Андрей Таманцев - Двойной капкан
Через два месяца почти все мужское население Затопина работало в моем ИЧП, а затопинские бабульки сильно меня и Ольгу зауважали и обращались к нам по имени-отчеству и на «вы». Не скажу, что это оставляло меня равнодушным, все-таки приятно чувствовать себя благодетелем даже в небольшой, отдельно взятой деревне.
Новые русские не жлобились из-за каждой копейки, платили хорошо — и за качественную работу, и за уверенность, что их дворцы не сожгут по пьянке, а фирменную итальянскую сантехнику не разворуют. Но все же я оставался еще в глубоком минусе, учитывая стоимость станков и оборудования. Да и нарколог, хоть и делал мне, оптовику, скидку, брал за каждого по сто баксов. Так что наезжать на меня было явно рано — все равно что скручивать шею цыпленку, не дав его костям набрать мяса, или стричь овцу, не обросшую шерстью. Это даже наше государство понимало и потому давало на первое время молодому мелкому бизнесу, вроде моего, налоговые послабления.
Но мои нынешние гости, судя по всему, так не считали. У них были, видно, свои представления об экономике малого предприятия. Или о чем-то другом. Допустим, о жизни вообще.
— Здорово, хозяин! — приветствовал меня старший, проходя внутрь столярки и с интересом осматривая готовые дверные и оконные блоки и заготовки к ним. — Дела идут, а?
— Так, понемногу, — неопределенно ответил я.
— Не прибедняйся, — добродушно посоветовал он. — Отправь-ка мужиков по домам, им пора махнуть по соточке, а то заездил ты их — гляди, какие смурные. А нам с тобой потолковать кое о чем надо.
Мои работники действительно посмурнели, а Мишка Чванов без нужды переложил с места на место плотницкий топорик и быстро вопросительно взглянул на меня. Я отрицательно покачал головой. С Мишки сталось бы, конечно, кинуться с топором на гостей при пушках, парень он был безудержный что в пьянке, что в работе, что в драках, которые еще в школе возникали между затопинскими и выселковскими. Но сейчас его безудержность ни к чему хорошему привести не могла. Я посоветовал своим особо на соточки не налегать, отчего они посмурнели еще больше, попросил гостей подождать минуту и заглянул на кухню — единственное полностью законченное помещение моего нового дома. Ольга царствовала там — среди кафеля и японской кухонной техники. Тут же крутилась Настена. Я напомнил Ольге, что пора идти за молоком к бабе Клаве, а заодно и прогулять собак, которые засиделись в вольере.
— Кто эти люди? — спросила Ольга.
— Заказчики.
— Мне они не нравятся.
— Мне тоже. Но мы не будем дружить с ними семьями.
У калитки меня поджидал Мишка. Я велел ему под любым предлогом задержать Ольгу с Настеной часа на полтора, не меньше: пусть Люба, жена Мишки, попросит совета насчет ребячьих болезней, это самое верное.
— Понял, — сказал Мишка. — Ништяк, Серега. Не дрейфь. Мы с тобой, понял?
Продержись немного. Совсем немного, понял? А мы сейчас, мы быстро, понял?
И он рванул к своей избе, не разбирая дороги. Я не очень-то понял, что он имел в виду, да и думать об этом мне было некогда. Нужно было решить, как быть с гостями.
Не нравились они мне. Не вообще, как любому нормальному человеку не может нравиться уголовная шантрапа. Нет, чем-то еще другим. Одно я понял довольно быстро: они были не наши. Не выселковские, не зарайские, не раменские. Любое место все-таки накладывает свой отпечаток на человека. Про города и страны не говорю. Но даже в соседних деревнях люди хоть чем-то, да разнятся друг от друга.
Взять наше Затопино и, допустим, Ключи. Всего-то разделяют их десяток километров и река Чесня. А люди чуть да другие. И даже не скажешь чем. А для местного жителя сразу ясно: этот из Ключей, а тот из Маслюков или Выселок. А тут и тонким наблюдателем не нужно быть, чтобы определить: не из наших краев. Из каких — не знаю. Но не из наших. И не из Москвы, это само собой.
Никаких выводов из своего умозаключения я делать не стал, да и какие могли быть выводы, я просто рассудил, что всему свое время, и сначала стоит поглядеть, как будет складываться ситуация.
* * *Когда я вернулся в столярку, двое по-прежнему покуривали у машин, а четверо разглядывали станки. И было на что посмотреть. Один немецкий многофункциональный «вайсмахер» с программным компьютерным управлением чего стоил.
— Богато живешь, хозяин, — оценил старший, закурив «беломорину». — Богато. Не один косарь баксов небось всадил в машины?
— Не один, — согласился я.
— А сколько?
— Много. — Я кивнул на «беломорину» в его руке, синей от татуировок. — Не курил бы ты здесь, а? Сухое дерево, пыль.
— Во-во, — подхватил он, продолжая курить и стряхивать пепел на пол. — Я и говорю: бросит кто спьяну чинарик, да если еще бензинки чуток прольет — ведь вмиг все сгорит, нет? Обидно же будет, скажи?
В общем, все было ясно. Опять же — на первый взгляд.
Ну не нравились мне мои гости. Что-то в них было не то. По всем приметам это был банальный наезд. И вместе с тем нет, не просто наезд. А что? Не мог допереть. И потому злился, хотя, понятное дело, держал себя, как выражаются в культурных компаниях, в рамках приличий. Но на всякий случай открыл распределительный щит, пощелкал рубильниками и между делом нажал кнопку на неприметной черной коробочке с замигавшим красным светодиодом.
— А это что за хренобень? — заинтересовался старший.
Он, конечно, сказал не «хренобень», а по-другому, но смысл был тот же.
— Пожарная сигнализация, — объяснил я.
— Ну-у! Пока из Зарайска пожарки прикатят, от твоей столярки и хазы одни головешки останутся!
Я промолчал. Не объяснять же ему, что эта хренобень подает сигнал не в зарайскую пожарную часть, а чуть-чуть в другое место.
— Сколько на тебя мужиков пашет? — продолжал расспросы мой гость.
— Двадцать шесть.
— Не хило. По сколько же ты им платишь?
— Когда как. Пока немного. По сто пятьдесят — двести.
— Тысяч? — уточнил он.
— Тысяч! Кто же за сто пятьдесят тысяч будет работать? Баксов, конечно.
— А сколько самому остается?
— Долларов по триста в месяц, — ответил я, и это была чистая правда. Но мой любознательный собеседник мне, разумеется, не поверил.
— Ладно туфту гнать! У самого японская тачка, домину строишь.
— У бабы новая «Нива», — подсказал качок, утомившись, видно, ролью стороннего наблюдателя.
— Она устроилась музыкальным работником в детский сад в Выселках, — терпеливо объяснил я. — Каждый день по четыре километра туда и обратно, да еще с ребенком — не находишься. Пришлось купить «Ниву». По нашим дорогам, сами понимаете… — Давай к делу, — перебил меня старший. — Ты меня знаешь?
— Нет, — честно ответил я.
— Я — Шрам. Понял?
— А по имени-отчеству?
Он слегка удивился вопросу, но все же ответил:
— Николай Васильевич.
— А я — Сергей Сергеевич.
— Я тащусь! — снова вмешался в разговор качок. — Сергей Сергеевич! Вникни, Шрам, а?
— Заткнись, — бросил ему Шрам и повернулся ко мне:
— Это Чир. Мастер спорта по боксу, между прочим. А те двое, не смотри, что невидные из себя, каратисты.
Правильные пацаны. У того черный пояс, а у второго — красный. Ты Пашу Раменского знал?
— Здоровый такой, с родимым пятном на носу? — уточнил я.
— Ну! — подтвердил старший.
— Знать особо не знал, но приходилось встречаться.
— Больше не встретишься.
Подручные Шрама захохотали. Я бы сказал — довольно нервно. Нетрудно было догадаться почему. Месяца два назад Пашу Раменского, державшего Зарайск, пристрелили при разборке вместе с тремя или четырьмя его кадрами. Об этом даже в «Московском комсомольце» была заметка. И теперь на первый взгляд выходило, что Шрам осваивает отвоеванную территорию.
Но только на первый взгляд. Тут у меня уже не было ни малейших сомнений: Пашу Раменского я действительно знал — познакомился во время тех самых душеспасительных бесед. И он, кстати сказать, показался мне человеком разумным и даже рассудительным. Во всяком случае, умеющим трезво просчитывать варианты. И он первым понял, что с такими странными отморозками, какими в глазах его окружения были мы, лучше, пожалуй, не ввязываться в принципиальные споры. Ну, до поры до времени. Так, вероятно, он решил и даже убедил в этом своих более горячих сподвижников. Но до своего времени, увы, не дожил.
Все так. Пашу я знал. Но главное было в другом: ни этот Шрам, ни один из его подручных Раменского и в глаза не видели. Паша был маленький, весь как бы перевитый жилами сорокалетний человечек с орлиным носом и без единой родинки или даже бородавки на изрытом оспой лице. Такого один раз увидишь — и уже ни с кем не спутаешь. Да, его шлепнули при разборке, это верно. Но было у меня ощущение, что об этой разборке Шрам узнал из той же самой заметки в «Московском комсомольце». Ай-ай-ай. А врать-то нехорошо. Но врут — по крайней мере в подобных случаях — не из любви к искусству, а для достижения каких-то вполне определенных целей.
