Сергей Зверев - За колючкой – тайга
Он стоял посреди кабинета Хозяина.
Чуть пахло лакированным деревом, сапожным кремом – не ваксой, а кремом, свежезаваренным чаем и заполненной пепельницей. Перемешиваясь, эти запахи выдавали единый по обонянию аромат казенного амбре.
Стул чуть скрипнул, но невозможность видеть не позволяла Литуновскому понять, по какой причине.
Сквозь щелки закрытых веками глаз пробивался свет, но он был слаб, тускл. Зебра как-то рассказывал о привычке Хозяина разговаривать в полутьме кабинета с направленной в лицо зэка лампой. Когда смотреть на раскаленную нить трехсотваттной свечи было уже невмоготу и зэк отворачивался, это воспринималось как дерзость. Естественно, когда ты говоришь, а кто-то при этом отворачивается, дать иную оценку такому поступку, кроме как хамство, нельзя.
Но Литуновский быть осторожным старался напрасно. Стул еще раз скрипнул, и зэку стало ясно, что начальник зоны крутится за столом, разглядывает его, и думает, с чего начать разговор. А Андрею стоять на месте без визуального контакта с окружающей обстановкой становилось все труднее и труднее. Он знал – нужно расслабиться. Расслабленное тело проще прижимается к полу, а напряжение усиливает амплитуду колебаний и может случиться так, что его просто унесет в сторону, и он завалится в какой-нибудь краеугольный угол и без помощи Хозяина.
– Ты, по всей видимости, думаешь, что сейчас я начну готовить документы о твоем побеге из колонии? Отправлю тебя в суд, там тебе втетерят еще пару годков, и верну тебя обратно со сроком в девятнадцать лет и три месяца. Ты об этом думаешь, я угадал?
Девятнадцать лет и три месяца… Литуновский, когда бежал по лесу, думал об этом, но не предполагал, что кто-то еще поднимет эту тему, только теперь уже вслух, совсем скоро и совсем рядом. Да, он думал об этом, думал… Но фотография Вики с сыном, которая еще несколько часов назад стояла перед глазами, закрывала все остальное.
– Я обрадую тебя, Андрей Алексеевич. О твоем безрассудном поступке будем знать только ты, я, да собака, что порвала твой сапог. Ты никому не расскажешь, потому что сделать это может только сумасшедший, я не знаю никого, кто остался бы здесь на «сверхсрочную», а я не расскажу, потому что не желаю портить статистику красноярских лагерей и ломать устоявшееся реноме шестого барака. Собака, та бы обязательно проболталась. Они брешут где надо и где не надо. Но ее никто не поймет. А остальные, поверь мне, будут молчать. Даже зэки. Правда, есть один, в ком я не уверен. Собственно говоря, именно он-то и направил нас по верному пути.
Литуновский первую часть сказанного воспринял как должное, ибо в ней чувствовался резон, а вторая, как и в случае с дедом час назад, восприятию не поддавалась. Кто поверит старику-староверу, когда Хозяин скажет: «Побег? Я ничего об этом не слышал. Возьмите калькулятор и пересчитайте заключенных».
– Видишь ли, Андрей Алексеевич, в зоне без понимания политики администрации никак нельзя, никак. Кто осознает это, честно трудится, смирен в быту, тот проживает здесь свой срок и уходит. Мы жмем ему руку… – Щелчок зажигалки, после которого полковник счел нужным уточнить: – Я лично жму. И он возвращается домой. Ну, или к делам своим, что опять ко мне ведут. Такие люди здесь есть. Анатолий Банников, скажем, разумный человек. Я когда позвал его к себе и спросил – просто так спросил, зная прекрасно, что точно он знать не может, ибо в этом случае он тут же поправил бы неразумного зэка – куда мог направиться Литуновский? И тот честно сказал – скорее всего в сторожку деда Зиновия. И что ты думаешь? Через пять часов ты туда пришел.
«Пять часов», – единственное, что выделил для себя Андрей из слов начальника. «Я шел к сторожке ровно пять часов, значит, они были там задолго до моего ухода с „дачи“. Стало быть, ждали с самого утра, но узнали, когда я вышел, по радиостанции, которая была у конвоя и замполита. А здесь мой уход ждали и видели, но не торопились его пресечь».
Литуновскому быстро стало понятно, что Хозяин старательно настраивает его на понимание факта, что сдал Бедовый. Но Бедовый решительно отверг желание Андрея направляться в сторону Назарова, и велел идти дорогой, которая увела бы Литуновского от погони. Полковник портит биографию вору Банникову, это понятно без дополнительных пояснений.
– Вор потому и называется «в законе», Литуновский, что обязан сотрудничать с законом. Это в годы нэпа всякие Кости Малины и Феди Костыли от власти шарахались. А почему шарахались? Да потому что власти не существовало. А сейчас – будьте любезны… Был бы ты из ментов, я бы тебе ничего не объяснял. Ни про Бедового, ни про закон. Но, к сожалению, ментов сюда не шлют. Поэтому приходится объяснять азы… Андрей Алексеевич, ты чего молчишь-то? Оппонируй, что ли.
Андрей от слабости чуть качнулся, оперся на разодранную ногу и, не в силах стерпеть боль, сделал шаг в сторону. Вернуться в исходное положение стоило огромных усилий, но он снова встал.
– Тяжело, – согласился полковник. – Понимаю. А кому сейчас легко? Но, чтобы не перегружать твое сознание лишней информацией, я тебе скажу правду о том, что с тобой случится дальше. Прошу это принять как должное, иначе нам взаимопонимания не достигнуть. О побеге твоем, Андрей Алексеевич, никто не узнает. Но отсидишь ты у меня так, словно два-три года к сроку тебе набавили. А иначе несправедливо будет, согласен?
Если бы сейчас было озеро и Андрей стоял в нем по грудь… Он наклонил бы голову и пил, пил бы эту воду, пока она не опустилась бы до пояса. Выпил бы до дна, но нужно экономить. Остальное он выпьет ночью, потому что уже начинает понимать, чего ему теперь не будет хватать больше всего.
– Штрафной изолятор пустует третий месяц. Если не вдохнуть в него жизнь, он зачахнет и обвалится. Сколько же тебе там просидеть, Андрей Алексеевич, чтобы из твоей головы выветрились недостойные заключенного шестого барака мысли?.. Видишь ли, бывали времена, когда он функционировал с полной отдачей. Всякие в нем побывали: герои, ссученные, как вы их именуете, но ни один из них не вышел из изолятора здоровым телом и духом. Последний герой, который там маялся среди четырех стен, – зэк по кличке Бес. И не говори, что клички у собак, а у вас погонялы. Клички у вас, клички. Именно как у собак. Так вот, последний, кто решил сломать установленный тут порядок, был Бес. Кормильцев, если я не ошибаюсь. Был такой, задиристый. И что ты думаешь, Андрей Алексеевич? Десять дней! И когда он стал подыхать от голода, я пришел к нему и спросил: «Ты все понял, Витя?» – «Все», – ответил он. «И ты не будешь больше пытаться убежать?» – «Нет», – был ответ. И правда, все время до самого конца срока он был приветлив, смирен и спокоен. Десять дней, Литуновский. После человек либо умирает – а у нас очень большой показатель смертности на сто человек среди всех красноярских лагерей, либо берется за ум.
Литуновский не видел, но чувствовал ту маску, что сейчас наверняка наползла на лоснящееся лицо Хозяина. Даже догадываясь о том, что заключенный его не может видеть, он будет играть эту роль до конца. Летуну известен максимальный срок, после которого из спаренного с ледником помещения выволокли полуослепшего, сбросившего половину веса зэка с погонялом Гарсон. Две недели. Ровно тринадцать дней провел в темной, пахнущей плесенью одиночке арестант. Вода и хлеб, что дают человеку жизнь, едва его не убили.
Начальник думал. Это, право, был сладкий момент. Должен же кто-то ответить за бессонную ночь. Если суждено уйти в отставку здесь, а не в Крестах, то еще не хватало при этом страдать.
– Полагаю, девяноста суток хватит.
Литуновский чуть пошатнулся. Вика стояла перед глазами, но уже чуть поодаль, страдала, и было невыносимо смотреть на ее горе. Хорошо, что не видно четко черт ее лица. Они наверняка искажены, и при виде этой картины у Литуновского оборвалось бы сердце. Спасибо, господи, что не дал видеть…
– Но сначала тебя нужно подлатать. Врач сделает свое дело. Я не зверь.
Кто-то дикий, лохматый, с тоской в глазах завыл внутри Литуновского, и горло его стал сдавливать комок беспомощной, горькой тоски. Ноги, когда его вели в лазарет, казались резиновыми и лишними. Отпусти его сейчас, он не смог бы дойти даже до барака.
Глава 8
Бедовый, когда узнал, где взяли Летуна, казалось, обезумел.
С непонятной для жителей барака яростью, диким рыком и огнем в глазах он разметал оба яруса кроватей, стоящих перед ним, подумал, что можно сделать еще. Ему попалась под руку тумбочка, и он, подняв ее над головой, зашвырнул ко входу. Зэки видели Бедового в таком состоянии всего два раза за все время, пока он находился в шестом бараке.
Впервые это произошло года три назад, когда зоной еще заправлял Царь. Толян был практически на том же положении, и все время они были вместе. Порою Бедовый даже замещал смотрящего, когда тому было лень подниматься с нар. Именно тогда мужик с сомнительным для зоны погонялом Крысак усомнился в справедливости суда, проведенного Бедовым. Крысак задолжал в карты такому же мужику, а когда выяснилось, что отдавать нечем, запросил помощь на воле. Там быстро выяснилось, что никакого кафе за Крысаком не числится, зато значится около пятидесяти тысяч долгу, которые Крысак, нарушив все мыслимые и немыслимые правила, не отдал перед отсидкой. Если ты вошел на зону с долгом на воле, то сразу ставишь себя в положение человека, вызывающего неприязнь. Ни один деловой не посмеет сесть, не вернув долга. Тем более карточного.
