Михаил Рогожин - Мой желанный убийца
— Это шутка, обычная зажигалка.
Машина резко рванула вперед, рискованно маневрируя. Я остался стоять на месте, нисколько не сомневаясь, что направленный на меня пистолет был настоящим…
Через какое-то время и Ольга, и «альфа-ромео» стали казаться миражом, фантомом, ворвавшимся в мои перегретый мозг, галлюцинациями. Я устало шел по задыхавшемуся от зноя городу и думал о моем новом романе.
* * *Труп увезли в 7.00. Я, чумовая, брожу по комнатам. Тишина, наступившая после суеты врачей, ментов и любопытных соседей, давит на уши. Даже жалко, что все уехали. Пат отправился оформлять какие-то справки. Вряд ли в таком состоянии он что-нибудь оформит. Но это его проблемы. Меня бьет мелкая дрожь. Сигарету приходится держать тремя пальцами. Пепельницы переполнены. Под ногами скрипит песок. Когда ботинки с мороза оттаивают, на полу обязательно остается какая-нибудь гадость. Но не заниматься же сейчас уборкой. И вообще лучше уйти. Куда? Все равно. Но нет сил. Лучше выпить — полегчает. Сегодня меня в МУР не потащат. Оперативник пожаловался, что зашиваются с другими делами.
Обещал позвонить. Больше всего на свете не люблю неопределенности. Человека убили, так давайте начинайте искать. Нет. У них очередь. Впрочем, Наташке уже неважно. А я? Я знаю… но страшно даже подумать об этом. Лучше выпью. Нельзя же без конца курить. Когда я одна, пью все, что попадается под руку. Они меня прозвали «Кровавая Мери» и уверены, что княгиня пьет только водку с томатным соком. Чушь. Когда княгиня одна и не нужно ни перед кем выставляться, она пьет самое дешевое пойло. Чаще всего молоко. Сегодня молоко не поможет. Сегодня убили Наташку. Задушили… задушил. Господи, если можно запросто убить человека, почему мы до сих пор живы? Странно, мне не хочется думать о Наташке.
Просто не хочется думать. Меня поразила не смерть, а простота, с какой человек становится мертвецом. Я люблю Наташку. Любила… А может, и нет. Мне с ней было легко и страшно. Как на «американских горках». Мчишься в трясущейся гремящей коляске, взлетаешь, падаешь, кричишь. Жуткий восторг. Знаешь, что страшно, но не опасно. Где-то в глубине души, конечно, екает: вдруг именно твоя коляска возьмет и оторвется от рельса? Ведь бывают же случаи. Сразу возникает тошнота и невыносимо хочется писать. Жизнь с Наташкой — та же езда. Ночью сорвалась ее коляска. А я продолжаю катиться и кричать. Тихо. Тише шепота. Какой разгром в квартире. Наташка никогда не убиралась. Приходилось мне. Даже не представляю, как она жила до меня? Поэтому и пригрела возле себя. Хотя нет. Она же ни разу не сказала: «Убери, вынеси, помой, постирай». Правда, стирала она сама. Полдня проводила в ванной. Она любила свое тело и надевала только чистые вещи. Быстро я свыклась с мыслью, что Наташка мертвая. Уже не плачу. В холодильнике полбутылки «Амаретто». Почему все девицы любят «Амаретто»? Из-за понта? Лучше конфеты. Пить мелкими глотками — нудота. Наташка лежала совершенно голая. Опер долго рассматривал ее тело. Она любила, когда мужчины смотрели на нее. Сначала меня это смущало. Она смеялась и заставляла раздеваться первой. Я не в восторге от своего тела. Мне нравятся мои ноги, но они такие худые. Зато стройные.
Вверху слишком широко расходятся. А внизу кожа сухая и блестящая. Могу наклониться и смотреться в них, почти как в зеркало. А вообще кожа белая, гладкая. С ней нет проблем. Много мелких родинок. Даже есть собственный «бермудский треугольник». Одна родинка у пупка, вторая — ближе к талии, а третья в изгибе ноги возле самого интимного места. Упругий, подобранный живот.
Плечи острые, Даже косточки по бокам выступают. И немного сутулюсь. Потому что вокруг все такие маленькие. Приходится наклоняться. А говорят, ходить нужно, глядя на кроны деревьев. Попка меня совсем не устраивает. Кажется, ее вообще нет. Зато спина — самое эротичное место. Особое поле моих ощущений. Хорошо, когда ласкают или делают массаж. Такого блаженства больше нигде не испытываю.
Иногда люблю сама водить по внутренней стороне ноги. От коленки и выше.
Особенно, когда читаю или смотрю телевизор, забравшись в кресло. Еще будто невзначай прикасаюсь к груди. Ее как таковой нет, ровно-ровно, и сразу соски — большие, розовые, мгновенно возбуждающиеся. Провела , рукой — и торчат. Если бы грудь была большая, я носила бы платья с глубоким декольте. Атак… перебиваюсь майками. Пусть лучше смотрят на мое милое без всякого макияжа лицо. Главное в нем — улыбка. Я улыбаюсь сразу тридцатью зубами. Два отсутствуют. Но это незаметно. Белое, без единого прыщика лицо в обрамлении моих прекрасных волос.
Я никогда их не красила. Они густые, мягкие и немного разного цвета. Светлые и темно-русые.
Отражают мой полосатый характер. Иногда хочется уткнуться в свои волосы лицом и тереться об их шелковистые струи. Зароюсь в волосы и длинными музыкальными пальцами перебираю их, как бахрому. Со стороны ладоней на запястьях кожа тонкая и хорошо видны вены вперемежку с сосудиками. Напоминают загадочные иероглифы. Часто пытаюсь прочесть по ним знаки судьбы. Пока не получается. Какая ерунда это «Амаретто». Лучше немного прибраться. По всей комнате валяются Наташкины трусики и колготки. Бросает где ни попадя. У нее такая привычка была. Когда приходил момент, она демонстративно и как бы невзначай снимала трусики и кидала их в сторону. В такие минуты умора была наблюдать за мужиками. Наташка продолжала говорить, а они старались делать вид, что ничего не произошло. Хотя набычивались. Даже те, которые уже знали, все равно не решались тут же задирать ей юбку. Жест был уж больно царственный.
После каждой постели она шла в ванную и возвращалась снова полностью одетая.
Утром по валяющимся трусикам можно было сосчитать мужиков. Сейчас валяется пять. Нет. Одни мои. Кто бы мог представить, что сегодня Наташки уже не будет.
Ужасно… Ее задушили. Две мощные крупные руки оставили на шее страшные следы.
Торчащий язык и громадные фиолетовые Смешки под глазами на пол-лица. А ведь была такая красивая. Только тонкие брови, которые она любила высоко поднимать, так и остались удивленно вздернутыми. Нет, не могу прикасаться к ее вещам. Еще немножечко выпью. Боже, да тут водка стоит. Правильно. Стае вчера принес две бутылки специально для меня. А томатный сок весь выпили. Сок всем нравится. Я знаю, кто убийца, но страшно признаться даже себе. Хотя, что я знаю? Только то, что чувствовала. Для меня достаточно. Но ведь никому не расскажешь. Да и что толку? Интересно, если водку налить в «Амаретто» или наоборот, не будет так сладко? Попробую. Сегодня гости не придут. И менты не придут. И так все обшарили. Чего искали? Наркотики? Деньги? Ничего не нашли. А если б и нашли?
Тоже мне — улики. Врач сразу сказал: «Убита во время акта». Почему же он меня не убил? Бедный Пат… Он явно двинулся головой. Какая-никакая, а единственная дочь. Когда он пришел, я уже вызвала ментов. Он не сразу понял. Решил, что у нас очередная разборка. Однажды он сам ментов вызывал. Когда грузины уходить не хотели. Но тогда все обошлось. Грузины успокоились, дали ментам деньги и ушли.
А тут — задушенная дочь. И я — дура — мямлю нечто невообразимое. Интересно, Пат страдает или испытывает облегчение? Не каждому отцу приятно знать, что дочь его — блядь. Хотя ему-то какая разница. Наташка его любила. Скорее всего, жалела.
Пат на самом деле не Пат, а Петр Алексеевич Трухачев. Сокращенно Пат. Раз жил здесь вместе с Наташкой, значит прощал? Или было наплевать? Какая разница. Она его кормила, одевала. Сигареты хорошие курил. Водку «Смирновскую» пил. В свою комнату весь антиквариат стащил. Собственный видюшник пожелал иметь. А что мужики в доме крутятся, так они к нему с почтением относятся, за стол приглашают. Пьют за его дочь. Не нравится? Шел бы на работу, снял себе квартиру, завел бы телку и кукарекал в своем углу. Нет, при Наташке сытнее и делать ни хрена не надо. Разве только пустые бутылки сдавать да мусор выносить.
Последнее время я и ему стирала. Белье новенькое, из «Березки». На доллары купленное. Он привык, что за ним всю жизнь ухаживали. Наверное, страдает.
Сильно мучается. Он предупреждал, что все это плохо кончится. Статейки всякие про СПИД подсовывал. Уж мы потешались над ним. Значит, беспокоился. Беречься надо, беречься, а зачем? Если и без СПИДа — раз-два, и на тот свет. Там-то уж точно всех вылечат. Там все равны — и больные, и здоровые. Здоровые даже более грешные. Холодно. И водки выпила, а дрожь не проходит. Лучше прилечь в ванну.
Больше всего на свете я люблю тепло. Даже летними вечерами постоянно кутаюсь. А уж зимой никакой мужик меня из-под одеяла не вытянет. Наташка все утро может голая ходить. Намажется кремом и сверкает задницей. Ей без разницы, перед кем выставляться — перед козлами или передо мной. Не правильно вела себя. Лично я только в мечтах представляю себе, что иду совершенно обнаженная по какому-то коридору, а всюду мужчины важно одетые смотрят на меня и восторгаются, а я ни на ком взгляд не задерживаю. Но в жизни иначе. Лучше показывать тело постепенно, начиная с ног. Или небрежно откинуть одну полу халатика, а вторая прикрыта. А еще интереснее обернуться в полупрозрачную ткань. И пусть он сам тебя в постели раздевает. Мне поэтому и не нравится Наташкина ванная комната.
