Александр Афанасьев - Воздушные головорезы
Кстати, с гордостью могу сказать, что я очень даже неплохо устроился. Работаю в России, а деньги мне платят как за пребывание, по-нашему говоря, «на холоде». Зарплаты у нас в СВР очень высокие. Живем – не тужим, как у Христа за пазухой.
Форменной одежды у меня тоже нет и никогда не было. На торжественные мероприятия мне положено приходить в строгом однотонном гражданском костюме-двойке черного или темно-синего цвета.
– К кому?
– К двести тридцатому.
– Распишитесь.
Андрей Павлович расписался. Я не имел на это права, поэтому просто с интересом смотрел по сторонам.
Тамбур, за ним ряды самых обычных, ничем не примечательных сорокафутовых контейнеров. Подключено электричество, кабели змеятся по полу. Какое-то жужжание – вентиляция, наверное.
Все сделано с умом. При необходимости можно быстро, без привлечения ненужного внимания, вывезти отсюда все это хозяйство и собрать где-то в другом месте. На самой обычной товарной базе, арендованной на долгий срок.
Это и есть тайная тюрьма. Уже много лет мы ведем войну, о которой мало кто знает. Этим же заняты и американцы. Только вот они действуют в чужих странах, а мы – в своей. Всему этому не видно ни конца ни края.
– Еще распишитесь вот здесь.
– Это что такое? – спросил Андрей Павлович.
– О неразглашении.
Пацана особо не били и не пытали, так, попугали немного для порядка. В Дагестанском УСФБ его ломали бы куда сильней.
Я смотрю личное дело. В общем, ничего необычного. Не боевик, скорее, сочувствующий. Таких вот персон, определившихся не до конца, полно было в Сирии, особенно поначалу. Потом кого-то убили, кто-то озверел.
Ведь там, в Сирии, да и в Ливии бузу начинала именно молодежь. Сперва она получила образование за счет тоталитарного государства, а потом захотела странного западного лакомства – демократии.
Примерно так вот и этот фрукт. Ему двадцать девять лет, родился не в селе, а в самой Махачкале, то есть городской. Закончил школу, потом тамошний университет. Подвизался оператором в местной телерадиокомпании, потом журналистом, но быстро ушел и организовал собственный бизнес. Тоже операторский. Снимал свадьбы, рождение детей. В Дагестане демографический бум плюс понты. На свадьбу подчас люди последнее тратят, только бы не выглядеть хуже других.
В какой-то момент он увлекся радикальным исламом и стал ваххабитом.
Хотя нет. Тут я ошибаюсь. Ваххабитом он не стал. Дерьмецо, конечно, но свое, отечественное. Дитя девяностых. В те самые годы народ, недавно именовавшийся советским, окончательно распрощался со всеми иллюзиями относительно всемирного братства, того, что человек человеку брат, что нельзя врать и воровать.
Наряду с монстрами типа Шамиля Басаева, которых, к счастью, единицы, появились десятки и сотни таких вот маленьких поганцев. Они сами душить не будут, но ноги жертвы подержат, чтобы не брыкалась. Эти шакалы сами не бандитствуют, но укрывают, покушать в лес носят. За деньги, конечно. Благо таковых у бандитов хватает. Одни за бабки на митинги у СИЗО ходят, другие телефоны покупают.
А этот, как я подозреваю, начал за деньги флешки писать и распространять.
Если вы не знаете, что это за забава такая – «флешки писать», то я вам поясню. Речь идет о видеофиксации обращений боевиков к богатым людям с требованием уплаты закята, религиозного налога, предусмотренного шариатом. Это форма рэкета, которым – а вовсе не джихадом! – занимается большая часть исламского подполья Кавказа. Хуже того, флешки – это легкие деньги. Их пишут не только боевики, но и представители правоохранительных органов, к примеру.
Колоть таких детишек надо на противофазе, как говорится. Если матерых, давно для себя все решивших волков пугать смертью бесполезно, они реально ее ждут, – то вот таких как раз и надо застращать. Так, чтобы до печенок пробрало. Они и расколются, и в голове что-то поимеют. Хотя бы страх перед Богом, если совести нет. Потому что, в отличие от первой категории, эти – трусы. Их в детстве мало пороли и не научили простейшим вещам – что хорошо, а что плохо.
– Забрать его мы можем? – спросил я.
– Не положено.
– Нам положено, – отрезал Андрей Павлович.
– Еще бы кого-то из местных, – сказал я. – У кого есть дом с подвалом. Или гараж со смотровой ямой. Где-нибудь тут, неподалеку.
– У меня есть, – сказал охранник, сопровождавший нас.
– Вот и хорошо.
Гараж был хорошим. Не только со смотровой ямой, но и со вторым этажом, на котором стояла хорошая кровать, имелась кухонка. Тут вполне можно было жить.
Мы вывезли пленника с территории тайной тюрьмы на обычной, белой, ничем не примечательной «Газели». Через десять минут машина свернула к гаражному кооперативу, наверное, доживавшему тут последние годы. Место хорошее, земля дорогая. Вскоре все это снесут и застроят. На горизонте заревом горела двенадцатимиллионная вечерняя Москва.
– Ну так что? Говорить будешь?
Парень молчит. Он видит, куда попал. Мы сняли с него колпак, а сами надели балаклавы. Наш клиент не мог не понимать, что попал отнюдь не в руки полиции или ФСБ. Тут не будет правозащитников, адвокатов и прочих радостей для задержанного. Никто не пришлет ему передачку, не даст взятку следователю, не начнет акцию протеста у СИЗО и не включит его в список политзаключенных.
Он просто пропадет, да и все. Как исчезли до него многие горячие парни. Ваххабизм – путевка на тот свет. Скажут родителям, что уехал в Сирию. Потом сообщат, что погиб.
– Иди-ка сюда. – Я подтаскиваю оператора к яме в полу и спрашиваю: – Говорить будешь? Или хочешь в подвал? – Из ямы веет могильным холодом. – Я задал вопрос!
– Я ничего не делал!
– Вы все ничего не делали!
– Я завязал! Клянусь Аллахом!
Я даю клиенту подзатыльник.
– Не упоминай Всевышнего при мне. Ты ничего не знаешь про Аллаха, понял?
– Я завязал! Честное слово!
– Завязал после чего? В Сирии был, да?
– Нет.
– Врешь!
– В Турцию ездил. Дальше не пустили.
Я почувствовал – врет. Не был он в Сирии. Наверное, и в Турции тоже. Брехня все это.
– Привяжи его пока. Решим, что с ним делать.
– Врет наш клиент. Не был он нигде.
Пленник пока сидел внизу, пристегнутый наручниками. Мы – наверху, сняли маски, пили чай.
Никогда не следует спешить при допросе. Правильно люди говорят – самые страшные чудовища живут у нас в голове. Напугай человека, а потом оставь его одного. В этой стрессовой ситуации он сам себе такое напридумывает, до чего ты никогда не дойдешь. У каждого из нас есть свои чудовища. Время от времени они приходят к нам.
– Зачем же он врет? – простецки спросил безопасник с базы, которого мы взяли с собой.
Все-таки он отвечал за этого чудика. Мужик когда-то был ментом, но походил, скорее, на крестьянина, которому барином поручена неприятная, но нужная работа.
– Дурак потому что.
Я отхлебнул чая. Заварка была из пакетика. Я не привык к такому, но другого-то все равно нет.
– Формирующая среда, – проговорил я. – Знаете, что это такое? Помню, в былые времена все продвинутые пацаны делились на две группы. Одни фанатели от «Ласкового мая». Другие – от Виктора Цоя. Первое либо второе. Иначе ты полный отстой. Потом – это уже девяностые – было деление на гопников и нефоров, то есть неформалов. Гопники носили китайские штаны под «Адидас», пошитые из такой мерзкой синтетики, что сейчас и не наденешь. Нефоры щеголяли в широких портках. Из-за этого между двумя группами происходили драки, даже убийства.
Я допил чай, бросил в пустую чашку два новых пакетика и подставил под струю кипятка из электрического самовара.
– Среда не оставляет тебе выбора. Ты должен идти туда или сюда. Но вне ее ты не останешься. Конечно, есть сильные духом люди, которые способны оставаться самими собой, но сколько таких?
– А ты-то кем был? – спросил Андрей Павлович.
– Я по Цою фанател. До сих пор помню, кассету на базаре купил на девяносто минут и в магнитофоне без остановки крутил. «Теплое место, но улицы ждут отпечатков наших ног. Звездная пыль на сапогах. Мягкое кресло, клетчатый плед, не нажатый вовремя курок. Солнечный день. В ослепительных снах…»
– «Группа крови на рукаве, – подпел мне Андрей Павлович. – Мой порядковый номер на рукаве…»
Да уж, Виктор Цой – это нечто гораздо большее, чем просто певец. Он масштабнее Макаревича, Башлачева и БГ. Что говорить, если кое-кто в Украине предлагает взять гимном новой страны песню Цоя «Перемен!», переложенную на мову.
Песни Цоя актуальны до сих пор. Так уж вышло, что этот узбекский кореец положил на слова генетический код современной русской нации, создал систему опознания «свой – чужой». Сегодня, как и тридцать лет назад, мы идем в бой, и нам нужна только удача.
– Так вот. – Я вернул разговор в наши дни. – Они тоже своего рода фанаты. Только группировки у них другие. Есть мюриды. Они традиционалисты, почитают старинные обычаи.
