Пеший камикадзе, или Уцелевший - Захарий Калашников
Егор криво улыбнулся одним ртом.
— Как рука?
Егор собрал пальцы в кулак.
— Ну, круто, брат! — оценил Виктор. — Терминатор отдыхает! Кстати, у нас, на опорнике, все по позывным друг друга зовут — у тебя уже есть позывной?
— Нет, — признался Бис, честно полагая, что Кобергкаев не станет теперь настаивать на своём.
— Бери «Терминатор»! Такого, здесь, точно ни у кого нет!
Бис продолжал дурно улыбаться.
— Пока ехали с командиром я о тебе разговор завёл: ну, что, мол, мы знакомы, хочу проведать… Он, кстати, знает о тебе, помнит, сказал, что у него тоже к тебе давно важный разговор имеется. Но какой не сказал… Так что, собирай «шпалер», идём, у машины дождёмся.
— Шпалер? Откуда слов таких нахватался? Вроде, молодой, а словечки как у бывалого арестанта?
— Один правильный сиделец из Жоринской роты пистолет так называл: ну, я запомнил. А автомат — знаешь как? «Авторучка»! «Крючок» — его позывной. Он у них в роте, вроде специалиста по угону тачек — промышляют они этим: отжимают у здешних барыг — бизнесменов приглянувшуюся технику, переоформляют в РОВД, ссылаясь на решение Правительства Республики, какие — то тачки в собственность батальона уходят, а какие — то — через Ростов гонят в «Рашку», на продажу. Может быть, даже в Воронеж? — вспомнил Песков о родном городе. — Механизм по раскулачиванию жидовских еврохохлов отлажен! — улыбнулся он. — Под видом — всё для фронта, создаем видимость, что — всё для победы!
— Вить, дальше с таким набором слов… и по — русски говорить совсем разучишься?
— А я больше читать буду, тогда не разучусь!
— …Если путь прорубая отцовским мечом, ты солёные слёзы на ус намотал, если в жарком бою испытал, что почём, значит, нужные книги ты в детстве читал… — на память произнёс Егор. — Слышал?
— Это… Ты что? Ты сам? Умеешь? — как полная сахарница с мелким песком рассыпался Виктор, у которого засосало сладко под ложечкой от зарифмованных строк. — А мы, раньше, во дворе с пацанами в «буриме» играли и рэп — баттлы устраивали! Я пытаюсь рэп сочинять, но выходит — так себе, а у тебя прям…
— Это Высоцкий, Вить! Не я. Читай больше — это полезно! И больше сомнительных друзей не заводи — продадут, подставят, разменяют как монету! — Егор собрал ствол, сунул в карман куртки, придвинул табурет к кровати. — Веди к своему ротному… И вот ещё: всё отобранное под видом раскулачивания — не принадлежит буржуям, их имущество здесь хорошо охраняют, а машины эти — собственность рядовых граждан. Понимаешь?
— Да, ясно мне это было с самого начала! Шутил я так! Ты, прям, как отец мой…
Оба вышли на улицу и направились к машине на внутреннем дворе.
— Вы с отцом близки? — спросил Бис по пути.
— Не особенно…
— Знает, что ты здесь?
— Ему не нужно этого знать!
— Напрасно ты так, Вить… У меня ведь были похожие отношения, и я об этом кое — что знаю.
— И что же?
Егор влез руками в карманы, наткнувшись левой на пистолет. — «Шпалер», — вспомнил он на минуту.
— Помню, под конец моего взросления отец перестал меня понимать. Думаю, он старался какое — то время. Но потом — перестал совсем. Не потому, что не хотел, — я делал всё для этого, всё наперекор: спорил, скандалил, — мы жили слишком разные жизни. Иногда, мне казалось, из-за того, что он жил тяжёлую жизнь — он хотел того же для меня. Я сопротивлялся, и знаешь, что забавно? Что именно так и вышло: военное училище, война, Дагестан, Чечня, фугас, протезы… Может показаться, что так он меня готовил, закалял для суровой жизни, но это не совсем так. Это не может закалить. Война — это ведь ничто иное, как жизнь при смерти, а к смерти не подготовиться, её не получиться переждать, её можно только пережить. Если вдруг покажется, что тебя никто не понимает — иди к отцу. Конечно, он не поймёт тебя сразу… да, ты и сам не поймёшь себя быстро… И, это нормально… Нормально. Мы ведь особая категория сынов, мы, дети не воевавших отцов.
— Как это «не воевавших отцов»? — весело спросил Песков. Его забавлял нравоучительный тон Егора. — «Вроде, ещё не дед… — думал он, улыбаясь, — …и не отец вроде. Нет? Нет! Вдруг, мой дурак, в маске? Нашёл меня, гад?! — повнимательнее присмотрелся он. — Не, точно не он! Я б узнал! Да и маску рожи Тириона Ланистера поискать ещё надо… Препод? Точно! Институтский!.. — забавлялся сам с собой Песок.
— …После Отечественной, выросло поколение, которое не видело всех ужасов войны, но они жили на рассказах, на впечатлениях от них. И вот, прошли каких — то тридцать лет, у наших отцов подросли дети… то есть — мы.
— Это ж норм! Сорок первый по сорок пятый — можем повторить!
— Вить, не говори так! Доблаёбы с подобными наклейками на машинах… — Егор, заметив таких в городе в первый же день, в Донецке действительно, как по объявлению, появилось хоть расстреливай, как — то сразу отделил Витька, сочтя его глупым чтецом надписей, от тех, кто клеил, а значит, — убеждён был Егор, — так думал, заговорив в третьем лице, — …ничего не знают о войне, ничего о том периоде! Что они могут повторить? Они не знают, как сделать худую пародию! И могут повторить только себя, нарожав себе подобных уебанов!
— «Бомберы», — сказал Виктор, уточняя. — Наклейки на авто так называются.
Песков почувствовал, что растревожил сердце Биса, как самое настоящее осиное гнездо и, уже заслышав этот противный гул, обещавший зуд и отёк всего тела и мозга, виновато перевёл тему, чтобы не слушать дальше ещё каких — нибудь нравоучений.
— Ну, хорошо… А как же мать? — спросил он.
— Мать не в счёт. Она будет только плакать и жалеть. А этого, как раз, не нужно. Это ведь совсем не просто понять человека, вернувшегося с войны, тем более, когда ничего в этом не смыслишь, не чувствуешь, не знаешь, не видел. И принять таким — тоже не легко. А изменить такого человека можно только большой и порой безответной любовью.
Медведчук появился неожиданно, совсем из неоткуда — на спасение Витьке.
— Привет,
