– Тут, там.., в этом тумане хрен поймешь. Ты хоть что-нибудь запомнил?
– Сосну на берегу и тростник. Григорий нервно засмеялся:
– Какая сосна?
– Да та, в которую молния два года тому назад саданула, обгоревшая, черная.
– Лучше бы палку воткнул.
– До дна тут поди достань. Погоди-ка, погоди, – пробурчал Кузьма, сбросил капюшон, положил серую кепку на истертое сиденье. Держась за борт, навис над водой так, что Григорию даже показалось, что Кузьма дует на воду, чтобы разогнать туман и увидеть сеть в темной воде, по которой плавали желтые листья. Неподалеку плеснула рыба.
Кузьма вздрогнул:
– Есть здесь рыба, слышишь, плещется? Такие щуки, по пуду и больше. Мне один местный дед это место показал, он тут всегда ловит.
– Контуженый, наверное, твой дед? Кто же это здесь ловить станет, разве что зимой по льду, тогда безопасно.
– Ничего ты в рыбалке не понимаешь. Место тут безлюдное, непуганое, рыба должна быть.
– Должна… Тоже скажешь! Зачем ее ловить? Заплати, привезут прямо домой какой хочешь.
– Вот ты как заговорил! – Кузьма приблизился к Григорию, вглядываясь в воду. – Покупать неинтересно. Это как с бабой, покупная любовь невкусная. – Кузьма хихикнул. – Ты вот мне лучше скажи, какого хрена попу оклад серебряный отдал?
– Прижало меня, душой почувствовал, надо это сделать.
– Что, легче стало, может?
– Стало, – упрямо ответил Григорий, почувствовав что-то недоброе, словно кто-то невидимый смотрел ему в спину, буравя взглядом. – И копать я больше не буду. Металлоискатель можешь себе забрать.
– A у меня ты спросил? Про меня подумал?
– Что я у тебя спрашивать должен, я же свое отдал?
– Да уже все знают, что ты глупость сделал. Все только и говорят, что про оклад.
Григорий Стрельцов чертыхнулся, глядя в темную предутреннюю воду.
– Про оклад, но не про меня с тобой. Где здесь твои сети? Может, ну их к черту? – немного суетливо заерзал на сиденье Григорий и резко посмотрел на Кузьму. Тот улыбался, улыбка исказила и без того неприятное лицо, сделав его похожим на маску. – Что ты улыбаешься, Кузьма? Не веришь, подозреваешь меня в чем-то?
– Да нет, Гриша, что ты! В чем я тебя подозревать могу? Отдал и отдал. На самом деле, твой оклад, ты его выкопал, тебе он и принадлежит.
– Вот видишь! – с облегчением вздохнул Григорий. – Ищи скорее свои сети, скоро рассветет, еще рыбнадзор нагрянет.
– Не ездит сюда рыбнадзор, никогда здесь не бывает, – задумчиво произнес Кузьма Па-цук, сунул руку в карман плаща, большим пальцем вдавил кнопку. Широкое острое лезвие с мягким, едва слышным щелчком выскочило из рукоятки. Пальцы крепко сжали нож.
– А вон там не сеть? Глянь, Гриша, что-то там белеет.
– Где?
– Да вон там, – левой рукой Кузьма указал немного в сторону от лодки.
Григорий привстал, опираясь руками в левый борт, и принялся вглядываться.
– Лист какой-то плывет.
– Нет, нет, вон там, смотри внимательно.
Кузьма сделал шаг. Лодка качнулась. Григорий смотрел на темную воду, пытаясь увидеть в серо-свинцовом сумраке поплавок сети.
Правая рука Кузьмы Пацука выскользнула из кармана, лезвие ножа тускло сверкнуло, и он ударил Григория в спину, целясь в область сердца. Но то ли оттого, что лодка качнулась, а может, оттого, что удар был не очень верным, лезвие ножа вошло в спину выше сердца. Григорий вскрикнул. Кузьма выдернул нож, вскинул руку для следующего удара.
Григорий Стрельцов резко обернулся, сел на дно лодки и с изумлением посмотрел на своего друга.
– Ты что это, Кузьма, делаешь? – прошептал он.
Затем его лицо исказила гримаса боли. Он заскрежетал зубами, попытался подняться, качнул лодку, и Кузьма Пацук едва удержался на ногах, едва сохранил равновесие и не вылетел за борт.
– Ах ты, сука, ты еще и сдыхать не хочешь!?
Он бросился на Григория, придавил его к днищу и принялся беспорядочно бить ножом в тело, бить наугад, куда попадет. Григорий, как мог, пытался вырваться, прикрывался руками. Кузьма Пацук наносил удар за ударом, иногда нож достигал цели, иногда попадал в лодку.
Наконец Григорий Стрельцов затих. Кузьма Пацук привстал на колени, держась левой рукой за борт лодки. Огляделся по сторонам. Григорий хрипел на дне, истекая кровью. Нигде не было ни души. Темнели кроны деревьев, на востоке небо было фиолетово-розовым, словно там, в небесах, кто-то могущественный и великий разлил жидкий раствор марганцовки.
– Сука, мерзость! Ты должен был спросить у меня! Должен!
– Помоги, Кузьма, помоги, я умираю!
– Ты сдыхаешь, козел, и правильно! – держа в правой руке нож лезвием вниз, Кузьма Пацук смотрел на умирающего друга. – Собаке – собачья смерть! – сказал он.
Кузьма сунул нож в карман плаща, взял весло в обе руки и, резко размахнувшись, принялся бить Григория по голове. Вскоре голова была разбита, зубы выбиты.
Григорий продолжал хрипеть. Жизнь крепко сидела в его теле и покидать никак не хотела. Вспотевший Кузьма Пацук рычал, его плащ был испачкан кровью, а на дне лодки тоже плескалась кровавая лужа.
– Все, сука, – сказал он, опустился на колени, бросил весло и принялся переваливать своего друга через борт.
Он чуть не перевернул лодку, но удержал равновесие. Тело глухо соскользнуло в темно-свинцовую воду. Вода тут же окрасилась кровью, нить пузырьков забурлила на розовой поверхности темной воды. Тело медленно погрузилось в глубину.
– Вот так-то, сука! Ты мои деньги и меня хотел погубить. Кузьма Пацук такого не прощает. Это я тебя взял в дело, это я тебя научил землю копать, – шептал Кузьма Пацук, опасливо глядя в воду, словно боясь, что сейчас оттуда вынырнет Григорий Стрельцов и цепкими пальцами схватит его за горло. – Будь ты неладен! – шептал Кузьма, отпрянув от воды. – Поделом тебе, поделом, не будешь думать только о себе, не сдашь меня никому. Надо же, удумал, попу отдал оклад! Да за этот оклад в Москве хорошие деньги получить можно, а он вот так, взял и отнес, подарил. Грехи решил замолить! А как поп в милицию пойдет, тогда меня возьмут, в тюрьму снова посадят. Я же жить хочу, – то ли невидимому трупу, скрытому водой, то ли самому себе объяснял Кузьма Пацук и вдруг смолк…
На берегу стоял и смотрел на него неподвижным взглядом огромный серый пес в серебристом ошейнике. Пацуку казалось, что собачья пасть кривится в издевательской улыбке.
– Прочь, прочь, – зашептал он, замахал руками.
Пес нехотя отступил в туман и уже оттуда протяжно завыл. Кузьма унял дрожь в руках, вставил весла в уключины, отплыл от чертова места и опасливо принялся мыть руки, смывая с них кровь. Посмотрев на свой плащ, он ужаснулся: вся его одежда была перепачкана кровью.
– Будь ты неладен, и тут от тебя покоя нет! – он принялся сдирать с себя плащ, свернул его, перевязал куском веревки. Нашел в носу лодки булыжник, связал все это и, подняв над головой, швырнул в реку. – Ах, ты… – Пацук выругался матом. Нож утопил. Такой хороший нож, служил мне верой и правдой. Да ладно, куплю новый.
Потеря ножа расстроила Кузьму больше, чем смерть друга и компаньона. Выбравшись на веслах из старицы на реку, Кузьма запрокинул голову, посмотрел на небо, которое становилось золотым, на туман, стелющийся над рекой, похожей на розовую вату. Нагнулся, зачерпнул пригоршню воды, плеснул себе на лицо, вытер лысину, смочил затылок. Ему было жарко, словно он сидел не в лодке, покачивающейся на воде, а на раскаленной печи. “Неужели заболел? – подумал Кузьма. – Будь ты неладен, Гриша, из-за тебя еще простуду какую-нибудь подхвачу”.
Он вытащил из сумки бутылку водки, свинтил пробку и принялся пить прямо из горлышка. Кадык, заросший щетиной, судорожно дергался. Лодку понемногу сносило к берегу. А Кузьма глотал и глотал сорокаградусную жидкость. Наконец он перевел дыхание, тяжело выдохнул, завинтил пробку и спрятал бутылку. Положил весла на дно лодки.
"Это ничего, – подумал он, – что на дне кровь. Кровь смоется, куда она денется? Не смола ведь. Это смолу тяжело смыть, а кровушку водичкой. Подплыву к городу и у мостков помою лодку. Ах, да, совсем забыл, – ударил себя ладонью по лбу Кузьма, – сеть надо будет снять. Там и рыбка, небось, окажется”.
Мотор завелся с первого раза, надсадно взвыл. Кузьма опустил винт в воду, лодка дернулась и поплыла вниз по течению, набирая скорость. Кузьма Пацук подставил лицо упругим струям прохладного ветра, затем неожиданно для самого себя принялся мурлыкать веселую песенку:
– А нам все равно, а нам все равно… – повторял он, поблескивая вставными золотыми зубами.
Лодка подскакивала на волнах, Кузьма держался поближе к противоположному от Борисова берегу. Километра через четыре он сбросил ход и обрадовался – за всю дорогу туда и назад он не встретил никого, река словно бы вымерла. Обычно рыбаков через каждые сто метров встречаешь, а тут ни единого нет. “И слава Богу. Значит, все правильно я задумал, все правильно рассчитал. Туда ехал, туман был, если кто и видел с берега, вернее, слышал, то всегда отпереться можно, не я, мол, был, отстаньте”.
