Фридрих Незнанский - Опоздать на казнь
На следующее утро лейтенант Иващенко отчитывался перед начальником отделения, майором Кабановым, о своем первом дежурстве:
— Ночь прошла без происшествий. Поступило два звонка. Мелкая кража и драка в коммунальной квартире. Составлены протоколы.
— Хорошо… Что еще? Совсем ничего?
Лейтенант замялся — стоит ли говорить о заявлении Оксаны? Он вспомнил о нем уже утром, фиксируя в журнале дежурств происшедшее за последние сутки. С одной стороны, он вроде бы не имел права заявление принимать, но с другой стороны — заявление-то он принял, умолчать не удастся, а ежели профессор Дублинский и через двое суток не появится, заявлению придется давать ход, профессорша просто так не отвяжется.
— Ну вот, дамочка приходила — муж у нее пропал, всего-то и сутки прошли. Загулял, наверное, профессор, но дамочка такая настойчивая, я бы даже сказал, настырная — заявление оставила. Я принял.
— Это ты зря, Иващенко! — покачал головой майор Кабанов. — Ну раз принял — значит, принял. Пусть лежит. Двое суток, пока делу ход не дадим… А что за профессор, кстати?
— Дублицкий, что ли… Или Дублинский, — наморщил лоб лейтенант.
— Кто-о?! — глаза Кабанова округлились.
— Дуб… Дублинский… — заикаясь, проговорил лейтенант Иващенко, предчувствуя недоброе.
— Как Дублинский?!
Майор Кабанов даже в лице переменился.
— Дай-ка заявление!.. «Дублинский Сергей Владимирович, 1957 года рождения, Большая Монетная, 1». Точно он. Блин, только этого мне не хватало!
— А что такое, товарищ майор? — осторожно поинтересовался Иващенко.
— Слушай, Иващенко, ты хоть телевизор-то смотришь? Газеты читаешь? Или только эти свои: слово из трех букв «лежа», из четырех букв — «стоя»? Тьфу!
Взбудораженный майор, оставив лейтенанта в полном недоумении, умчался в свой кабинет, прихватив заявление.
Там он достал из стола синенькую папочку на тесемочках, пробежал глазами бумаги, выудил одну из них и принялся изучать.
«Ну вот, Дублинский, профессор. Зам зав. каф. ТЯФ — черт знает что! — А, вот… Кафедра тяжелой ядерной физики. Точно, он же физик-ядерщик. Ну и влипли мы. Звонить надо. Срочно».
На бумаге, которую майор Кабанов вынул из синей папки, был отпечатан список из шести фамилий. Дублинский там стоял третьим — по алфавиту. Были там фамилии очень знаменитые — пожилая певица, чья слава пережила ее карьеру, знаменитый театральный режиссер, писатель-фантаст, известный всем с детства, а также парочка ученых. «Список негласного надзора» — как называл его сам Кабанов. Нет, не сделали эти известные лица ничего предосудительного, никто их ни в чем не обвинял, не подозревал и даже не собирался. А попали в этот списочек они лишь потому, что имели честь проживать в районе, где нес свою службу майор Кабанов. И хоть милиция призвана оберегать покой и имущество всех граждан без исключения, но, как говорится: «Все равны, а некоторые — равнее». Интересы лиц из «списка негласного надзора» милиция должна была оберегать в первую очередь.
Звонить на Литейный — в питерское ГУВД — не хотелось. Разговоры с начальством не входили в реестр удовольствий майора Кабанова, но вариантов не оставалось. Решив потянуть время, Кабанов заварил себе чай в большой, почти бульонной чашке и закурил «беломорину», смяв ее предварительно в двух местах. «А говорят, что на фабрике Урицкого с нового года „Беломор“ перестают выпускать. совсем ошалели. Что ж делается?» — подумалось майору. Он затянулся поглубже, глотнул дымящегося чаю, пододвинул к себе телефон и набрал номер ГУВД.
— Да… Да, сорок третье отделение… Майор Кабанов… У нас ЧП… Пропал профессор Дублинский. Физик, да. Тот самый. Жена вчера заявила. Так точно. Виноват, вчера новичок дежурил — не счел нужным сразу в известность поставить. Я — как узнал… Да. Хорошо. Будем ждать.
Майор брякнул трубкой о телефонный аппарат, вытер вспотевший лоб, счастливо, как-то по-детски рассмеялся. Достал из стола небольшую бутылочку дагестанского коньяку питерского розлива, щедро плеснул коньяк в чашку чая, выпил залпом, не поморщившись.
— Утешительные новости, — сказал он сам себе.
По телефону высокое начальство сообщило ему, что проблема с пропавшим секретным физиком столь важна и серьезна, что высокое начальство, в свою очередь, будет беспокоить стоящих еще выше и информировать (а точнее, спихивать) московских коллег, а точнее, Генпрокуратуру. Слишком уж важной персоной оказался этот профессор…
Московских коллег майор Кабанов не то чтобы не любил, а скорее недолюбливал, считал их сутягами и шкурниками. Особенно прокурорских работников. Но тот факт, что пропажей Дублинского придется заниматься не ему, майора очень радовал.
— Вот пусть сволочь столичная приедет и по городу побегает, — проговорил он вполголоса.
Кабанов распахнул окно, в которое тут же ворвался ветер, принося все новые и новые клочья пуха. Вместе с пухом он принес и песенку, так раздражавшую вчера лейтенанта Иващенко:
Тополиный пух, жара, июнь,
Ночи такие лунные…
Майор вызвал Иващенко:
— Иди-ка, лейтенант, разберись, что там за музыка грохочет. Штрафани ты его, что ли — за нарушение общественного покоя.
Глава 2
Кто-то размашисто и мерно бил Юрия Гордеева по голове тяжелым металлическим прутом. От каждого удара голова гудела, как большой чугунный колокол. А потом огромный полосатый шмель жужжал и шипел, надрываясь, и вдруг подлетел к самому уху, вжикнул напоследок, влетел в ухо, пошарил в голове — и через другое ухо вылетел.
Такой сон снился адвокату Гордееву на излете белой северной ночи. Он проснулся, потянулся, потряс головой. Шмеля в голове не обнаружилось, но легче от этого Гордееву не стало. Голова по-прежнему болела нестерпимо. Кровать, на которой пытался проснуться Гордеев, слегка покачивалась. Где-то над головой раздавался странный гул — видимо, именно он и навеял жужжание шмеля в последнем сновидении.
Первый луч ласкового раннего солнца бил прямо в глаз сквозь круглый иллюминатор. Открывать глаза полностью не хотелось. Только быстрый взгляд сквозь полусомкнутые тяжелые веки с попыткой произвести рекогносцировку местности, и тут же отказаться от этой бесполезной затеи… Соображать, где он находится, почему вместо окна в стене расположен иллюминатор и почему же так болит голова, Гордееву тоже не хотелось. Уснуть уже было невозможно, мешало мерное гудение где-то в вышине и пронзительный солнечный свет. Больше всего Юрию Гордееву сейчас хотелось умереть, не приходя в сознание.
Но и этого ему сделать не позволили.
— Ну че! Проснулся? Пора уже! Через час подплываем, — раздался пронзительный женский голос где-то совсем рядом.
Гордеев даже вздрогнул:
— Кто здесь?
Женщина хохотнула откуда-то из темноты, куда еще не попадал солнечный свет.
— Не, ну вы видели? Кто я, он спрашивает! Глаза разуй, дорогой!
Гордеев «разул глаза», хотя страшно не хотелось это делать, но пришлось выходить из сумеречного состояния и переживать похмелье наяву. То, что голова разламывается именно по причине похмелья, было вне всяких сомнений… Вряд ли адвоката Юрия Гордеева действительно били железным прутом по голове всю ночь. Значит, похмелье. Даже проявились смутные воспоминания — виски, джин, липкая «бехеровка», экзотическая настойка канабиса, потом еще самбука и что-то еще — горькое, изумрудно-зеленое, без названия, а ближе к финалу вечера запомнился еще отвратительный коктейль «черный русский» — одна треть водки, одна треть сухого вермута и одна треть рассола из-под черных маслин. От воспоминаний Гордеева затошнило. Вспомнилась ему и обладательница голоса — ну почти вспомнилась, — то ли Галька, то ли Валька или даже Майка. А находится он на теплоходе — дай бог название припомнить, впрочем, черт с ним! — и подплывают они сейчас к славному городу Санкт-Петербургу после трехнедельного морского круиза с заходами в различные порты северной и прочей Европы.
Гордеев поднял голову. Сфокусировав взгляд, ему удалось разглядеть сидящую в глубине комнаты рослую девушку с копной рыжих волос, мощными ногами и очками на маленьком носу. Кроме очков на ней, кажется, ничего и не было. «Боже мой, и откуда она взялась? — с ужасом подумал Гордеев. — Впрочем, по пьяни еще и не такое бывает. Оттянулся, называется. А ведь слово давал — никакого флирта во время отпуска! Впрочем, тут, кажется, никакого флирта и не было. Девушка, очевидно, определенной категории».
— Галька, будь человеком, дай воды! — простонал Гордеев.
— Я не Галька, я — Гайка! — ответила девушка и вдруг процитировала Антона Павловича Чехова: — «В пьянстве был не замечен, но по утрам жадно пил холодную воду».
— Классику знаешь? — с недоумением отреагировал Гордеев.
— А как же! — немного обиделась девица. — В универе учусь! Отличница, между прочим.
