Александр Бушков - Бульдожья схватка
Человек, шагнувший навстречу Петру с протянутой для крепкого рукопожатия рукой, отличался только одеждой — не офицерская форма, а широкие тренировочные брюки и просторная домашняя рубашка. Но всем остальном они были неотличимы, словно отражение в зеркале: рост, комплекция, черты лица. цвет глаз, даже прически почти копируют друг друга. Две горошинки из одного стручка.
И не было во всем этом, конечно же, ни мистики, ни шаловливой игры случая. Были братья-близнецы, только-то и всего. А отличие исключительно в том, что выбрали в жизни разные дорожки, но и в этом, если подумать, нет ни капли удивительного. Братья-близнецы Петр и Павел, названные так папашею вовсе не в честь первых учеников Христа, — родитель, как и подобает провинциальному интеллигенту пятидесятых, от религии был дальше, чем Юпитер от Земли. А первенцев нарек в честь города Петропавловска, где, как легко догадаться, они и появились на свет, устроив родителям нешуточный сюрприз: в те патриархальные времена еще не было хитрой медицинской техники, способной предсказать заранее, что в утробе молодой мамы не один, а целых двое. Разве что бабка с позиции немалого жизненного опыта что-то такое предчувствовала и даже вроде бы вяло предсказывала вслух.
— Здорово, Паша, — сказал Петр, крепко тряхнув протянутую руку. — Приехал вот…
Откровенно говоря, испытываемые им чувства были далеки от телячьего умиления, присущего в каждом кадре персонажам индийских и мексиканских шедевров. Они слишком долго не виделись — это раз. Слишком долго жили вдалеке друг от друга, каждый своей жизнью, как небо и земля. Пресловутой братской любви, в общем, никогда особенно и не ощущалось. Слишком рано разбросала жизнь, слишком разные дорожки, слишком… Через слово всплывает это «слишком». Не чужие, конечно, — но и совершенно не тянет бросаться на шею неотличимому от тебя человеку. Разные мы чересчур, он и я. Свежеотставной подполковник и один из крутейших шантарских бизнесменов. Брат, конечно. Брательник. Но мышцы лица в умиленной улыбке что-то не спешат расслабиться, слеза на очи отнюдь не наворачивается. Да и у него, похоже, те же самые ощущения…
Потому что в голосе та же ноточка неловкости:
— Ну проходи, брательник, проходи, что ты стоишь, как слесарь по вызову… Митя, можешь улетучиваться. Братовья ностальгии будут предаваться, тебе это неинтересно… Падай, Петя, в кресло. Жахнем, не мешкая? У меня, признаюсь, башка с похмелья похрустывает, вчера расслаблялись с нужными субъектами, а поутру дела навалились, подлечиться времени не было, да и тебя ждал… — Павел привычно устроился в мягком кресле по другую сторону низкого столика, щедро наплескал во внушительные бокалы тяжелой жидкости чайного цвета. — Коньячок отменный. За приезд!
Коньячок и в самом деле оказался отменный, без малейшего сивушного жжения. Петр выпил до дна скорее по обязанности — глядя, как братец в два глотка жахнул свой, не без некоторой неловкости помаячил вилкой над блюдечками и тарелками. Если вдумчиво прикинуть, эта вечерняя закусочка обошлась в его полугодовое офицерское жалованье, включая все надбавки — это ежели не считать самого коньячка, он, как-никак, не был законченным вахлаком и примерно представлял, сколько сейчас стоит литровая бутылка «Хеннесси».
— Давай-давай, — поощрил Павел. — Не в ресторане, где нужно на цены оглядываться… Цепляй вон ту.
— Это еще что? Змея — не змея…
— Это рыба минога, — разъяснил Павел. — Или не совсем рыба, типа угря… Но вкусна. Оцени.
— Вкусна, — прожевав, согласился Петр.
— Ну, забрало?
— Н-ну…
— Ты плечиками не пожимай. Если не забрало, сейчас живенько повторим… Держи. За приезд мы уже махнули… давай, что ли, за твое вольное существование? Ты ведь, я так понимаю, окончательно откинулся из бывшей непобедимой и легендарной?
— Все, — кивнул Петр.
— А это что за пряжечка? С римскими цифирками?
— Двадцать пять лет беспорочной, изволишь ли видеть, службы, — усмехнулся Петр. — Опять ввели, по царскому образцу.
— А… Слыхал что-то такое, но на человеке еще не видел. — Он с живым интересом присматривался. — Однако, иконостас…
— Да брось, — отмахнулся Петр. — Орденов только три, остальное — юбилейки и за выслугу…
— Все равно красиво. Я тут сам собрался насчет чего-нибудь такого очередного похлопотать — на некоторых импортных гостей просто-таки убойнейше действует, когда в петлице ленточки… Только руки никак не доходя г. Значит, ты теперь у нас совершенно вольный человек… Вольный сокол.
— И, можно сказать, гол как сокол, — вырвалось у Петра.
Он тут же выругал себя за это. Решит еще, что прошу денег, а ничего подобного и в мыслях нет. Видит бог, даже у родного брата в жизни не просил денег и нет намерений просить.
И поспешил исправить невольный ляп:
— Вообще-то, это только по сравнению с тобой, брательничек. Есть кое-какие накопления, поменял на доллары…
— Ух ты! И много?
— Ну, тысяч пять есть.
Он надеялся, что прозвучит это солидно. Очень хотел, чтобы прозвучало солидно. Увы… Пашка ничего не сказал, словечка не проронил и лицом не изменился, но в глазах что-то такое на миг мелькнуло, отчего пять тысяч долларов, лежавшие в тщательно заклеенном конверте, показались грошиком. И никакой солидности. В этом доме нет у тебя никакой солидности…
— Сумма, — проронил Павел без выражения. — А как насчет спутницы жизни?
— Ну, с Юлей я семь лет как в разводе…
— Ох, брательник! — досадливо поморщился Павел. — Ну не настолько ж я чурбан бесчувственный и беспамятный, чтобы не помнить этапные вехи из жизни родимого брата… Что с Юлей развелся — представь, помню. И что семь лет как
— тоже помню. Я про день сегодняшний.
— Есть одна женщина… — сказал Петр осторожно. — А собственно… — коньяк все же подействовал, сняв тормоза. — Ситуация такая, что до сих нор неизвестно. есть она или нет. Не определилось.
— Будешь определять?
— Попытаюсь. — кивнул Петр.
— А вообще планы на будущее?
— Н-ну… Погощу вот у тебя, пока не надоем, а потом вернусь в Новосибирск. Обещали пристроить. Замначальника службы безопасности на немаленьком заводе, завод с грехом пополам и сейчас ухитряется выживать…
— Это который?
— Нынче он зовется АО «Борей». Бывший…
— Да знаю, — прервал Павел. — Имел я с ним дела и когда он был бывший, и когда он стал АО. Вообще да, этот выживет. Зарплатка, как я понимаю, не меньше тыщи?
— Обещали полторы.
— Аж шестьдесят баксов… Нехило.
— Для меня, извини, весомо. Плюс премиальные, еще надбавки какие-то… Обещают квартиру, если все хорошо сложится, можно будет ее потом приватизировать за небольшие деньги…
— Тоже неплохо, — кивнул Павел.
— Ну, «шестерочка» есть, если ты помнишь. С гаражом теперь будут проблемы, но стоянку подыскать нетрудно.
— Другими словами, на улицу тебя, голого и босого, не выкинули, — рассудительно заключил Павел. — В перспективе и работа, и хата, и колеса есть… А она кто? Эта, про которую пока что неизвестно?
— Бухгалтер. В том самом заводоуправлении, то бишь АО.
— Это хорошо, — задумчиво протянул Павел. — Сможет крепкой рукой вести домашнюю экономику… Ты не думай, я не смеюсь. Да боже упаси! Ежели взглянуть с одной стороны, Петя, то все у тебя складывается просто-таки прекрасно: работа гарантирована, в перспективе приватизированная хата, на супружеском фронте тоже, будем надеяться, грядут положительные подвижки… Вот только, брательничек, есть еще и другая сторона. И ежели взглянуть как раз с этой самой другой стороны, то мы узрим и не такую уж радужную картину. Сотня баксов в месяц и старая «шестерка»…
— Ну, когда все устроится, подыщу что-нибудь получше…
— Ага, вместо старой «шестерки» — новую? Или, подымай выше, «Волгу»? Слабовато, братан… Ты не сердись, но слабовато. По нонешним временам.
— Все относительно, — пожал плечами Петр, в общем все это выслушавший без малейшей обиды, как-никак ему было не двадцать и былой амбициозный юнец давненько затерялся среди призраков минувшего. — По сравнению с тобой я, конечно, нищеброд, но на фоне миллиончика-другого сограждан — и вовсе сущий Рокфеллер.
— Обиделся?
— И не думал.
— Честно?
— Да честно, честно, — сказал Петр беззаботно. Подцепил тяжелой серебряной вилкой — определенно антикварная — прозрачный ломоть белорыбицы и отправил в рот. — Сроду завидущим не был. Мне и на своей ступеньке удобно.
— Удобно или — привык?
— А какая разница?
Павел наклонился вперед, в глазах играло нечто непонятное:
— Преогромная, брательник. Как между березой и Березовским… Разные это вещи — «удобно» и «привык». А на другую ступеньку не хочется? Совсем-совсем? Ты мне только не ври. Хоть мы с тобой за последние двадцать лет и общались раз в пятилетку, помню я тебя живчиком… Да вообще, не может нормальный мужик сам себе установить низкий потолочек, чтобы ходить двадцать четыре часа в сутки полусогнутым…
