Владимир Макарычев - Тайна острова Матуа
«Командир собирал деньги с подчиненных на лечение жены, — пробегал строки письма и не видел приведенных фактов и показаний моряков с корвета. — Старший помощник командира капитан третьего ранга Чугунов, используя свое служебное положение, незаконно списал десять ящиков тушенки, пятьдесят литров спирта, пять мешков муки и двадцать упаковок хозяйственного мыла».
«Капитан-лейтенант Баранов в ответ на сделанное ему замечание за неотдание воинской чести ударил рукой в грудь подполковника юстиции, старшего следователя по особо важным делам военной прокуратуры. Сбежал с места преступления».
«Ну и орлы!» — с грустью отметил командующий.
Он пригласил своего начальника штаба, вице-адмирала Борисова. Старый надежный товарищ, вместе служили на атомной подводной лодке на Камчатке. Офицерская судьба и карьера сложились по-разному: одного судьба обняла, а другого слегка похлопала по плечу. Молодой подчиненный стал начальником бывшего командира. Такой поворот, как забытая команда парусного флота «все вдруг», еще больше сдружил мужчин. Немногие могут вынести успех ближнего! А вот Борисов, не страдавший завистью и чинопочитанием, смог.
Когда вице-адмирал вошел в кабинет, командующий лишь махнул рукой в сторону кресла. Борисов устало погрузился в бодрящую холодом кожу.
— Почитай прокурорскую сагу о пиратском корвете «Дерзкий», — протянул ему письмо адмирал. Борисов внимательно и обстоятельно изучил жалобу, после чего командующий спросил: — Что скажешь? Архаровцы!
— Они все у нас архаровцы, — осторожно подыскивая правильные слова и в первую очередь заботясь об офицерах корвета, ответил Борисов. Тут случай особый, и он решил заступиться за молодежь.
— Куринов денег не собирал, точно.
— Это я и без тебя знаю, — поправил подчиненного адмирал, продолжая, как ни в чем не бывало, листать бумаги.
— Чугунов — старпом старой закалки, его просто так прокуратура не подцепит. Акт ревизии является официальным документом, это не «хотелки» следователя. Такой документ у Чугунова имеется. Знаю. К тому же парень он осторожный, давно метит в командиры корабля. Ему ни к чему тащить домой кусок мыла или продать пять ящиков тушенки. У нас миллиардами воруют, посадить не могут. А тут кусок мыла!
— Ладно оправдывать, скажи лучше про спирт. Он пьет? — с напускной грозностью спросил командующий.
— Не больше нас с тобой, — спокойно ответил Борисов, — да и пятьдесят литров, если и ушли на сторону, сам знаешь, с какой целью. Корабль вышел из завода, а «шило» есть самая твердая на флоте валюта. Ею, видимо, и расплачивался за мелкие недоделки с работягами. Не учтешь всего в накладных.
— А этот, как его? Хорош воин, честь подполковнику не отдал, да еще и ударил! Это как понимать?
— Паша, — по-отечески поправил Борисов, — честь у воинов одна!
— Конечно, одна, сердце для дамы, жизнь за Отечество, а честь никому! Так, что ли?
— Точно так! — обиженно буркнул Борисов.
— Ладно, ты хоть на меня не обижайся, — в свою очередь надулся Сидоровский, — не тебе, а мне каждый день приходится «казнить да миловать». Сколько людей проходит! Не вникнешь в судьбу каждого, приходится верить вот таким писулькам. — Павел Петрович с раздражением помахал очередным письмом-обращением. — Жена командира береговой части просит квартиру. Сначала получили с мужем квартирные деньги, купили жилье, а теперь развелись. Поделить сами не могут. Арбитр им нужен в виде командующего флотом, — откомментировал он жалобу.
— Пускай обращаются в суд, — буркнул Борисов.
— Суд? Она в придачу шантажирует, расскажу, мол, все военные секреты, выведанные за лет пятнадцать в постели у мужа. Ими измарать репутацию всего флота можно!
— Правду говорит, — согласился вице-адмирал, — но за раскрытие государственных секретов ее не привлечешь. С женщин не берут подписку о неразглашении военной тайны при заключении брака с военным, а знают они о жизни и быте военного городка порой больше, чем любой командир. — Подумав, он так же степенно продолжил: — По советским меркам, такого командира, не сумевшего за пятнадцать лет жену воспитать, переводить следует на должность с меньшим объемом работы. Скажем, в преподаватели военного университета.
— Брось вспоминать советское прошлое. Тогда и носки у ботинок были другими, и работа с кадрами строилась совсем иначе. А сегодня? Уволили через суд с лишением пенсии пяток командиров-бездельников, в назидание другим. Толку мало! Молодые командиры еще хуже справляются со своими обязанностями. Опытных офицеров не хватает. Помнишь же эпопею по закрытию военных училищ! Потом создали научные роты из гражданских студентов. Что-то ни одного бывшего студента в командиры корабля не пришло! Ладно, — махнул рукой адмирал, — давай о деле. В общем, прошу прокурора оставить командование «Дерзкого» в покое, а хулигана капитан-лейтенанта под суд! Невозможно не наказать, да еще поучительно, в назидание другим, офицера, попирающего саму основу воинской службы — почитание младшим старшего.
— Могот быть, могот быть, — задумчиво, сразу помрачнев, покачал головой Борисов.
Сидоровский по этому самому «могот быть» понял сильное недовольство бывшего командира подводной лодки. Вспомнил, как экипаж в свое время боялся этой коронной фразы. Он не матерился, не кричал на подчиненного за допущенные нарушения, а тихо и угрожающе смотря в глаза провинившемуся, повторял: «Могот быть, могот быть». Черт знает, что он имел в виду! Может, таким образом сдерживал себя от скоропалительных решений, но подчиненные воспринимали это словосочетание как последующее за ним страшное наказание. А поняв, что преследования не будет, с еще большим рвением брались за дело.
— Давай, выговаривай свое несогласие, — решив сгладить нарастающее напряжение, первым начал Павел Петрович.
— Я бы не делал поспешных выводов по капитан-лейтенанту Баранову. Судя по всему, парень он горячий, как, кстати, и ты бывал по молодости. Помнишь ли? С другой стороны, лучше меня знаешь отрицательное отношение всех офицеров, да и простых моряков, к приказу об отдании на улице воинской чести. Смешно и стыдно походившим в моря корабельным офицерам первыми приветствовать девчушек-полковников из пресс-службы областной милиции! Ладно, хоть фээсбэшники не требуют дурного и несправедливого почитания своей значимости и превосходства перед нами. Накажем капитан-лейтенанта — сделаем «героем» на весь флот! Такая известность ему лишь испортит карьеру. А командир он перспективный. Именно его Куринов представил к назначению на должность старпома, взамен уходящему Чугунову. Сам-то командир идет на берег, батальонным в военный институт. И потом, не нравится мне поднимаемая шумиха вокруг корабля, только что убывшего на боевое задание! Вдруг это происки врага?
— Перед тобой был у меня начальник разведки, — встрепенулся адмирал. — Так вот, он докладывал о небывалой активности различной там иностранной агентуры. Пик ее приходится как раз на период выхода нашего корвета к острову Матуа. Понятно, саммит, правительство, международные организации, остров Русский.
— Странное задание получили. До сих пор мне непонятна истинная цель выхода корабля накануне правительственных переговоров по острову, — тихо, сам для себя, пробубнил Борисов.
— Ты вот что, навести в роддоме жену Куринова, — неожиданно попросил командующий. — Оказывается, семья лет десять не могла завести ребенка, но в этот раз она на предпоследнем месяце беременности.
В двадцать три тридцать в машине, отвозившей адмирала домой, раздался звонок правительственного телефона. Павел Петрович устало взял трубку, про себя ругая москвичей, думающих только о себе. Всегда звонят, как им удобно, не удосуживаются посмотреть на разницу во времени. Сигнал поступил от министра обороны. Голосом, как шипящее на сковороде масло, он спрашивал:
— Павел Петрович, как флот задействован в подготовке саммита?
Сидоровский поначалу не почувствовал подвоха в вопросе и решительно ответил:
— Никак, товарищ министр, разве что…
Закончить фразу не успел, замялся. Не находил подходящих слов, как обозвать письменный приказ, поступивший от начальника Генерального штаба, по направлению боевого корабля к острову, да еще со спецгруппой. Министр почувствовал нерешительность подчиненного.
— Вы чей приказ выполняете, направив судно к острову Матуа, и с какой целью?
Павел Петрович растерялся не от вопроса, а от «гражданского языка» министра. Конечно, сообразил, речь идет о корвете, но неужели в Москве не знают, зачем на корабль направлена спецгруппа с «грушником» из самого центра? О группе министр не спрашивает, значит, ничего не знает о задании. Как такое возможно, чтобы министр не знал, что творит начальник Генерального штаба? Влип в историю!
